№ 374  

Московские противостояния

Как говорили в фильме «Брат», город — это злая сила. К Москве, целиком сотканной из конфликтов, это относится особенно. «Афиша» выявила две дюжины городских противостояний — от социаль­ных до гастрономических — и попыталась если не найти из них выход, то во всяком случае соотнести друг с другом точки зрения оппонентов.

Власть против мата

После запрета мата целый ряд фильмов, книг, картин и альбомов теряет право на существование. «Афиша» узнала у их авторов, что они собираются с этим делать.

«Да я-то не сплю, я работаю ... [блин]! Это вы, ... [недотепы], спите!» (из фильма Даши Хлесткиной «Последний лимузин»

«Да я-то не сплю, я работаю ... [блин]! Это вы, ... [недотепы], спите!» (из фильма Даши Хлесткиной «Последний лимузин»

Марина Разбежкина

режиссер документального кино, преподаватель

«Сейчас речь зашла о том, что в этот закон могут внести какие-то поправки, смягчающие ситуацию с фестивальным кино и клубными показами, — но пока никто этих поправок не видел. Но пусть хотя бы так. Конечно, законы не могут состоять из исключений — это совершенно нелепо с точки зрения самого законодательства. Закон должен формулироваться внятно и четко. А язык вообще не надо демонизировать, он существует вне зависимости от того, хорошие у нас депутаты или плохие.

Честно говоря, я не видела ни одного художника в документальном кино или же в игровом, который специально бы шокировал публику обсценной лексикой. Она существует для того, чтобы рассказать о социальном фоне, на котором герой растет, живет и высказывается. Вот у нас есть прекрасный фильм Даши Хлесткиной «Последний лимузин», где четыре сакральных для депутатов слова на букву «б». Произносятся они в критический момент для героев, когда закрывается завод. Это слово, которое рабочие говорят на эмоциях, когда они узнают, что автомобили, которые они делали, заказчик не возьмет и два года работы пошли коту под хвост, — вот как в такие моменты люди должны проявлять свои чувства? Технически никакой проблемы — одним щелчком можно убрать эти слова из фильма, но тогда исчезнет настоящая эмоция, очень точная и нужная. 

И я прекрасно понимаю, почему депутаты так ополчились на мат: потому что дело-то не в самом мате, а в искусстве, которое показывает реальность совсем не такой, какой ее хотят видеть депутаты. Это их желание разделяют и некоторые зрители, для которых искусство — своеобразный роман воспитания, описывающий несуществующую Страну солнца: без драм, бед, разлук… Но судя по языку, на котором общаются депутаты, великое искусство прошлого так и не стало для них воспитателем — корявые мысли, корявые речи. Если классика и впрямь так трагично повлияла на депутатов, стоит, пожалуй, запретить очередным указом классику. А то людей жалко. Страдают».

«— Пошла на …! — Пошел на …!» (Из фильма Валерии Гай Германики «Да и да»)

«— Пошла на …! — Пошел на …!» (Из фильма Валерии Гай Германики «Да и да»)

Валерия Гай Германика

режиссер

«Наш фильм «Да и да», кажется, был последним, которому выдали прокатное удостоверение без этих проблем. Я снимала этот фильм два года назад и не рассчитывала, что такой закон примут, это полная неожиданность. Просто я художник, живу изолированно от информационного потока и все эти волнения не замечаю, пока они напрямую не коснутся. «Да и да» я отредактировать уже не смогу, потому что он снимался без учета всех этих обстоятельств — я его жахнула от всей широты своей души, а после кастрации он потеряет свою художественную ценность. Сама я матом не ругаюсь вот уже несколько лет — так что меня обвинять не в чем: это же образы героев, мы создаем персонажей, а у них своя биография. И в создании их образов можно пользоваться матом — иногда это звучит поэтически, иногда смешно, иногда грубо или грустно. В мате очень ­много эмоциональных оттенков — это как дополнительные краски в палитре. С тем же успехом депутаты могли запретить живописцам использовать желтый цвет».

«... [чертова] цивилизация небоскребов убивает радость жизни и превращает все в тошнотворный дебилизм» (Картина Павла Пепперштейна)

«... [чертова] цивилизация небоскребов убивает радость жизни и превращает все в тошнотворный дебилизм» (Картина Павла Пепперштейна)

Павел Пепперштейн

художник, писатель

«Мат — это сильнейшее оружие русского языка, которое много раз спасало нас всех, как по отдельности, так и вместе. Ввод подобного рода запретов — это следствие внедрения разветвленной американской системы промывки мозгов, это подтачивание наших национальных базисов. Я считаю, что этот закон должны отменить те же, кто его принимал; бороться с такими законами — это не задача для творческих людей. «Запретили, ну и … [все равно]» — такая должна быть реакция. Это просто бред, слизанный с США: заимствуется идея, что государство должно быть проводником семейно-моралистического принципа, абсолютно фиктивного. Особенно обидно, что это происходит в тот момент, когда на нашу страну осуществляется агрессия со стороны Америки — и в этот момент наши законодатели копируют чужие, пуританские, абсолютно выдроченные законы. 

Если бы те, кто выступает сейчас поборниками чистоты православия, действительно бы изучали православную традицию, то они бы нашли в трудах святых отцов указание на важность мата. И более того — конкретные рекомендации практикующим монахам, которые творят Иисусову молитву. Там говорится, что в аскезе у вас обязательно будут искушения, вам будут являться бесы. И в этих случаях их нужно посылать на … — это прямым текстом сказано. И это слово, «…», это священное слово-оберег, которое связано с древним словом «чур». Но, с другой стороны, никакого рода запреты магическим языкам не вредны».

Михаил Елизаров

писатель, музыкант

«Закон о нецензурной лексике идет в кильватере с кружевным исподним, кедами, рекламой пива и прочей законотворческой чепухой. Коллективный думский дурак, предельно вульгарный и ретивый, породил очередного юридического калеку — закон, едва появившись на свет, нуждается в поправках, протезах и прочих костылях. Сам я сторонник жестких запретов в сфере экспрессивной лексики, ибо это основное условие ее сохранения как мощнейшего средства языковой выразительности. Либеральное, терпимое отношение к мату неминуемо размоет его, лишит остроты. Мат необходимо беречь и сохранять. Ущерб недавнего закона в том, что он бесцеремонно и грубо вычеркнул медийную область дозволенного, тот общественный забор, который все стерпит. Ограничения могут быть — закрытая площадка для выступлений — но этот забор обязан существовать. С большой вероятностью большое «нет» приведет к обратному явлению. Запретные слова из брани и веселой физиологии превратятся в слова свободы, а это тоже не пойдет мату на пользу, ему не нужны лишние смыслы и нагрузки.

Я пытаюсь представить себе, что мои книги, подвергшись цензуре, исчезли из магазинов, что клубы, убоявшись санкций, перестали организовывать мои выступления. Ну, значит, не будет книг и концертов. У меня все равно не получалось на этом зарабатывать. Запрещенное обретет тогда иную подпольную жизнь. Может, запрет, наоборот, пойдет на пользу, потребует новой эзоповой изощренности. Матерщину нужно будет маскировать, как старой песне про: «Запись сде-, запись сде-, запись сделали мы в загсе…»

«Одна со словами «лишь бы меня не коснулось» уснула./Утром встала, а ее так ... [долбануло], что она погнала и свихнулась» (Фрагмент стихотворения Олега Груза, звучащего в фильме «Газгольдер»)

«Одна со словами «лишь бы меня не коснулось» уснула./Утром встала, а ее так ... [долбануло], что она погнала и свихнулась» (Фрагмент стихотворения Олега Груза, звучащего в фильме «Газгольдер»)

Василий «Баста» Вакуленко

музыкант

«Отказываться от слов не имеет смысла — это грубое нарушение наших прав и здравого смысла в принципе. Господин Мединский руководствуется исключительно личным безумием — я могу матерно сказать, но вы же все равно опустите это, вам-то уже запретили. То, что он на себя берет право оценивать, литературно произведение или нет, — это уже инфантилизм и пафос какой-то крайней степени. Мы сильно не протестовали, когда закон принимался, потому что хотелось бы посмотреть, как он будет исполняться. Есть ощущение, что никак. Но если и будет — то изменять себе я не собираюсь. Мы готовы сидеть, если на то пойдет, чтобы показать, что это идиотия, которой необходимо противостоять. Вопрос не в том, что мы хотим материться, а в том, что закон совершенно противоестественный. И если в песне есть слово … [плохой], то это нельзя другим словом заменить. Так, как мат звучит по-русски, он не звучит ни на одном языке — это фольклор, это балалайка, это наше достояние. А господин Мединский занимается тем, что в 1937 году называлось вредительством. И я скажу так: пожалуйста, хватит, хватит початок лохматить».

Интервью
  • Феликс Сандалов

Таксисты против приложений

То, что вместо бомбил теперь «Яндекс.Такси» и другие приложения, вроде бы безусловное благо, но водители, как ни странно, с этим не совсем согласны.

Тигран

водитель такси

Если кто садится с плохими намерениями, смотрит, что лицо кавказской национальности, хотя я ничего не делаю такого, то может рейтинг в одну звездочку просто так поставить. Но водители тоже люди, так что и мы клиентам можем оценки ставить. Если вижу сомнительного человека, то во время поезд­ки могу поставить ему рейтинг. Он меньше моего рейтинга поставить не сможет, такая ­система.

«Яндекс», конечно, аферисты, берут деньги из воздуха. Вот, например, раньше я работал в компании, она до 20 процентов от заказа забирала, и что-то «Яндексу» уходило. Сейчас нашел компанию, которая 10 процентов бе­рет, это уже по-божески. А еще, мне кажется, они маршруты специально по пробкам пускают, чтобы денег больше забирать. А если не по маршруту едешь, то рейтинг снижается — это вроде как чтобы мы круги не накру­чивали. Но я Москву лучше знаю, чем любой навигатор, получается, что водитель хороший, а рейтинг плохой.

Я когда только на работу вышел, сам себе такси вызывал, чтобы рейтинг накрутить. Вызвал, сам себя повез, 1000 рублей на счет положил и рейтинг пять звезд поставил. Так несколько раз — и стало заказов больше. Сейчас в туалет сходить не могу, так заказов много, потому что пассажиры только пятерки ставят. И вы мне пятерочку поставьте, а я вам.

Григорий Дергачев

менеджер проекта «Яндекс.Такси»

Наша система рейтинга учитывает массу факторов, и чем лучше таксист, тем больше он получает заказов. Но как и с любой новой системой, особенно той, которая влияет на огромное количество как пассажиров, так и водителей, оказалось, что наша содержит массу элементов, которые стоит доработать.

Рейтинг учитывает множество параметров: опоздания, географическая точность места, то есть насколько автомобиль был далеко от пассажира во время подачи транспорта и так далее. Это целый ряд мини-рейтингов, и главное, что мы сейчас дорабатываем, — это их вес в общей формуле. Наши специалисты все посчи­тали, но мы хотим, чтобы формула сама себя улучшала и учитывала параметры по-умному. Безусловно, бывают небольшие неточности. Остановимся на одной проблеме — расстоянии от точки подачи. Когда мы только ввели этот параметр, сразу стало понятно, что в аэропортах водитель не может точно подъехать к точке, где находится клиент. Мы перестали это учитывать в аэропортах. Но есть и другие географические места, к примеру, торговые центры, где у водителя тоже не получается подъехать, и это пусть незначительно, но все-таки его рейтинг снижает. В данном случае, как бы мало это ни повлияло, претензия водителя обоснованна. Но такие небольшие шероховатости мы в ближайшее время поправим.

Интервью
  • Даниил Трабун
Иллюстрация
  • Andrey Flakonkishochki

Некурящие против дыма

С 1 июня курить нельзя ни в кафе, ни около офиса и метро. Адепты здорового образа жизни ликуют, курильщики называют это дискриминацией.

Дмитрий Янин

(председатель правления Конфедерации обществ потребителей, один из разработчиков законопроекта «О защите населения города Москвы от табачного дыма»)

Легализация табака — это историческая ошибка. Если бы такой продукт появился в наше время, он бы был запрещен. Представьте: вы следуете инструкции изготовителя, берете пачку, начинаете курить и при этом первой же сигаретой — да, первой, это доказано, — наносите вред своему здоровью. Если бы такое произо­шло с айфоном, его давно бы уже запретили, а потребители бы судились и получали мил­лиардные компенсации. Ограничивая места для курения, мы защищаем не только интересы некурящих, но и интересы курящих — мы снижаем их зависимость от дозы, заставляя их реже курить. Еще один аргумент, почему государство имеет право регулировать такие вещи, — устройство нашей социальной системы. Ме­дицинское страхование для всех одинаковое, и лечение курильщика финансируется из общего котла. Да, курильщики тоже платят налоги, но их образ жизни для здравоохранения куда более дорогой — девять из десяти случаев рака легкого вызваны курением. Курильщики говорят: «Как? Мы получаем удовольствие». Но последствия этого их удовольствия лечит все общество, а у нас таких любителей удовольствия 44 миллиона — 60% мужчин и 20% женщин старше 15 лет. Сделано уже немало. Единственная мера, которая в России не реализована из-за лобби табачных компаний, — повышение акцизов хотя бы до уровня нищих стран Евросоюза. В идеале — минимальный акциз с пачки должен быть в районе 70 рублей, а не нынешние 20. Вообще, стра­тегии, которые сейчас реализуются в мире, ­направлены на то, чтобы доля курильщиков снизилась до уровня наркомании. И дальше бы шла работа по делегализации продаж, выводу товара из оборота. Например, Финляндия заявила, что их цель к 2040 году — «не производим, не продаем, не употребляем». Мы в ближайшие двадцать пять лет к делегализации, конечно, не придем, нам для вывода товара из оборота надо накинуть еще лет десять.

Андрей Лоскутов

(директор Общероссийского движения за права курильщиков)

Начиная с 1980 года число курильщиков в мире ежегодно растет на восемь миллионов человек, хотя кампания за здоровый образ жизни только набирает обороты. Это значит, что эффективность кампании невысока. Мы сами считаем, что для России половина взрослого населения, имеющая устойчивую зависимость от табака, — это слишком. Но ограничениями и санкциями ситуацию не улучшить. И вы, и я, и любая мать, любой сержант, любой начальник понимаем, как работают запреты: если что-то делать нельзя, тут же нужно предложить что-то, что делать можно. А теперь откройте закон — там никакой альтернативы нет. Курильщики, взрослые законопослушные люди, которые работают, платят налоги и легально покупают сигареты (государство получает от продажи табака 200 миллиардов рублей ежегодно), сразу после покупки вдруг становятся изгоями. Есть две вещи, которые могут закон из издевательского превратить в работающий. Первая связана с подростками. Тут нужно не клеймить тех, кто курит, а привлекать их к работе — тот же Михаил Боярский, сопредседатель ­нашего движения, разумеется, школьникам расскажет, почему не надо начинать курить, и ему охотнее поверят. Вторая мера — перестать кричать половине населения, что они козлы и идиоты, а сказать: хорошо, вы взрослые люди, у вас есть такая привычка, мы хотим помочь отказаться от табака. Я обращался к Минздраву и табачным компаниям с предложением на всех пачках публиковать телефон бесплатной горячей линии для людей, которые решили бросить курить, — эта линия существует уже несколько лет, но про нее практически никто не знает. А на другой стороне пачки предлагал печатать список мер, которые минимизируют риски от курения. Большинство врачей про эти меры знают, большинство курильщиков про них не знают. Я спрашивал у табачных компаний: «Вы готовы это сделать?» «Да без проблем, если скажет регу­лятор». Я спрашиваю у Минздрава, говорят: «Нет. Там будут картинки». Поймите уже: ­картинки не работают.

Интервью
  • Ася Чачко
Иллюстрации
  • Andrey Flakonkishochki

Фермеры против рынков

Новые фермерские сервисы утверждают, что честный продукт на рынках не найти — там все с одной овощебазы. Но им мало кто верит.

Обе курицы —  с Даниловского рынка (слева) и из Lavkalavka (справа) — при жизни, как утверждается, жили свободной жизнью. Но, судя по фотографии, жизни эти были разными

Обе курицы — с Даниловского рынка (слева) и из Lavkalavka (справа) — при жизни, как утверждается, жили свободной жизнью. Но, судя по фотографии, жизни эти были разными

Фотография: Сергей Леонтьев

Максим Ливси

основатель проекта Ferma at Home

Чтобы не было никаких иллюзий, мы ни с какими бабушками и дедушками не работаем, а сотрудничаем с профессионалами. Допустим, есть человек, у него 800 быков. В понедельник, среду и пятницу у нас доставка, соответственно, за сутки до этого наши машины едут на эти фермы, собирают необходимое количество продуктов, привозят в Москву, раскладывают по пакетам и начиная с 10 утра развозят клиентам. Когда мы открывали компанию, я стал ходить по рынкам и узнавать, почему у всех одинаковая птица по-разному стоит, то выяснил, что их привозит один завхоз, который находится в Краснодаре. Я с ним связался, спросил, какая птица сколько стоит. Она действительно была недорогая, потому что товар везут из Краснодара фурой, которая приезжает раз в две недели. Я спрашиваю: «А вы морозите?» У человека это вызвало просто неподдельный смех: «Ну конечно, морозим!» Если не морозить, срок годности сократится с месяца до 48 часов. Если бы у меня был ресторан, которому действительно важна каждая копейка, понятное дело, что я не покупал бы яйца по 150 р. за десяток. А для семьи я покупаю. Лучше переплатить 70 р., чем есть магазинные яйца, которые хранятся годами. Поверьте, у меня наценка везде почти по 100%, а это минимальный процент, на котором может ­существовать малый бизнес.

Виктор Майклсон

глава московского ­отделения Slow Food International

Истина, как обычно, где-то посередине: на рынках много импорта, который выкладывают и представляют так, как будто это фермерские продукты, — рыночные торговцы освоили технологии мерчандайзинга! Тем не менее там есть и продукция фермеров, которой в последнее время становится все больше. Так называемые фермерские продукты тоже бывают разными. Никто не застрахован от того, что хозяйство в целях повышения урожайности не станет применять химические удобрения. В то же время крупные российские агропроизводители, видя требования рынка, все больше внимания уделяют качеству продуктов, и в первую очередь главному качеству — чистоте! Я доверяю себе, покупаю продукты и в магазинах, и на рынке. Учусь выбирать, не жалею времени на то, чтобы попробовать, потрогать, понюхать. Слушаю продавцов, сейчас я уже выбрал нескольких, к которым хожу постоянно. Словом, создаю собственную систему сертификации, раз уж нет общегосударственной! Это еще и приятное времяпрепровождение. Поскольку я жил в Италии и Канаде, для меня это естественно. Французы, итальянцы, испанцы тратят на покупку про­дуктов довольно много времени, с утра идут на рынок и выбирают, трогают и покупают точно то, что нужно сегодня, потому что продукты, которые побывали в холодильнике, это уже не то. Это часть общего ритуала.

Интервью
  • Ася Чачко

Геи против гей-парада

Права гомосексуалов в России, несомненно, ущемляются — но в необходимости гей-парада, для того чтобы их отстаивать, не уверены и сами геи.

Фотография: ИТАР-ТАСС

Николай Алексеев

основатель Московского гей-прайда

Когда мы только начинали, тема гомосексуальности вообще была крайне табуирована. В политической повестке ее не существовало вовсе. Летом 2005 года на пресс-конференции мы объявили о своем намерении провести парад и проверить российское общество и власти на толерантность. На следующий же день Лужков сказал, что он не разрешит парад, так как горожане его не поймут. В мае 2006-го мы впервые вышли на улицы, несмотря на запрет. Это вызвало немыслимое противостояние. Сотни беснующихся фанатиков у мэрии и на Манежной, включая националистов, неонацистов, религиозных деятелей с иконами, хоругвеносцев — кого там только не было. ­Закончилось все первыми судебными исками, которые мы подали против властей. В России мы, конечно, их проиграли, но сегодня у нас уже есть решения Европейского суда о неза­конности запретов гей-парадов в Москве в 2006–2008 годах. Запреты по всем последующим годам сейчас тоже ждут своего рассмотрения в Европейском суде. Теперь московский парад — наиболее известное правозащитное ЛГБТ-предприятие в России, и он вывел обсуждение прав ЛГБТ на совершен­но другой уровень. Кто мог представить в 2005 году, что президент Путин будет вынужден комментировать эту тему чуть ли не на каждой своей международной встрече? В результате тема стала гораздо более обыденной и не вызывающей больше таких бурных эмоций. В качестве оснований для отказа власти всегда говорят, что парад вызывает бурную реакцию граждан и они не могут обеспечить нам безопасность. Сегодня это уже очевидная чушь.

Еще одна наша заслуга — тема прав ЛГБТ введена в правовое русло. У нас сотни судебных дел, которые касаются практически всех аспектов вопроса. Ведь гей-парад — это просто площадка, на его фоне мы проделали огромную юридическую и общественную работу. Мы заложили фундамент для будущего изменения законодательства. Последние конвульсии властей в попытках маргинализировать ЛГБТ-сообщество обречены на провал. В этом году мы ждем очередную победу в Европейском суде относительно региональных гомофобных законов — они будут признаны противоречащими Европейской конвенции. Дальше очередь федерального закона о пропаганде. Гей-прайд вывел тему ЛГБТ для всеобщего обсуждения — он как нарыв, который зрел-зрел и лопнул.

Ренат Давлетгильдеев

заместитель главного редактора телеканала «Дождь»

К сожалению, эффект от гей-парадов отрицательный. Они создают образ гея как такого мужика в ярко-розовых стрингах и с павлиньим пером в жопе. Это мешает обществу понять, что геи — это не только Моисеев и Басков, гей — это обычный пацан в кроссовках и джинсах, самый простой. И он не кричит о том, что он гей. Понимаете, я не хочу кичиться собственным гейством и как-то его выделять. Это не что-то достойное выделения, потому что это живет со мной цельно и органично. Я не особенный. Я не другой. Я же не стану участвовать в параде кареглазых — потому что быть кареглазым нормально, ничего интересного. И так же и гомосексуальность — это органичная часть тела, души, ощущения себя. И нет никакой ­необходимости по этому поводу устраивать парад.

Сейчас мы живем в стране, где нужно громко кричать не о том. В этой стране огра­ничены мои права не как гея, а как человека. У нас в принципе отсутствуют наши базовые права и свободы. Поэтому я участвую в разных политических акциях протеста, отстаивая свободу для всех — а не какую-то мою отдельную маленькую свободочку. А когда у нас одни добиваются права набивать коловрат на сиськи, а другие добиваются права красить себе ресницы, несмотря на то что они мужики, — мне это не нравится. Я уважаю людей, которые пытаются проводить парады. И мне обидно и больно, когда я вижу, как их избивают. Но мне правда кажется, что это попытка сделать десятый шаг, не сделав первого. Мы уже думаем о финише ­марафона, хотя еще даже не начали бежать.

Геи называют это парадом гордости, но при этом по факту сами собираются какой-то обособленной тусовочкой, чтобы показать, какие мы ­несчастные, обиженные, как нам плохо. Я не раз и не два целовался с парнем на улицах Москвы. Захочу и буду еще целоваться. Получу за это … [по лицу]? Получу. Но я сам отобьюсь. И чем больше я сам лично внутри себя уверен в своем праве — тем оно сильнее. Мне не нужен для этого гей-парад.

Интервью
  • Ася Чачко

Майдан против русской весны

По просьбе «Афиши» публицисты Андрей Архангельский и Дмитрий Ольшанский, находящиеся по разные стороны баррикад в связи с событиями на Украине, попытались понять, что означает украинский раскол российского общества.

Архангельский: К расколу в обществе вели все события последних трех лет. Это была глобальная проверка на гуманность, которая постепенно вскрывала людей. Обстоятельства заставляли задумываться об отношении к гомосексуалам, политзаключенным, к мигрантам, об участии в политике. И, в частности, например, — как относиться к твоему озверевшему блогу, Митя. Ненавидеть — или понять, что тобой движет. Украина стала последней, очень мощной проверкой на человечность: испытанием, которое было довольно сложно пройти, я готов это признать. Но я считаю, что это болезнь. Я в силу обстоятельств переболел ею в юности. К сожалению, некоторые мои товарищи — Митя Ольшанский, Захар Прилепин, Сергей Шаргунов — эту болезнь преодолеть не смогли. Но в случае Украины это действительно сложно. Сложнее всего простить украинцу, что он другой. Ты можешь принять как другого казаха, азербайджанца, еврея — но в случае украинцев это требует куда большей внутренней работы. Большинство россиян бессознательно уверены, что украинцы принадлежат им.

Ольшанский: Ну я все-таки тоже гуманист. И я в чем-то с тобой согласен. Здесь действительно есть момент психологической травмы, которую я на себе ощутил в конце февраля. Эта травма общая для огромного количества людей, которые переживают ее последние 25 лет. Происходит разрушение двух империй, до- и послереволюционной. Наша военно-аграрная цивилизация сегментируется. По ее окраинам, от Азии до Прибалтики, возникают пространства националистов и фундаменталистов разной степени воинственности. И, напротив, в ее центре возник космополитический мегаполис, пространство наживания больших денег и открытия новых магазинов и ресторанов. Сочетание этих двух процессов порождало ощущение унижения, проигрыша, огромной несправедливости. Будто тебя все время бьют по морде, а ты не можешь ответить. И разумеется, Майдан эту травму актуализировал, потому что подсознательно Киев и Украина при Януковиче действительно воспринимались как некое общее с нами советское пространство, продолжение России. А когда мы увидели очень жесткое разрушение этого пространства, возникло ощущение полного обвала. И казалось, что этот обвал останется еще одной стопроцентной победой нового мира. Но совершенно неожиданно произошел перелом. Из пространства телевизора и коллективного Путина вдруг выделилась другая, новая русская национальная общность, которая не является ни имперской, ни путинской и, как оказалось, готова сопротивляться новой реальности. Другой вопрос, что, будучи гуманистом, я, конечно, тяжело воспринимаю ту цену, которую этому движению приходится платить за свою независимость от Украины. И если бы я мог выбирать, я бы предпочел ввод войск, который, я уверен, стоил бы в тысячу раз меньшей крови. Но тогда бы этого движения не было. И я считаю, что это огромное историческое достижение, и надеюсь, что процесс будет идти дальше. Это движение куда глубже и шире Путина, Кремля и Дмитрия Киселева. Это такое же национальное пробуждение, которое случилось у самих украинцев.

Архангельский: Слушайте, но почему русские патриоты могут формировать подлинную нацию только кривым способом, через жопу? Почему для этого нужно устроить кошмар на Украине?

Ольшанский: Начинается всегда там, где есть конфликт. Да и вообще для русского мира это традиционный путь. Россия так устроена, что она всегда пытается создать максимально централизованную систему, от которой люди отступают в сторону и там, на этой стороне, формируют что-то, что потом распространяется дальше. Начиная от создания казачьего субэтноса на Дону и заканчивая революционерами, создававшими и тестировавшими новую социалистическую культуру в колониях европейских эмигрантов.

Архангельский: Для русского мира это «естественный путь», поэтому остальные народы должны потерпеть? Ведь Россия ищет себя, какое счастье… Мне кажется, что заблуждение — сама эта конструкция «русский мир». Это симулякр. Логично — что бы кто ни вкладывал в это понятие — начать строительство русского мира в России. Но для этого надо работать, учиться. Становиться привлекательными для других, чтобы другие сами захотели в русский мир. Но это сложно, да и охранник не позволяет. Зато, говорит он, можешь на околице кого-то отмудохать. И в этот момент у русского мира расправляются плечи— как будто им самим одержана грандиозная победа: вот она, весна, освобождение! К сожалению, русские с их большим опытом тоталитарного рабства во многом ведут себя как трусливые мужчины. То есть разбираются не с мужчиной, а с женщиной. И чтобы русскому стать русским, ему, получается, надо побить украинскую жену.

Ольшанский: Я не считаю симулякром то, во что искренне верит большое количество людей. И более того — отдают за это добровольно свою жизнь. Меня потрясло в этом смысле, что произошло с георгиевскими ленточками. В прошлом десятилетии это был такой менеджерский патриотический прибамбас, который обыватель вешал себе на машину раз в год. Но как только ее начали вешать на себя люди, которые буквально идут умирать, она перестала быть симулякром. Даже для меня. То же самое с термином «русский мир». Раньше он ассоциировался с прокремлевскими политологами, которые устраивают жизнь свою так, чтобы получать деньги из Москвы, а жить в Париже. А теперь за ним появились тысячи людей, которые действительно рискуют своей жизнью.

Архангельский: Митя, ты говоришь о людях, в которых пробудился русский дух. Ну так покажи мне их. Любой ребенок тебе скажет, что украинская революция состояла из миллионов безоружных людей, которые вышли на площадь. Ты хочешь сказать, что такие же процессы происходят в Донецке и Луганске? Покажи мне, где там народ? Я вижу людей, профессионально обученных воевать, — а народ либо выезжает из Донецка, либо прячется по подвалам во время налета.

Ольшанский: Да, профессиональные военные есть, да, помогают с вооружением, слава богу. Но всем и всегда помогают с вооружением, для американцев никогда не стоял вопрос, помогать ли с оружием проамериканским правительствам по всему миру. Дело не в этом. Я даже в своем фейсбуке вижу тысячи людей, живущих в Луганске, в Донецке, в Харькове, Одессе, про которых я точно знаю, что это не агенты спецслужб и не офицеры русской армии, что в них есть реальная, искренняя и массовая убежденность и вера. Конечно, это русское движение меньше, чем украинское, и во многих отношениях ему уступает. Ну так, извините, украинское национальное движение развивалось сто лет и последнюю четверть века пользуется поддержкой всего западного мира. А русские в этом смысле делают только первые шаги.

Архангельский: Вообще, по моему глубокому убеждению, если применить понятие «русский мир» к реальности, оно ничего другого не может означать, кроме как встраивание в европейскую цивилизацию. Россия наиболее успешна, когда она принимает в себя народы, именно поэтому из всех идеологем Советского Союза интернационализм был наиболее естественной. Какой же русский мир можно построить, если ты не принимаешь в него украинцев, узбеков, латышей и так далее? На что ты надеешься? Что ты будешь на троне, а вокруг будут бегать официанты и твой русский мир оттенят своим убожеством? Эта история уже невозможна.

Ольшанский: Вообще, русский мир в данном случае, безусловно, следует европейскому пути. Который в том и заключается, чтобы поднять восстание против тех, кого ты считаешь угнетателями. Все европейские страны через это прошли — кто-то недавно, как ирландцы или народы Балкан, кто-то давно, как голландцы. Борьба греков против турок, поляков против немцев и русских, итальянцев против австрийцев — вся история Европы состоит из этих бесконечных ополченцев, восстаний и национальных революций. Так что это абсолютно европейский процесс. Другое дело, что парадокс в том, что идти за западным миром не означает признаваться ему в любви. Этому тоже есть исторические примеры — те же американцы были сепаратистами по отношению к тогдашней столице цивилизации, Лондону, и великой, свободной, демократичной английской империи. И статус Джорджа Вашингтона ничем не отличался от статуса того же Стрелкова — англичане точно так же его хотели повесить. Так что русские, я уверен, пойдут по тому же цивилизационному пути. Ну и к тому же — вот ты говоришь: украинцы, латыши. Латыши, получив национальную независимость, объявили негражданами довольно большую часть жителей своей страны, устроили почти южноафриканскую сегрегацию, и никого абсолютно это не смутило. Никто из наших соседей никогда не стеснялся отгораживаться от нас. И вообще надо понимать, что никто никого не любит, никто никого не ждет.

Архангельский: Это ты сейчас повторяешь контурно расчет Путина, который уверен, что все можно имитировать. Что в Юго-Восточной Украине должно было происходить «все, как в истории». И нужно немного подтолкнуть этот процесс, а дальше пойдет само. Этот план уже провалился. Это глупо — не понимать, что, так сказать, технологии изменились, и побеждает сегодня безоружный, а не вооруженный. Любовь — гораздо более продуктивная форма существования, чем ненависть. Что это некая защита от твоего собственного зверства. И все-таки в основе украинской революции лежала именно любовь. Она пробудила лучшее в людях. И когда украинские военные после входа в Славянск фотографируются там с собачками и котиками, я понимаю, что, возможно, эта фотосессия была срежиссированной, но и в этом есть какая-то провиденциальная победа. Военные понимают, что финалом должно быть это, а не ненависть. А вот на проти­воположной стороне конфликта эти собачки и кошечки не могут появиться по определению. Там единственное сплачивающее чувство — ненависть. И раскол общества по Украине в России строится на том же: одни люди хотят в себе пестовать ненависть, а другие с ней борются.

Ольшанский: Ну если о котиках, то Стрелков в Крыму как раз занимался тем, что подкармливал кота, приручал его и писал о своих с ним отношениях. Так что это не признак конечной правды. Что касается раскола в обществе, то я его как раз не ощущаю. Видимая мне Москва для меня с моими убеждениями абсолютно равна, не знаю, Львову. Я себя в принципе ощущаю человеком, живущим на Западной Украине. И я не знаю ни одного человека, который в связи с Украиной занял бы какую-то другую позицию, нежели раньше. Те, кто симпатизирует Майдану, до этого симпатизировали Горбачеву, Ельцину, Ходорковскому и так далее. А те, кто был в оппозиции по отношению к этому новому миру, так и поддерживают сопротивление, которое, собственно, начало появляться. И в этом смысле вот что интересно: для меня очевидно, что большинство нашей элиты ненавидит политику Путина в Крыму и Донбассе. Потому что из-за нее они теряют деньги, статус и созданную ими за много лет систему жизни, при которой они зарабатывают деньги здесь, а их жены, любовницы, дома, счета и яхты находятся там. Я уверен, что эти люди в душе солидарны с «Эхом Москвы» и телеканалом «Дождь», просто они никогда не смогут сказать этого вслух. И поэтому оппозиция по отношению к либеральному взгляду — это оппозиция ко всей глобальной системе власти, к капитализму, конечно же. Поэтому я раскола никакого не чувствую, а чувствую, наоборот, очень большое сопротивление элит вот этому национальному движению. А что касается ненависти — да, тут я согласен, это очень деструктивное чувство, вредное. За последние полгода я часто себя на нем ловил, и мне это очень не нравилось.

Архангельский: Очень важно и правильно, что мы об этом говорим.

Ольшанский: Да. И мне не хочется никого ненавидеть. Но почему это чувство возникает? Оно возникает, потому что я обнаженным нервом чувствую двой­ные стандарты. Либеральное общество в России, например, очень остро пере­живает, когда кого-то неправедно арестовывают и сажают. И я понимаю их чувства, я и сам говорил и продолжаю говорить, что сажать Pussy Riot было нельзя. Но тут ты видишь, как на Украине за несколько месяцев сажают в тюрьму огромное количество людей, сотни. И сажают за политический активизм, за записи в блогах. И ты видишь в либералах полное равнодушие по отношению, на­пример, к Губареву в киевской тюрьме, который ничем не отличается от На­вального.

Архангельский: Так ведь тут у тебя как раз момент присвоения. Почему мы считаем их своими политзаключенными? Почему мы должны принимать близко к сердцу то, что происходит в другой стране?

Ольшанский: Ну вы же принимали близко к сердцу Майдан.

Архангельский: Это да.

Ольшанский: Ну вот. А дальше это все продолжается в еще более радикальной форме. Мы видим авиаудары, обстрелы, смерти. И их это вообще не трогает! Я абсолютно уверен: если бы к таким методам прибег Янукович по отношению к активистам Майдана, это было бы причиной постоянного, каждодневного крика. И ненависть у меня вызывает именно вот эта глухая стена безразличия.

Архангельский: Понимаете, тут тоже подмена. Когда мы близко к сердцу принимаем революцию на Украине, это не значит, что мы в ней участвуем. А вот когда появляется некое расплывчатое пространство, на которое мы как бы тоже имеем право… Можно как угодно относиться к происходящему на Украине, но это не значит, что можно в это вмешиваться.

Ольшанский: Андрей, ну я же про эмоцию. Ты же говоришь, что за гуманизм.

Архангельский: Да, я готов отчасти согласиться с этим упреком. Действительно, первые реакции на гибель людей в Одессе не заключали в себе той доли сочувствия, которая должна быть присуща гуманистам. Но в оправдание либерального сообщества надо сказать, что все мы учимся, и интеллигентское сообщество если и не призналось в этом, то выводы для себя сделало.

Ольшанский: Каждый день украинские военные попадают по жилым домам и убивают людей, которые не имеют к ополчению никакого отношения. И что? (Дискуссия состоялась до падения малайзийского боинга. — Прим. ред.)

Архангельский: Я думаю, план и состоял в том, чтобы испачкать обе стороны в войне. Война — вещь обоюдоострая. В районе боевых действий гибнут мирные люди — и глупо отрицать, что виной тому украинские снаряды. Но сама эта война, на мой взгляд, искусственно инспирирована, и поэтому это огромное лице­мерие — сначала развязать войну, а потом обвинять украинскую армию в том, что от их снарядов гибнут люди.

Ольшанский: Вообще, есть хороший ответ на все эти разговоры про то, что события в Донецке и Луганске — это исключительно инспирация Путина. Дело в том, что это ровно зеркальное отражение нашего телевизора, который все время рассказывает, что все революции — это инспирация Госдепа. Ровно то же самое нам сейчас говорит прогрессивная Москва: ничего нет, пришел Путин, пригнал людей с винтовками, и они пошли воевать. Если вам не нравится Дмитрий Киселев, не производите его из себя! Но как бы то ни было: одно не снимает ответственности за другое. Кем бы ни была развязана война, это не отменяет убийств мирных жителей.

Архангельский: Первыми жертвами стали все-таки те, кто слушал Киселева. Парадокс в том, что малая часть общества тоже получила урок — как остаться человеком в этом кошмаре. К счастью, нашлось какое-то количество людей, которые уже осознанно, видя этот ад, выбрали все-таки любовь, а не ненависть. И я думаю, что эта часть общества выйдет из этого пусть покореженными, но жителями будущей, европейской России, которая, надеюсь, все-таки возможна. Потому что теперь эти люди готовы взять на себя ответственность за то, чтобы ада стало меньше. И я верю, что в них и видна другая Россия.

Ольшанский: Я абсолютно подписываюсь под твоими словами про другую Россию. Ровно так и будет, просто этой новой Россией окажемся мы, а не они. Новороссия — это и есть другая Россия.

Интервью
  • Александр Горбачев

Родители против детей

Одни берут своих детей в рестораны, на фестивали и вечеринки, другие считают, что малыши под ногами — дискриминация взрослых.

Иллюстрация: Andrey Flakonkishochki

Анна Красильщик

журналист и автор блога «Дети как дети»

Мне кажется, не существует людей, которые принципиально берут с собой всюду и всегда детей. Либо нет денег на няню, либо ребенок по каким-то причинам отказывается оставаться с бебиситтером. Просто потому, что если круглосуточно проводить время с детьми, по-моему, любой нормальный человек может ­сойти с ума.

Я, честно говоря, не люблю, когда на взрослые вечеринки таскают детей, особенно маленьких. Я сразу начинаю нервничать — потому что накурено, и поздно, и ребенок уже истерит, — хотя прекрасно понимаю, что это совершенно не мое дело. Кроме того, это в каком-то смысле нарушение прав взрослых. Ты приходишь в час ночи в кафе «32.05» в саду «Эрмитаж» выпить вина, а вокруг носится несчастный, очумевший четырехлетний ребенок, потому что родителям не с кем оставить его дома. И всех, конечно, жалко — и ребенка, и роди­телей, — но, мне кажется, после полуночи уж точно взрослое время.

Если я устраиваю день рождения, то всегда прошу оставить детей дома — потому что на вечеринке для взрослых пьют, курят, шумят, матом ругаются и все прочее. И если кто-то говорит, что оставить не с кем, я честно ­говорю, что будет громко, накурено и негде спать. В смысле, что в таком случае никто не должен и не будет подстраиваться под ­ребенка.

При этом хорошая штука — рестораны, в которых есть специальные детские угол­ки, где хозяева заведения придумывают что-нибудь для семей. Это удобно — дети там тусуются, пока готовят еду, и не ноют. Но тут важно, чтобы это было именно такое нор­мальное место для взрослых, но kids friendly. Чисто детские или родительские заведения навевают некоторый ужас. Вот у нас рядом с домом есть кафе под названием «Мама», и это очень страшно звучит. Кажется, что там все будут сидеть, обмотавшись слингами, ­кормить грудью младенцев и обсуждать совместный сон. Правда, если начистоту, я туда ни разу не заходила.

Алена Бочарова

исполнительный директор Beat Film Festival

Надо сказать, что детям все равно, где находиться, если родители рядом и им комфорт­но. Это базовая детская психология. Я думаю, что многие мамы и папы слышат от детских врачей другую точку зрения, хотя озвучен­ная выше — абсолютно сертифицированная и официальная. Когда моя дочь Алиса была маленькой, мне посчастливилось столкнуть­ся с педиатром, который проповедовал именно такие идеи. Так что единственное, почему я могу не взять ребенка с собой куда-то, это вред здоровью — к примеру, если где-то накурено.

Сегодня большая часть людей живет в городах, а больших семей, о которых мы читали в русских повестях вроде «Детства. Отрочества. Юности» Толстого или больших американских романах вроде «Среднего пола» Джеффри Евгенидиса, больше нет. В этих текстах видно, что люди раньше сосуществовали поколениями, ребенок видел совершенно разные психотипы людей, разные стили общения поколений и так далее. Сегодня внутри семьи дети этой возможности лишены. Если бы я никуда не ходила с ребенком, он видел бы только двух людей — меня и отца. Ребенок, если брать его с собой, видит различные темпераменты и характеры, учится общаться. Я сужу по своей дочери, она суперкоммуникабельная, легко коммуницирует со взрослыми и маленькими людьми. Ходит в обычный детский сад, чего тоже многие родители боятся, а это незаменимый коммуни­кативный опыт. Может, кто-то подумает, что я переоцениваю идею важности коммуникации, но сейчас в мире, где доминирует сервисная индустрия, коммуникация — это, на мой взгляд, самое важное, что человек может уметь. Всему остальному его научат в школе и университете.

Ребенок не должен прерывать социаль­ную жизнь родителей. Странно, если люди сначала ходят в клубы, а когда появляется ­ребенок, вдруг превращаются в страстных ­любителей вязать шерстяные носки. Я люблю ходить в клубы и на концерты и продолжаю это ­делать.

Интервью
  • Даниил Трабун

Православные против фанатиков

Одни запрещают концерты зарубежных музыкантов, другие безболезненно соединяют мирскую жизнь с походами в церковь.

Фотография: Xpressphoto

Иеромонах Косьма

Мой папа был верующим, я осознанно ходил в храм с 15, потихонечку воцерковлялся, знакомился с историей и культурой России через церковь, пение, иконопись — и в 17 лет решил уйти в Донской монастырь.

То, что происходит сейчас с православным христианством, мне не очень нравится какой-то неискренностью, внешним насаждением. Здорово, что идет политика нравственности, в церкви стало больше молодых. Но ветер подул в одну сторону — потом подует в другую, зачем нам храм, лучше бассейн, а потом снова станет нужен храм. Православное христианство — это в первую очередь Христос, и мы, к сожалению, забываем о нем и поддаемся внешним факторам: формальное отношение к исповеди, формальное причастие, куличи.

Сейчас запрещают концерт Мэрилина Мэнсона, запрещают Slayer. Я не фанат этих артистов, но задача церкви — ограждать человека не внешне, а внутренне. Человек должен учиться сам себя ограждать. Как сказал один художник, «дайте нам право грешить», и никто не может запретить кому-то что-то слушать, музыка — это дар. Мы в Донском монастыре собрали молодежный клуб с моими друзьями-музыкантами: Мамонов, Леня Федоров, Саша Скляр и другие дают концерты. Кто-то приходит на выступление, кто-то поговорить, но никто никого не принуждает.

Фотография: Xpressphoto

Леонид Апрельский

православный активист

Случайным образом мне на глаза попалась книга отца Димитрия Смирнова. Там от каждого слова я получил все то, что искал и не получал в психоактивных веществах, Роберте Уилсоне, Егоре Летове, Алистере Кроули, в брейккоре и бастард-попе, во всякой опасной литературке. От каждого слова отца Димитрия долбит по мозгам — а потом наступает зависимость, и однажды ты обнаруживаешь себя не на 24-часовых танцульках в «Арме», а разговаривающим по телефону с редакцией телеканала «Спас». Я знаком с Энтео, мне понравилась его антиабортная акция: вспомнились акции НБП. Но духовность в стране последние 25 лет поднимают не фрики, а весьма образованные люди в рясах, которые строят храмы, делают удобные сайты, строят живые приходы. А как только вчерашний трансер-эзотерик начинает выставлять себя идиотом, вы это тут же подхватываете и тиражируете. 

Слушайте, вы, может, о пидорасах хотите спросить, но не знаете, как тему перевести, и поэтому начали об Энтео? Я придумал лозунг: «Гомофобу — смерть, пидорасу — лечение». Думаю, что люди, которые предпочитают побивание содомитов, не могут справиться с тягой к садомазохизму. Подсказка: забудьте о мужеложцах, в стране есть множество женщин, готовых создать с вами патриархальную семью по всем правилам.

Интервью
  • Даниил Трабун

Феминизм против домостроя

Участница московской феминистской группы и автор книги «Мой муж предприниматель» обсудили положение женщин в Москве и России.

Яна Агарунова познакомилась со своим будущим мужем, героем ее книги, по объяв­лению в интернете: «Ищу еврейскую девушку для по­строения тради­ционной семьи»

Яна Агарунова познакомилась со своим будущим мужем, героем ее книги, по объяв­лению в интернете: «Ищу еврейскую девушку для по­строения тради­ционной семьи»

Фотография: Юрий Чичков

Яна Агарунова, основатель мастерской семейных отношений «Земля, ветер, огонь», автор книги «Мой муж предприниматель»: Помимо коренных москвичек, Москву населяют приезжие женщины. Это избранные, обладающие определенной харизмой и смелостью начать все с нуля люди. И Москва, безусловно, заставляет женщину развиваться, напрягать мозг, расти. Но она же немножко убивает в ней женскую составляющую, сбивает с понимания своего места в жизни. У мужчины и женщины есть свои задачи в семье и в отношениях — они разные. А Москва нас заставляет чуть ли не соревноваться с мужчинами — мы работаем, строим карьеру, покупаем квартиры, хотим быть успешными. Это все нормально. Но, к сожалению, это во многом убивает нашу женственность. Ведь еще женщина должна уметь быть слабой, беззащитной — но когда ты такая self-made woman, тяжело в себе эту слабость и беззащитность сохранить.

Ира Ролдугина, преподаватель истории в ВШЭ, участница московской феминистской группы: Я, пожалуй, не соглашусь, что сюда приезжают только амбициозные женщины. Из-за сегодняшних особенностей развития нашего государства и экономики в Москву едут вообще все — неважно, амбициозные или нет, потому что здесь можно учиться, найти работу, просто выжить, в конце концов. Это в Германии, если ты живешь во Фрайбурге, а твой приятель в Берлине, вы себя чувствуете одинаково. А здесь, если ты слышишь, что человек живет, к примеру, в Саратове, то тебе его как-то сразу жалко: как же он там живет-то, в Саратове. Но с чем я согласна — действительно, Москва очень агрессивна. Просто для меня она агрессивна несколько иначе, чем для вас. Когда ты приезжаешь в Берлин, ты видишь, насколько женщины там более расслабленные, их тело как будто больше принадлежит им самим: они ходят в удобной одежде, они могут прикрутить детское кресло к велику и ехать на работу с ребенком. Моя знакомая, меццо-сопрано из Нью-Йорка, недавно приезжала петь в Большом «Кармен», она меня спросила: «Ира, почему все женщины ходят на таких каблуках? Мне их так жалко! Бедные, а если они упадут? У нас такого нет. У нас, только если ты идешь на какое-нибудь Met Gala, ты в дресс-коде, но если ты делаешь свои дела, можешь ходить в кедах…» То есть она это восприняла как пытку. Конечно, женщина имеет право одеваться так, как она хочет, кто бы с этим спорил. Но здесь существуют серьезные стереотипы. Когда я еду в метро вот в таком виде — в шортах, рубашке, короткостриженая, — меня окликают «молодой человек!», мужчины меня вообще не замечают. Но стоит мне надеть платье — уступают место. Но это же просто смешно.

Агарунова: Мне кажется, это не зависит от Москвы. Я нижегородка. Моя мама всегда хорошо выглядела, ей нравилось быть накрашенной и причесанной независимо от того, выходила она главную улицу города или варила дома папе обед. И я научилась этому от нее. Мне приятно делать это для себя, и, безусловно, я хочу быть привлекательной для мужа. Наряжаться, менять стили — для меня как для женщины это увлекательная игра, у меня пять дочек, которые тоже учатся этой игре. Некоторые женщины говорят: ой какое это унижение — вот так подстраиваться под мужа. Но это может быть органично.

Ролдугина: Совершенно верно. Здесь спор не в том — быть феминисткой или женщиной, которая себя феминисткой не считает. Вопрос в свободе женщины быть такой, какой она хочет. И мне кажется, что сегодня в Москве на эту свободу — на право выбора быть феминисткой или жить при мужчине — идет очень сильное общественное давление. Традиционализм выражается в государственной политике, которая говорит — рожайте, рассматривает женщину чуть ли не как инкубатор. При этом не обеспечивает ее ни яслями, ни хорошими садами, куда можно легко устроить детей. В результате она все-таки вынуждена сидеть дома, пока муж на работе.

Агарунова: Но все-таки есть роли, первоначальные, заложенные в нас от природы. Мужчина — добытчик, женщина хранит очаг. Если она посадит мужа дома и уйдет на работу, спустя какое-то время не велик шанс, что она будет счастлива. Она сама вряд ли захочет такого одомашненного, женственного мужчину. Я знаю семью (даже несколько), где женщина на ведущей позиции, она ходит на работу, муж сидит дома — так вот, через год она начала мужу изменять. Счастлива ли эта женщина? Нет. Она с грустью говорит: вот был бы у меня настоящий мужик…

Ролдугина: Ну я, конечно, не верю в это распределение.

Агарунова: Ко мне приходят на тренинги такие сильные self-made woman, которые где-то к 35 начинают переживать, что у них есть карьера, квартира, машина, но нет мужчины. А загвоздка в том, что если мужчина слабее ее — она не хочет опускаться на его уровень, а если мужчина ее сильнее и под него надо подстраиваться — для нее это какая-то ломка.

Ролдугина: Я в эти природные роли не верю. Мы уже слишком далеко от этого ушли. Исинбаева после победы на чемпионате мира по легкой атлетике высказалась о законе против пропаганды гомосексуализма среди несовершеннолетних: «Все правильно. У нас все-таки Россия. Остальной мир — это остальной мир, у нас же мир традиционный. У нас девочки с мальчиками, мальчики с девочками». И кто-то это отлично прокомментировал: «Интересно, женщина в 30 лет, из татарской семьи, без мужа, прыгает полуголая с шестом среди тысяч человек — и она себя считает традиционной женщиной». Конечно, мы уже давно ни грамма не традиционные, даже если сидим дома с детьми. Тот же развод Путина — ну это же смешно: человек, который разводится со своей женой, рассказывает всем о скрепах. Ну тогда живи с ней до гроба.

Агарунова: Мне кажется, что «женщина должна сидеть дома, печь блины» — это тоже клише. Я не к тому призываю. Я выбрала такие приоритеты: муж, дети, хозяйство, потом бизнес. Мы хотели с мужем большую семью. Мы договорились, что я работаю максимум 3–4 часа в день — так, чтобы это не сказывалось негативно на семье. Потому что бизнес — это очень увлекательно, там отдача гораздо быстрее. В семье можно долго работать, к примеру, над близостью с мужем — и результат проявится не сразу. А в бизнесе у тебя проект какой-то выстрелил — и сердце бьется, и хочется туда с головой нырнуть. Я в этом плане мужа понимаю, почему он с утра до вечера занят. Но он отвечает в семье за деньги, я отвечаю за дом и отношения. За то, чтобы нам было интересно проводить совместное время. Женщинам важно брать ответственность за свою роль, для этого нам даны специальные возможности. То, как я живу, и то, как моя жизнь складывается, — это воля Всевышнего и еще моя ответственность. Нужно было набраться смелости и идти разговаривать с мужем, что я хочу работать. Это требовало усилий. А другие говорят: «Ой, так напрягаться сильно, лучше буду жить так, как я живу». А можно пойти и согласовать с мужем свое желание и найти какое-то решение.

Ира Ролдугина преподает студен­там гендерную историю, россий­скую историю XVIII века, пишет колонки про клас­сическую музыку и готовит большое исследование ранне­советской гомосек­суальной субкуль­туры в Петрограде

Ира Ролдугина преподает студен­там гендерную историю, россий­скую историю XVIII века, пишет колонки про клас­сическую музыку и готовит большое исследование ранне­советской гомосек­суальной субкуль­туры в Петрограде

Фотография: Юрий Чичков

Ролдугина: Феминистки с этим совершенно не спорят. Феминистки выступают лишь за то, чтобы у женщин было право решать, что она хочет делать. И чтобы у нее были рычаги, для того чтобы это реализовывать. Вот я, например, постоянно читаю сайт sports.ru, обожаю футбол. Там обязательно после какого-нибудь аналитического обзора раз — и материал «Лучшая грудь чемпионата мира-2014». Женщина у нас страшно объективирована, это просто оскорбительно для меня. В России женщина, которая хочет на телевидение, должна соответствовать определенным внешним стандартам — другая, будь она хоть семи пядей во лбу, туда не попадет. Включаю CNN, BBC — совершенно другая картина. Корпулентные женщины, худые женщины, мужественные женщины, более феминные женщины — целый спектр. У нас если ты не вписываешься в норму, как я, к примеру, тебя будут оскорблять в метро. Сто раз меня называли лесбиянкой, косо смотрели. Я ношу с собой шокер, потому что я не чувствую себя в безопасности в этом городе. Однажды, когда я вечером возвращалась домой, меня приняли за гея и стали кричать из машины: «Ах ты пидор!» Если бы они обнаружили, что я не пидор, а лесбиянка, они бы меня оставили в покое или побили? То есть мне в моей оболочке, конечно, некомфортно, я довольно опасливо себя здесь ощущаю. Но я такая. И я не собираюсь себя менять.

Агарунова: Я на себе давления не чувствую. Более того, у меня велосипед тяжелый, и мне его сложно таскать по ступенькам подземного перехода. И я удивляюсь, как мужчины бегут сразу помогать. Это приятно. Я не чувствую никакой агрессии. Единственное, я заметила, что в Греции, где мы недавно были, я ходила два месяца в майке и шортах и чувствовала, что супернарядно одета. А Москва тебя заставляет выглядеть определенным образом. Но не могу сказать, что мне это не нравится.

Ролдугина: Да, Москва заставляет выглядеть как елочная игрушка.

Агарунова: Для меня это преимущество города — здесь мне скучно ходить в шортиках и майке.

Ролдугина: Еще одна проблема — вопрос возраста, который тесно связан с гендерным. Пока женщина молода, чувствует себя привлекательной, она может найти свое место в обществе, работать, развлекаться. Но в 50–60 она не может вести тот образ жизни, который вела раньше. Ее социализация меняется кардинально. У нас даже объявления о работе обычно звучат так: «На должность бухгалтера требуется женщина не старше 55 лет». Например, в Англии запрещено вписывать возраст в объявление. А тут если у тебя морщины появились — сиди дома с внуками и не высовывайся.

Агарунова: Мне опять-таки кажется, что это решение женщины. Например, нашему врачу-терапевту, к которому я вожу детей, за 60. Она недавно научилась водить машину, ездит отдыхать, активно работает, прекрасно выглядит — но это ее выбор. Я также знаю многих других женщин, которые в 55 объявили себя бабушками. Но это не то что над ними общество довлеет…

Ролдугина: Я думаю, что общественный дискрус, безусловно, влияет. Это связано и с государственной гендерной политикой, и с нашими представлениями о норме. В России естественна идея, что женщина после 50 должна заниматься внуками, а не ходить на танцы и плавание. Роль бабушки уважаемая. А если ты будешь ездить на рыбалку и ходить на шейпинг в 60, ты будешь чудачкой, фриком.

Агарунова: Вообще, мы с мужем даже не рассматривали идею старости в Москве. Мы живем здесь потому, что мы тут работаем, не потому, что мы нежно привязаны к городу. Если бы сейчас у мужа был бизнес в Аргентине или в Южной Африке — мы бы жили там. А стареть нужно в более экологичном месте, где приятно жить. Мы хотим жить долго, у нас цель — в 90 лет все еще заниматься сексом!

Ролдугина: А я бы больше сказала. Мне кажется, что не только Москва, а вообще Россия — не место для пенсионеров, для инвалидов, для гомосексуалов, для всех людей, которые как-то не вписываются в норму. И это обусловлено политикой наших властей. К примеру, прекрасная инициатива депутатов — запретить женщинам до сорока покупать сигареты.

Агарунова: У нас много всяких дурацких законов — про кружевные трусы, кеды… Но я не верю, что вообще кто-то будет проверять и писать донос, что вы в кружевных трусах.

Ролдугина: Кажется абсурдом, но постепенно эти законы создают контекст. Закон может работать не буквально, не полиция будет ходить проверять, не прокуратура заводить уголовные дела — но сама норма начнет постепенно внедряться в умы людей. Это даже эффективнее, чем если бы полицейские изымали трусы. Я думаю, что в скором времени, если этот вектор развития нашего государства не изменится, вы станете такой же маргинальной фигурой, как я. Например, потому что вы работаете и у вас дети. А возьмут и примут закон, что нет, настоящая женщина не должна работать, тем более если у нее пятеро детей. «Если у женщины четыре или более детей, она обязана сидеть дома». Мне кажется, что эта маргинализация будет все больше и больше людей захватывать. А норма будет все более железобетонная.

Агарунова: Я такой тенденции не вижу, хотя тоже считаю нездоровыми все эти смешные вещи про кружевные трусы.

Ролдугина: Я вот все думаю про то, что вы говорили, про эти природные гендерные роли. Есть такое эссе историка искусства Линды Нохлин «Почему не было великих женщин-художниц?». Все дело в том, что у женщины в Средневековье и раннее Новое время просто не было доступа к образованию. Женщина не могла рисовать обнаженное тело вплоть до конца XIX века. Да, она могла рисовать пейзажи для своей усадьбы, но не более того. Если вдуматься, эти противоречия и запреты не формальные, их очень сложно уловить. Но важно помнить о контексте и дискурсе, которые этот так называемый свободный выбор очень сильно ограничивают. Это какие-то непроговоренные вещи.

Агарунова: А почему сейчас нет великих женщин-художниц?

Ролдугина: Как же нет? Конечно есть, Наталья Гончарова и многие другие. Или еще пример: результаты по легкой атлетике у женщин сегодня растут очень быстро, гораздо быстрее, чем результаты мужчин. Просто женщины получили право соревноваться в некоторых видах олимпийской программы относительно недавно. И хотя мы сейчас считаем, что женщина от природы слабее, мне кажется, через сто лет это не будет таким очевидным. Я думаю, что женщины физически не будут уступать мужчинам. Еще недавно мы были убеждены, что женщина не может метать молот. Теперь она это делает, и мы наблюдаем, как ее результаты стремительно приближаются к мужским. Что будет через двести лет?

Агарунова: Вот мы и превратимся непонятно во что. Я думаю, это здорово, когда есть разделение на мужчин и женщин. Когда они разные.

Ролдугина: Это прекрасно, когда есть разделение, но важно, чтобы не было границ. Не хочешь учиться, не учись. Хочешь заниматься бизнесом два часа в день, занимайся, сиди с детьми, но не так, чтобы это было императивом. Вот я о чем говорю.

Агарунова: Ты говоришь, что сейчас общество все-таки эти нормы диктует.

Ролдугина: Ну конечно, не только общество, но и государство диктует. Просто в Москве это ощущается меньше, чем в России.

Агарунова: Я этого не чувствую. С моей точки зрения, идеальное состояние женщины — когда она понимает свою роль в семье. Когда женщина осознано выбирает идти за мужчиной. Я не думаю, что в Москве нас что-то ограничивает. Проблема скорее в головах современных успешных женщин по всему миру. Самостоятельность и бизнес — это очень увлекательные вещи. На мой взгляд, их легче строить, чем отношения с мужчиной, семью. В моем случае работать увлекательнее, чем воспитывать детей изо дня в день. Это тяжелая работа. Но тем не менее женская гармония нарушается, если мы большую часть себя отдаем в это классное, интересное дело — карьеру. И многим современным успешным женщинам это нарушение свойственно. В каждой женщине есть мужская часть, в каждом мужчине есть женская часть. Это соотношение должно быть в балансе. Из-за его нарушения получаются грустные одинокие женщины без детей и семьи. Это не вопрос к городу, а вопрос к современному обществу.

Ролдугина: Я заметила, вы сказали, что воспитание детей — это работа. Я с вами совершенно согласна. Я считаю, что вести хозяйство — это сложная работа. Но ведь сегодняшняя российская тенденция говорит нам об обратном, о том, что это не работа, это предназначение женщины, ее естественное состояние. Вот когда мужчина занимается бизнесом или работает на стройке — это работа. Именно такие тонкости и образуют современную норму.

Агарунова: Кстати, мы с мужем считаем, что ответственность за воспитание детей лежит именно на муже. А на жене — забота о детях. Я лишь хочу сказать, что если женщина выбрала быть с мужчиной осознанно, то ее роль — смотреть в одном направлении с этим мужчиной и поддерживать его. Есть много других ролей, но моя специализация — это семья. В семье женщина должна быть за мужчиной. Если она хочет быть ЗАмужем, она хочет быть ЗА каменной стеной и хочет быть ЗАщищенной — тогда она выбирает идти за лидером, ЗА мужчиной.

Ролдугина: А для меня просто важно, чтобы те женщины, которые выбирают другой путь, не были маргинализированными и вытесненными за пределы нормы, объявлены фриками и теми, с кем нужно бороться или кого нужно не замечать. Пожалуй, все.

Интервью
  • Ася Чачко
Иллюстрация
  • Andrey Flakonkishochki

Мэрия против стритфуда

Гастроэнтузиасты жалуются, что последнее препятствие на пути к триумфу уличной еды в городе — это московские власти. Чиновники же думают иначе.

Ту самую шаурму Durum Durum выводит на совершенно иной гастрономический уровень

Ту самую шаурму Durum Durum выводит на совершенно иной гастрономический уровень

Фотография: Мария Минкова

Настя Колесникова

основатель и идеолог проекта «Местная еда»

В прошлом году Департамент торговли и услуг Москвы презентовал на «Стрелке» концепцию развития общепита, и там про ­мобильную торговлю и уличную еду ничего не было. Я пришла на пресс-конференцию и задала руководителю департамента Алексею Немерюку вопрос, он ответил: «Приносите предложение, и будем рассматривать». Я принесла и пришла через месяц на встречу, они меня отпинали — его помощник Иванов говорил, что я не профессиональна и все это антисанитария и так далее. Но проект им понравился, правда, дальше он не пошел. Про мобильную торговлю Немерюк рассказывал, что они делали предложение для Собянина, собирали активистов мобильной еды и несли мэру идеи, но тот отказал. А в этом году появляется информация, что в Москве появятся мобильные точки продаж, я спросила у него — как же так? Немерюк ответил, что это был тендер и выиграла одна компания. Но закона про ­мобильную торговлю до сих пор нет.

По мнению экспертов, Falafel King — лучшее место в Москве с фалафелем

По мнению экспертов, Falafel King — лучшее место в Москве с фалафелем

Фотография: Мария Минкова

У меня к департаменту только одно пожелание — сделать информацию открытой. Невозможно понять, как запустить свое место вместе с государством, только коммерческая недвижимость — тут все понятнее. Я была на радио «Сити-FM» вместе с Немерюком, и ему задали вопрос про уличную еду — Москва же гигантский город с диким ритмом жизни. Почему нет уличной еды? В Нью-Йорке есть, в Париже есть, в Токио есть. А Немерюк ответил, что, видимо, Москва пока не готова.

Если ты берешь тележку, но разрешение тебе позволяет только стоять на конкретной точке, как сейчас стоят вагончики, а ездить по другим местам ты не можешь, то зачем ­тогда мобильная торговля? Вот как в Нью-Йорке: приехал с утра в одно место, там трафик упал, поехал в другое. Мне кажется, возможно, у нас так сложно с движением и все ­боятся, что будут еще более дикие пробки. Но вообще почему нельзя развивать тут ­уличную еду — для меня большой вопрос.

Алексей Немерюк

руководитель Департамента торговли и услуг города Москвы

Все хотят торговать блинчиками. А вот пойти на завод трудиться или на другую нормальную работу — этого никто не хочет. Я, конечно, утрирую, потому что мне эта тема уличной еды уже немного поднадоела. Вот раньше если кто-то нигде не пригодился и в вуз не поступил — он шел в милицию. А теперь — ничего не выходит, ну пойду на улицу торговать блинчиками, заработаю денег. А кому это нужно? Москвичам это точно не нужно.

За свою недолгую историю «Пончик-вагончик» успел побывать в саду «Эрмитаж», «Музеоне», на проспекте Академика Сахарова и в других местах

За свою недолгую историю «Пончик-вагончик» успел побывать в саду «Эрмитаж», «Музеоне», на проспекте Академика Сахарова и в других местах

Фотография: Мария Минкова

К примеру, было много споров, когда мы сносили четыре тысячи объектов — все эти ларьки и лотки с сосисками, которые расплодились за последние 15 лет. И многие говорили, что сейчас все помрут с голода, экономика рухнет и бюджет Москвы не будет пополняться. Это оказалось ерундой — ни на копейку ничего не сократилось. Наоборот, сборы стали выше, потому что все эти уличные торговцы налогов не платили. Кроме того, это сплошная антисанитария, потому что у нас никто не изучает законы. В европейских странах есть социальная ответственность, там бизнес понимает, что нужно соблюдать правила и цивилизованные условия. А у нас это все выливалось в анархию. А почему город должен это контролировать, если он ничего от этого не получает? Денег это не приносит. А тратить чужие налоги на то, что не приносит дохода, — кому это нужно? Да, спрос на такую еду в Москве есть. Но, к сожалению, москвичам что ни предложи — будут брать все. Начнете «Доширак» на каждом углу продавать — и его будут покупать.

У нас был конкурс на три года на размещение объектов уличного питания. Тот, кто сильнее на этом рынке, тот и выиграл. В этом и следующем году эти договоры заканчиваются. Больше мы конкурсов проводить не будем: мы этот формат убираем. В Москве активно стали развиваться кафе и рестораны — в принципе, нам этого достаточно. Уличная еда будет постепенно исчезать. Все-таки мы с вами находимся в столице великой страны. Зачем ­развивать шаурму?

Интервью
  • Феликс Сандалов

Урбанисты против скептиков

С каждым годом в городе больше велодорожек, парков нового типа и лавочек — однако не факт, что это вправду способствует улучшению качества жизни.

Илья Варламов

соавтор «Городских проектов»

Урбанистика — это наука о том, как сделать города удобнее для жизни: совокупность и архитектуры, и транспорта, и градостроительства. Для кого-то это расставить лавочки, для кого-то решить проблему пробок. Это глобальный комплекс мер, который влияет на жизнь города, на общество, на поведение людей. Изменения могут происходить многие годы — сегодня мы закрываем часть улиц и делаем их пешеходными, а через какое-то время люди будут добрее и внимательнее. Если речь про наши города, в первую очередь нужно обратить внимание на то, какие у нас приоритеты. Многие годы этим приоритетом был автомобиль. А сейчас даже в Америке, где авторитет машин десятилетиями не подлежал никакому сомнению, понимают, что нельзя делать город удобным только для личного транспорта. И поэтому нужно разворачивать на 180 градусов нашу политику и отталкиваться от того, что город должен быть удобен для пешеходов, для общественного транспорта и велосипедистов. Такой комплекс мер — правильный и долгожданный для такого крупного мегаполиса, как Москва, не все это понимают просто потому, что не все правильно понимают, что такое урбанистика. В идеале у гражданского общества должен быть запрос на города, удобные для жизни, а государство этот запрос гражданского общества должно удовлетворять.

Павел Пряников

главный редактор сайта «Русская планета»

Я не против урбанистики как явления, я скорее против того, чтобы этим занимались люди сверху, которые не интересуются мнением общественности. Главное, чтобы люди, которые ею занимаются, были под общественным контролем. Вот я живу на Пятницкой улице, которая сейчас перерыта и реконструируется. Это совершенный ад: ночами там ведутся работы, что-то грузят. Большинство людей в моем доме, насколько я знаю, против реконструкции улицы, но с ними никто не считается. Московская урбанистика недемократична и авторитарна. Сейчас это единственная возможная ниша для людей, которые хотят заниматься общественными делами. То есть государство придумало некую область и сказало: дорогие активисты, занимайтесь этим, а в политику и правозащиту не лезьте. В результате в Москве продвигаются велодорожки, хотя город, на мой взгляд, вообще не приспособлен для велоси­педистов — ни по климатическим условиям, ни по логистическим. Все сводится к тому, что в Москве никто не считает обычных жителей людьми. Наше мнение вообще не слышно ни по какому вопросу. Все, что мы можем, — писать посты в фейсбуке.

Интервью
  • Даниил Трабун

Учителя против ЕГЭ

Споры на тему единого экзамена не прекращаются годами. Одним учителям он кажется справедливым состязанием, другим — издевательством над детьми.

Тамара Эйдельман 

преподаватель истории гимназии №1567

Задача преподавания истории и обществознания — развитие мыслительных навыков, умения работать с информацией, а не просто пересказ дат. И, как ни странно, именно форма ЕГЭ с его четкой структурой и формализованными вопросами подходит для контроля этих навыков лучше всего. Часть А проверяет знание фактов, часть B проверяет, скажем так, логику, но главное — часть C, нацеленная на работу с источниками, которая проверяет как раз нужные и актуальные навыки анализа ­исторического текста. Формат ЕГЭ к тому же куда более комфортен: у человека есть три с лишним часа, чтобы сосредоточиться, подумать, прийти в себя. Когда дети отвечают устно на вступительном экзамене двум незнакомым людям, они пугаются, путаются. Завалить человека на устном экзамене очень просто: ­достаточно задать несколько иронических ­вопросов, пусть легких, но таким тоном, что девять из десяти детей сядут в лужу, только ­самые героические прорвутся. Проконтролировать и апеллировать устный экзамен крайне сложно. Конечно, и вопросы ЕГЭ надо совершенствовать, а с коррупцией — бороться. В этом году, кстати, судя по всему, не было масштабной утечки заданий — поэтому и вышли такие ужасные результаты ЕГЭ. Все возмущаются: вот как плохо учат. Но дело еще и в том, что огромное количество детей не готовилось, исходя из опыта прошлого года и считая, что все задания можно будет купить. И теперь важнейший вопрос: что будет в будущем году. Если утечки вновь не произойдет, это подтолкнет детей к тому, чтобы усерднее готовиться и заниматься. Существует, конечно, много разных соображений, как улучшить ЕГЭ. Есть предложение, чтобы дети в конце десятого класса сдавали выпускной экзамен по основным предметам, а в одиннадцатом углубленно изучали и сдавали только то, что потребуется им в будущем. Так у них к тому же появится лишний год, чтобы что-то пересдать. Одним словом, сама форма ЕГЭ, безусловно, хороша, ее просто надо обсуждать и совершенствовать дальше.

Евгений Бунимович 

уполномоченный по правам ребенка в Москве

Я считаю, что единый независимый экзамен в любом случае должен быть, а проблема заключается в его современном виде. Да, откровенные ляпы, которые были раньше, в общем, исправлены, и содержание стало лучше. Проблема здесь в другом: экзамен составляется и проводится так, как удобно компьютеру. На первый план выступает не содержание и не цели предмета. Они у всех разные: у литературы одни, у математики другие, у географии третьи, однако все эти экзамены проводятся практически в одной и той же форме с большим набором вопросов и коротких ответов. Это связано с тем, что так удобнее сканировать, удобнее проверять и так далее. Вторая проблема: у нас экзамен по математике обязательный. Это значит, что его сдают все: и кто хочет, и кто не хочет. Предлагаются единообразные варианты и для учеников гуманитарного класса с тремя часами математики в неделю, и для выпускников математического с девятью часами. Это довольно странная ­схема — и она опять обусловлена тем, что так удобнее организаторам, иначе придется проводить разные экзамены в разные дни, дольше проверять — в итоге все перевалива­ется на детей, хотя решать эти проблемы должны взрослые. И третья проблема: абсолютно непонятно, почему все эти экзамены проводятся в очень короткий период времени буквально подряд — еще нет результатов первого, а уже надо идти сдавать другой. Это серьезный стресс. Я не раз говорил, что если мы хотим узнать, способны ли дети будут потом работать в Министерстве по чрезвычайным ситуациям, тогда понятно. Но если мы хотим проверить знание предмета, тогда, конечно, ничего не мешает проводить экзамены в более широких временных рамках. У нас и так ЕГЭ проводится в максимально жесткой форме: с металлоискателями, изъятием телефонов, видеонаблюдением — я больше нигде в мире такого не видел. Давайте уважать достоинство наших детей и давать им возможность сдавать экзамен так и тогда, когда они готовы его сдать.

Интервью
  • Ася Чачко
Иллюстрации
  • Andrey Flakonkishochki

Реалисты против совриска

Реалисты ругают современных художников за отсутствие в их работах традиционных ценностей, последние грозятся отнести первых на свалку истории.

Экспозиция современного искусства в Эрмитаже в рамках «Манифесты-10» тоже вызвала ожесточенные споры

Экспозиция современного искусства в Эрмитаже в рамках «Манифесты-10» тоже вызвала ожесточенные споры

Фотография: Предоставлено пресс-службой Manifesta 10

Сергей Андрияка

художник и преподаватель

Сейчас наблюдается очень большой перекос в сторону современного искусства. Есть большое количество соответствующих музеев, еще больше готовится к открытию, вот даже в «Ударнике» что-то такое собираются делать. Их очень много, но нельзя же показывать искусство только с одной стороны. В этих музеях не представлена половина художе­ственного мира, нет всего того многообразия традиционного искусства, что есть на свете. Там настрой только на ультрасовременное, на перформансы и инсталляции, а больше ничего. Куда ни придешь, хоть на «Винзавод», хоть в «Гараж», другой стороны не увидишь. Я не говорю, что не должно быть перформан­сов и инсталляций, они очень даже могут быть. Но надо давать возможность и другим авторам. Не подумайте, нам есть где выставляться, проблем с этим нет. Вот называется же учреждение «Музей современного искусства», а таковым на деле не является — давайте его тогда назо­вем «Музей инсталляций и перформансов», ну чтобы по справедливости было.

А что до премии им. Пластова (премия для отечественных художников-реалистов в 20 миллионов рублей, самая денежная премия в мире. — Прим. ред.), то, пожалуйста, есть премия Кандинского — мне же ее не дадут, верно? Равно как и любому другому традиционному художнику — тут и говорить не о чем, это разные, не пересекающиеся миры.

Марат Гельман

куратор и галерист

Современные художники сегодня — это главные реалисты, потому что они говорят о тех ­ситуациях, которые есть на самом деле. А реа­листы оказываются пол­нейшими утопистами, потому что в эпоху урбанизма они продолжают воспевать природу. По сути, это конфликт советского и постсоветского — и существует он, потому что эти люди воспитывались в эпоху соцреализма, а когда мир изменился, они ока­зались в прошлом. При этом они неплохо оснащены материально: у них есть мастерские, санатории, ЦДХ и так далее.

А мы за них переживаем — они же не виноваты, что устарели. Да, периодически из этого лагеря доносятся возгласы, что такое настоящее искусство, а что нет, но это такая лукавая формула, допускающая спекуляции. Наверное, сейчас они будут пытаться получить какие-то госзаказы в связи с тем, что большинство смотрит на Минкульт, — я слышал, что их уже в Крым отправили с художественными целями: ремесленники все равно нужны, нужно и декоративно-прикладное искусство. Вообще, надо понимать, что традиция — это такая вещь, в которой художник растворяется, он отказывается от собственного «я». А найти такого человека в современном мире довольно сложно. Вот и получается такая странная вещь, что традиционное искусство есть, а традиционных художников почти что и нет.

Интервью
  • Феликс Сандалов

«Спартак» против ЦСКА

«Афиша» попросила рассказать об истоках, сути и побочных эффектах главного здешнего футбольного дерби людей, имеющих к нему прямое отношение.

Болельщики «Спартака» на матче с «Локомотивом», 16 марта 2013 года

Болельщики «Спартака» на матче с «Локомотивом», 16 марта 2013 года

Фотография: ИТАР-ТАСС

Дмитрий Лекух

писатель, болельщик «Спартака» с 1977 года

До конца 1980-х роль фанатов ЦСКА в спартаковской торсиде была минимальной. Ну да, они были врагами, но все это шло в основном от хоккейных болельщиков. В футболе все же классическим было противостояние «Спартак» — «Динамо» (Киев), а еще раньше — «Спартак» — «Динамо» (Москва). Так что фанатов ЦСКА мы соперниками как таковыми не считали.

В начале 90-х со страной случилось страшное — Советского Союза не стало. Соответственно, эпоха знаменитой советской классики высочайшего накала подошла к концу, хотя фанаты «Спартака» до сих пор поют неофициальный гимн, в котором есть слова: «Мы запомним суровую осень, город Киев и махач крутой». Одновременно в те годы фанаты ЦСКА очень сильно поднялись. Произошло это потому, что болельщики «Спартака» немного утратили ориентиры, старики отошли от движения, оставив после себя молодежь. И фанаты ЦСКА начали довольно серьезно доминировать. В том же СССР фанаты, конечно, тоже дрались, но это были в основном стихийные потасовки — в автобусе, в метро, в электричках. А в начале 90-х начались именно целенаправленные драки, и фанаты ЦСКА уверенно заняли место главных врагов спартаковской торсиды. Что неудивительно: это дерби, это всегда красиво и интересно. Это спорт, даже несмотря на то что он называется околофутболом.

Фотография: ИТАР-ТАСС

За последние 25 лет были периоды доминирования и фанатов «Спартака», и фанатов ЦСКА (последний закончился недавно), расцвет был в 2000-х годах, появлялись разные фирмы — но называть их я не буду, потому что они очень это не любят. Сейчас это две сильнейшие фанатские торсиды в России, знаменитый «Вираж» «Зенита» затаптывали и те и другие даже на выезде, в Санкт-Петербурге. Но меня больше всего радует, что эти вещи становятся все более и более формальными: люди отдают себе отчет, что нарушение правила «чистых рук», нарушение Fair Play — это ненормально. Ненормально, когда обычный русский парень калечит другого обычного русского парня. Так что сейчас это все больше превращается в отдельный вид спорта — и это правильно.

Основное отличие «мясной» торсиды от «конской» в том, что спартаковцев больше. Мы строем не ходим. Но армейцы, например, немного лучше организованы, значительно более структурированы, но немногочисленны. «Спартак» неслучайно народная команда. В Москве за наш клуб болеет большинство, и в этом нет вины фанатов ЦСКА. Просто многие владельцы клубов — в том числе владелец «Спартака» Федун — не понимают главного: любовь болельщиков не покупается, ее нужно завоевывать. И «Спартак» в свое время, будучи единственной московской командой, способной противостоять киевлянам, минчанам, тбилисцам, естественно, привлек на свою сторону огромное количество людей. Еще в 1977 году, когда я начал болеть, на «Спартак» в первой лиге приходило больше народа, чем суммарно на все остальные московские клубы, игравшие в высшем дивизионе.

Почему мы не любим фанатов ЦСКА, кроме того что этот клуб — наш соперник в борьбе за титул? Просто они противные. А вообще, как говорил Портос: «Я дерусь, потому что дерусь». Слава богу, политику на сектор уже перестали таскать. Есть гораздо более важные вещи: футбол, девушки и пиво.

Болельщики ЦСКА на матче с «Анжи», сентябрь 2013 года

Болельщики ЦСКА на матче с «Анжи», сентябрь 2013 года

Фотография: РИА «Новости»

Максим Рабик

болельщик ЦСКА с 1997 года

Футбольные дерби есть во всех городах, не только в Москве. В Риме — «Лацио» — «Рома», в Буэнос-Айресе — «Ривер Плейт» — «Бока Хуниорс». У нас — «Спартак» — ЦСКА. И везде есть противостояния между болельщиками. Как-то так вышло, что в Москве после развала Союза наше противостояние оказалось самым жарким и мощным. Потому что в том же 1997 году, когда я пришел на трибуны, на «Локомотив», например, ходили по 500 человек. С кем там ­враждовать? «Торпедо», «Динамо» тоже были, но посещаемость у них была и есть гораздо ниже, чем у «Спартака» и ЦСКА. Поэтому самое яркое сопер­ничество именно между этими клубами, других причин не любить фанатов «Спартака» у нас нет.

Это противостояние было уже в 70-х и 80-х годах — просто не совсем в том формате, который существует сейчас. Не было группировок, просто дрались толпа на толпу после матча. Группировки появились уже в 90-х — например, Red-Blue Warriors. Первое наше крупное столкновение — Арбат-1995, правда, я в нем еще не участвовал. А по количеству участников самое большое — Сокольники-1998. Тогда собралось больше 800 человек с каждой стороны, потому что люди приехали на хоккей и после матча вышли все, кто мог. Уже в новом веке можно вспомнить столкновения на «Китай-городе» в 2001-м и на «Улице 1905 года» в 2006-м. Оба раза участвовали около тысячи человек в общей сложности.

Фотография: РИА «Новости»

В России такие столкновения не заканчиваются смертями. Максимум — сломанные руки, ноги, носы, челюсти. Даже до комы ни разу не доходило, а уж до летальных исходов тем более. Зачем мы всем этим занимаемся? Ну а зачем люди, например, собирают марки? Правильно, это хобби. Или зачем боксер выходит на ринг и теряет здоровье, а не играет в шахматы? Потому что это его любимое дело. Наши столкновения — это не только драки. Вот рассаживаются группировки по машинам, и им надо найти соперника в городе, который такой же умный и хитрый. Или, наоборот, тебя ищут, а ты прячешься. Это адреналин! И, кстати, поэтому в последнее время крупных пересечений почти нет — все очень хорошо научились прятаться, переняли опыт у тех же англичан. А раньше просто собирались около своего дворца, ехали к чужому, и в метро или у стадиона происходили пересечения. Так что сейчас немного тупиковый период.

Плюс полиция стала лучше работать. В 1998-м такого количества камер, как сейчас, нигде не было. Есть мобильные телефоны, можно взять историю переговоров, все стали умнее, поэтому сделать что-то сложно, к сожалению. Те же полицейские: если у старших чинов есть какая-то голова, то у младших — отсутствие мозгов на 90 процентов. Их хватает на то, чтобы проверить у человека регистрацию и заработать себе на бензин. А управлять толпой никто не умеет. Поставил ногу на кресло на стадионе — тебя забирают.

Фотография: ИТАР-ТАСС

Поколение фанатов сейчас уходит, у тех, кто занимался этим в 90-х, появились семьи, сменились приоритеты. Понятно, что есть фанатики, но рутина все-таки затягивает. Москва такой мегаполис, что в одной школе могут учиться хулиганы из разных группировок, и естественно, когда ты знаешь человека с детства, ты не перестанешь с ним общаться, даже если он болеет за «Спартак». Бывало даже такое, что ты идешь на стычку и видишь, что с другой стороны — твои друзья. Ну а что делать? Дрались. Плюс мы все ездим болеть за сборную, поэтому люди очень перемешаны. Как только стычка заканчивается и одна сторона побеждает, люди просто уходят. Никто же не собирается никого убивать или там айфоны красть. Подрались, выиграли, эйфория — расходимся. Если кому-то будет плохо, фанат ЦСКА вполне может вызвать скорую фанату «Спартака», хотя такое, конечно, редко бывает.

Примерно так выглядят ­перформансы фанатских группировок на международных ­матчах, которые «Спартак» в последнее время проводит реже, чем ЦСКА

Примерно так выглядят ­перформансы фанатских группировок на международных ­матчах, которые «Спартак» в последнее время проводит реже, чем ЦСКА

Фотография: ИТАР-ТАСС

Иногда после столкновения в городе все говорят: обыватели в шоке! Да в каком шоке — обыватели, наоборот, достают мобильные телефоны, снимают все это и становятся популярными на ютьюбе. На посещаемость стадионов это вообще никак не влияет. В Южной Америке вот судей убивают, там действительно страшно, а у нас все происходит далеко от стадионов. Ну подрались какие-то парни в лесу — вам-то какая разница? Да вы даже не узнаете об этом. В том же 1997-м, когда мы часто дрались, стадионы, наоборот, стали заполняться, молодежь подтянулась — потому что это адреналин, это интересно!

Абсолютно непонятно, что будет дальше, особенно учитывая, что впереди чемпионат мира в России. Да, в лесу на полянах будут драки, но это интересует только полицейских, которые хотят заработать себе звание, вместо того чтобы поймать настоящих преступников. А фанаты сейчас собираются и ностальгируют по старым временам. Празднуем годовщину столкновения 2001 года, люди смотрят видео и вздыхают: эх, какие ж были времена! Сейчас-то представить ­себе такое уже невозможно.

Интервью
  • Александр Горбачев

Жители против строительства

Тема стройки — от шума отбойного молотка до растущих на месте парков офисов — была особенно актуальна при Лужкове, но и сейчас не теряет остроты.

Елена Русакова

муниципальный депутат ­Гагаринского района Москвы

Возьмем мой депутатский опыт — самые дра­матические конфликты были всегда связаны с двумя темами: уплотнительная застройка и транспортное строительство. В первом случае, скажем, есть сквер между домами, и объявляется, что там будут строить, но кто и когда, не говорят. И потом обнаруживается попытка тайно провести якобы публичные слушания с подставными лицами. Нам удавалось добиваться отмены таких строительств. Мы спрашивали у Москомархитектуры, как они допускают, что такие проекты вообще доходят до реализации, и получили бесхитростный ответ: «Земли в городе очень мало, строить практически негде. Если соблюдать все нормативы, то ничего толком и не построишь». Получает­ся, что любой инвестор может подать заявку и построить то, что он хочет, на любом пятачке, хоть в охраняемом парке, хоть заслоняя последние лучи света жильцам. К сожалению, территория города рассматривается как полигон для быстрого зарабатывания денег, а желания жильцов просто не принимаются в расчет. То же самое относится и к транспортному строительству — мы протестовали против проектов вылетных магистралей. В нашем районе это проспект Вернадского и Ленинский проспект: оба проекта нам удалось завернуть, только с Вернадского нарушения были совсем уж вопиющие, поэтому победа далась нам легче, а с Ленинским проспектом борьба была долгой и изматывающей. Мы опросили ведущих мировых экспертов по транспорту, и они разнесли этот проект в пух и прах. Также мы проверили публичные слушания и обнаружили чудовищные по масштабу фальсификации — десятки тысяч подписей жителей были просто нарисованы. В итоге мы собрали 20 тысяч настоящих подписей против проекта реконструкции и сумели добиться того, чтобы его отложили. В противном случае одна из лучших улиц города превратилась бы в магистраль с тоннелями и эстакадами вплотную к окнам домов, от чего в мире все отказались уже в семидесятые годы, так как это очень сильно ухудшает жизнь.

Сергей Кузнецов

главный архитектор Москвы

Строящийся город — это здоровый город. Не нужно сравнивать Москву с Парижем или Нью-Йорком, где полноценная комфорт­ная среда уже сложилась — и потому объем нового строительства относительно небольшой. Москва такую среду лишь формирует, да и по таким показателям, как обеспеченность квадратными метрами жилья и офиса, она пока уступает многим другим мировым столицам. Согласен, стройка — вечный источник определенных неудобств. В своей работе мы очень часто сталкиваемся с жалобами на то или иное строительство. При ближайшем рассмотрении претензии часто оказываются надуманными и спекулятивными. Увы, для кого-то стройка — это средство сделать город удобнее и лучше, а для кого-то — элемент политической борьбы. В принципе, возведение даже самого безобидного объекта легко можно превратить в повод для конфликта, были бы желающие подогреть ситуацию.

Мое мнение: итоговые плюсы от строительства перевешивают все временные минусы. Не стоит забывать и о том, что именно строительство помогает привлечь инвестиции на развитие города. Уровень жизни в Москве намного выше, чем в остальных городах России, и обусловлено это именно инвестиционной активностью: город обладает значительным ресурсом и может тратиться на развитие своих территорий и создание комфортной среды.

Уверен, что количество и градус протестов против строительства можно уменьшить с помощью активной информационной политики — город должен подробно и терпеливо разъяснять населению, зачем начинается та или иная стройка. Когда у людей есть четкое понимание того, что они получат в итоге, они становятся терпимее к временным неудобствам. Мы активно ведем подобный диалог и наме­рены его расширять. Причем это касается как отдельных объектов, так и генплана развития города, который должен регламен­тировать не частные случаи строительства, но определять стратегию развития Москвы в целом.

Интервью
  • Феликс Сандалов
Иллюстрация
  • Andrey Flakonkishochki

Депутаты против интернета

В свете последних инициатив кажется, что еще немного, и Госдума официально закроет интернет — ну или построит великий русский файервол.

Роберт Шлегель

депутат Госдумы, соавтор ­законопроекта о черных списках в интернете, высказывается за введение запрета на аноним­ность в интернете

Я сторонник системного законодательного ­регулирования интернета, а не ситуативного законотворчества. Полагаю, что необходимо ­создать единое правовое пространство в этой сфере: определить стороны взаимоотношений, их права и обязанности, понятийный аппарат, характер регулирования и ссылки на другие законы.

Одно дело, когда тебя прослушивают спецслужбы в интернете в рамках закона по решению суда, как это делается в России, и совсем другое, когда твои персональные данные корпорации предоставляют органам в неограниченном количестве, не контролируя этот процесс, как это происходит в Америке с Агентством национальной безопасности.

Что касается анонимности — я не выступаю за или против анонимности. Анонимность в будущем станет условной, каждый будет наблюдать за каждым. История с PRISM и Эдвардом Сноуденом это подтвердила.

Тот интернет, которым пользуюсь я, абсолютно свободен в силу моих технических компетенций. Но это не означает, что я качаю пиратский контент или что-то еще в таком духе. Это как правила дорожного движения: их легко нарушить, но они же существуют.

Михаил Левин

главный редактор сайта appa​rat.cc

Нужно четко понимать, что регуляция интернета, новые способы фильтрации информации в интернете, законы, которые регламен­тируют его работу, — все это принимается не только в России, но вообще во всем мире. Интернет пожирает все фундаментальные ­вещи в нашем мире — коммерцию, к приме­ру. Сегодня он постепенно добирается до го­сударства и различных социальных инсти­тутов. Так что происходящее можно интер­претировать как реакцию государства на эти процессы.

Проблема в том, как государства реагируют на развитие интернета. К примеру, происходит так называемая балканизация интернета: каждая страна пытается отгородиться виртуальным забором, перенести правила, раньше применявшиеся в реальном мире, на киберпространство. Это противоречит логике глобальной сети.

Проблема российских чиновников в том, что они, пытаясь регулировать интернет, не осознают масштаба и важности этого явления для всего мира. В Великобритании на интернет-индустрию уже приходится около шести процентов ВВП. Сесть и за пару недель при­думать несколько законов, чтобы обезопасить детей от порно и запретить блогерам ругать Госдуму, — ну недальновидно это как-то.

Интервью
  • Даниил Трабун

Сторонники легализации оружия против скептиков

Право на самооборону — одно из базовых, однако пример США равно вдохновляет и отпугивает: там оружие часто используют не для защиты.

В Москве можно купить практически любое оружие — было бы желание и разрешение

В Москве можно купить практически любое оружие — было бы желание и разрешение

Фотография: Глеб Леонов

Рафаил Рудицкий

руководитель стрелкового клуба «Сайга», глава московского отделения союза «Гражданское оружие»

Сегодня в качестве гражданского оружия уже разрешено длинноствольное — нарезное и гладкоствольное. А из короткоствольного разрешено только так называемое оружие ограниченного поражения — то есть попросту травматика. Это такое ублюдочное оружие, которое опаснее для его владельцев, чем для нападающих. Мы были категорически против легализации травматики. Его проблема в том, что хотя оно формально нелетальное, на деле при случайном попадании в глаз или выстреле с близкого расстояния оно может быть смертельно. Слышали историю про Сашу Лоткову, девочку, которая вступилась в драке за друзей, выстрелила в нападавших и получила три года колонии? Несоответствие реальных характеристик оружия заявленным — опасная вещь. В подсознании откладывается, что оружие не слишком опасное, и отношение к нему соответствующее, но в реальности из него запросто можно убить.

С огнестрельным оружием такого подвоха нет. И оно необходимо нам для самообороны. На улицах совершается множество преступлений. Если бандиты будут знать, что у людей есть реальное оружие и из-за цепочки или сережек можно схлопотать пулю, — ситуация изменится. Сейчас на руках у населения находится порядка 6 миллионов экземпляров длинноствольного оружия и травматики. В результате сократились случаи ограблений дач. И если бы всякая шпана знала, что может получить достойный отпор, на улицах тоже было бы гораздо спокойнее. Показательный пример — Молдавия. Там после разрешения короткоствольного оружия в три раза упала уличная преступность. В Эстонии тоже это прекрасно организовано. Там если водитель попался пьяным за рулем, у него отбирают не только права, но и лицензию на оружие (если она у него есть). Это правильно — если ты пьешь, где не положено, нечего тебе таскать оружие. В этом отношении мы придерживаемся самых строгих правил.

Виктор Мараховский

шеф-редактор портала «Однако»

Спор о легализации оружия — это спор не о решении реально существующей в стране проблемы безопасности. Он был бы таковым, если бы проблема усугублялась, если бы государство год за годом все глубже погружалось в хаос и демонстрировало неспособность справиться с волной насилия. Но есть статистика: 2002 год — в России 32 тысячи убийств и покушений; 2008 год — 20 тысяч; 2013 год — 12,3 тысячи. То есть за десятилетие число убийств и покушений сократилось почти в три раза. Также примерно выглядит статистика по грабежам, квартирным кражам и прочим преступлениям с применением или риском применения насилия.

Таким образом, смысл баталий совсем в другом. Одни граждане чувствуют себя спокойнее, ложась спать, выходя на улицу, садясь в маршрутку и выезжая в город с осознанием, что у них с собой ствол и они, если что, за себя постоят. Другие (и к ним отношусь, например, я) чувствуют себя спокойнее в маршрутке, метро, на парковке или на остановке, зная, что, скорее всего, ни у кого вокруг нет с собой ствола. У обоих типов граждан есть своя аргументация. Но она не имеет отношения к реальным тенденциям в преступности. Она вся сводится к сослагательным «что если». Например: что если я окажусь в плохом районе один, а вокруг хулиганы. Но это, строго говоря, сродни претензии к зебрам, которые не дают пешеходам стопроцентной гарантии от шального водителя. Единственный случай, при котором так называемые короткостволисты будут правы безоговорочно, — это если государство внезапно коллапсирует и не сможет никого ­защищать. Но при этом гипотетическом варианте развития событий вопрос личного оружия станет второстепенным — на фоне еще более насущных вроде чем питаться, где работать и где лечиться. И он, скорее всего, будет решен гражданами в первую очередь: как показывает практика, в распавшихся гособразованиях жители первым делом вооружаются.

Интервью
  • Ася Чачко

Легалайз против УК РФ

В прошлом году сразу несколько стран пошли по пути полной или частичной легализации марихуаны, но в России больше обсуждают дальнейшие запреты.

Александр Дельфинов

поэт, гражданский активист

Обычно легализацию в России подают в негативном свете, как идею, лоббируемую наркомафией. Вплоть до того, что героин станут раздавать детям в детских садах, а марихуана будет продаваться как семечки. Это неверное представление о легализации. Если говорить о гуманной наркополитике, то надо отметить, что цель полного искоренения психоактивных веществ утопична и попросту неосуществима. Они были на протяжении всей истории человечества и так или иначе существовать будут. Наркополицейская политика не приводит к снижению потребления, но ухудшает качество жизни, ведет к проблемам в социальной сфере и повышенной нагрузке на бюджет. Поэтому многие страны стали задумываться над вопросом легализации. Декриминализация потребления марихуаны, по сути, это не ослабление регуляции рынка психоактивных веществ, а, наоборот, усиление контроля над ним. Что касается США, где для медицинского использования каннабис разрешен в 20 штатах, а для рекреационного в двух, можно сказать, что криминальный фон у них сильно снизился. И всего того, чего так боятся противники легализации, там не произошло. Но в России позиции легалайза очень слабы, у нас, наоборот, сейчас период активного закручивания гаек. Надеюсь, все больше людей будет обращаться к науч­ным данным, а не к пропагандистским клише.

Евгений Ройзман

основатель фонда «Город без наркотиков», глава Екатеринбурга

Когда пытаются провести легализацию, то часто говорят, что делается это в аптечных целях. А когда доходит до дела, то оказывается, что в медицинских целях марихуану покупает менее 1%. И как только в Америке началась легализация, из Денвера пошел такой поток наркотиков в другие штаты, что пришлось растягивать полицию вдоль границ. Дилеры же после этого переходят на целевое распространение наркотиков малолеткам. Растет употребление героина и кокаина, а также алкоголя, увели­чивается количество аварий со смертельным исходом. Мне это рассказал помощник Обамы — это то, с чем они столкнулись в Денвере. И он сказал еще очень сильную вещь, кото­рая у нас нигде не звучит: «Запомните все, вы слышали о жестоких расстрелах в наших школах? Каждый раз это было связано с ма­рихуаной».

А в России у нас есть один легальный наркотик — это алкоголь. И что же, мы ведь все знаем, что водка сделала со страной. Вы хотите, чтобы еще и все остальное разрешили? Это будет полный крах. Я считаю, что законы нужно ужесточать и вести не профилактику, как сейчас, а мощную антинаркотическую про­паганду. Желательно ввести уголовную статью за употребление наркотиков, так обозначится позиция государства и появится дополнительное полицейское давление.

Интервью
  • Феликс Сандалов
Иллюстрации
  • Andrey Flakonkishochki

Гомеопаты против медиков

Гомеопатические лекарства сейчас назначают даже участковые врачи, но сторонники научного подхода категорически против учения Христиана Ганемана.

Любовь Лурье

директор Центра ­классической гомеопатии

Аллопатия и гомеопатия — это два разных подхода, согласно двум разным законам. Есть закон о противоположности, на котором работает вся обычная медицина, и закон о подобии, на котором работает гомеопатия. Закон о противоположности — это когда мы видим какой-то симптом и назначаем что-то, чтобы его снять. То есть видим высокую температуру и назначаем жаропонижающие. Вся медицина изучает симптомы и методы их ликвидации. Но обычная медицина не рассматривает человека как единое целое, а смотрит на все явления по отдельности. В гомеопатии все по-другому: подбирается лекарство, подобное болезни, и лечится организм целиком. Обычные медики отягощают пациента лекарствами, потому что это плохо воздействует на жизненный принцип, который оживляет человека. Можно сказать, что на его душу. И, подавляя один симптом, не вылечить заболевание жизненной силы — это просто перейдет в другую сферу. Так, человек вылечит ухо, а заболеет бронхиальной астмой, а оттуда пойдет к дерматологу и так далее. Мы же лечим корни заболеваний: изучаем, как жизненная сила связана с телом пациента, с его эмоциями и мыслями. И согласно с этим ищем лекарство.

Если привести пример — то каждый человек ведет себя по-своему, кто-то любит сладкое, а кто-то соленое, кому-то всегда жарко, а кому-то — холодно. Это указывает на то, как устроен человек. И когда освобождается жизненная сила, то у нее достаточно энергии, чтобы заставить клетки организма вырабатывать свое собственное лекарство. Переводя на обычный язык: поднимается иммунитет, и человек становится неуязвимым к болезням. У него также может меняться ход мыслей, уходят навязчивые идеи, решаются какие-то личные проблемы. Поэтому у гомеопатии возможности несравнимо больше, чем у аллопатической медицины. А врачи сейчас назначают и антибиотики, и гормональные препараты. Пациенты же, к сожалению, у нас в стране малосведущие — только когда уже практически все у них отвалилось, тогда они идут к гомеопатам.

Федор Катасонов

педиатр Центра ­врожденной патологии при клинике GMS

Гомеопатия — это лечение препаратами, действующее вещество которых, условно говоря, растворено в мировом океане. Это значит, что на самом деле этого вещества в гомеопатических препаратах нет. Гомеопаты объясняют действие таких лекарств «передачей инфор­мации о веществе» или «памятью воды», но многочисленные физико-химические эксперименты не смогли выявить этот феномен.

Вопрос о гомеопатии можно считать более-менее закрытым после публикации в уважаемом журнале The Lancet метаанализа 110 аллопатических препаратов — обычных — и 110 гомеопатических). Анализ показал, что эффект у гомеопатии есть, но он не превышает эффект плацебо. То есть ровно такой же, как у воды или куска мела, данных под видом лекарства. После этого было проведено еще немало исследований, пытающихся доказать, что гомеопатия обладает специфической эффективностью, но никому это пока не удалось. Есть замечательный сайт www.howdoeshome​opathywork.com, который содержит ответ на вопрос, заданный в названии, и обещает ­изменить его, если кто-то предъявит доказательства.

Почему же гомеопатия так популярна? Этот вопрос тоже исследовался неоднократно, и главный ответ лежит в области психологии. Дело в том, что врачи поликлиник во всем мире довольно сильно загружены и часто не уделяют достаточного внимания пациентам. Гомеопаты же, наоборот, отличаются внимательностью, терпением и участием. Поэтому пациенты предпочитают гомеопатов. Все остальные моменты — вроде того, что аллопатические препараты якобы вреднее, — на самом деле имеют меньшее значение.

Кроме добросовестно заблуждающихся гомеопатов существуют гомеопаты-мошенники, которые под видом гомеопатии дают пациентам гормоны, противосудорожные средства и другие сильнодействующие вещества. Эти лекарства действительно могут помочь больному, но бесконтрольное их применение в результате приводит к серьезным последствиям.

Интервью
  • Феликс Сандалов
Иллюстрация
  • Andrey Flakonkishochki

Все против московских цен

«Афиша» попросила специалистов по продаже одежды, бытовой техники и продуктов питания объяснить мифическое столичное ценообразование.

Одежда

куртка Acne (80 000 р. против $1600 в США)

куртка Acne (80 000 р. против $1600 в США)

Фотография: Сергей Леонтьев

Наташа Догадина

хозяйка Rehab Shop

Наши цены отличаются от европейских в первую очередь тем, что вся одежда, чтобы попасть в Россию, проходит таможню — это 20–30 процентов стоимости любого товара. Если же сравнивать с огромными интернет-магазинами вроде Net-A-Porter, понятно, что по цене с ними сложно конкурировать. Но если посчитать размер цены при получении, то есть цены вещи с доставкой, все встает на свои места — в таком случае общая стоимость будет примерно та же. Стереотип о том, что в Москве «безумные цены», родом из недавнего прошлого, когда вещи известных брендов были дефицитом, мало чего привозилось в Москву, те, у кого была возможность, ездили на шопинг в Милан или еще куда-нибудь, либо ездили отдыхать и обязательно выделяли день для магазинов. Конечно, какие-то вещи там можно купить дешевле, это в основном бренды, у которых нет в Москве эксклюзива, а значит, и ценовой конкуренции, но нужно очень постараться, чтобы найти именно ту вещь, которую вы присмотрели, к примеру, на Style.com, то есть не факт, что байер магазина ее заказал, или не факт, что она будет в нужном вам цвете, и т.д. Видимо, этим еще не все переболели. Кроме того, на ценовую политику влияют высокая аренда, зарплаты работников, таможня, но основной затратной частью является себестоимость самой вещи. Что еще «отку­сывает» прибыль? Скидки, у большинства наших клиентов есть скидки. Но, допустим, они не распространяются на туфли Manolo Blahnik, в Москве есть свой официальный представитель, который диктует цену для всех магазинов, где продается бренд, ну по крайней мере ты точно не можешь поставить ниже, это просто будет невыгодно.

кеды Vans (3400 р. против $45 в США)

кеды Vans (3400 р. против $45 в США)

Фотография: Сергей Леонтьев

Никита Лашин

бывший маркетинг-директор FOTT, сооснователь ITK Brotherhood

Цена на одежду в Москве формируется ровно так же, как и в любой другой стране, это простая арифметика, работающая в ретейле уже на протяжении нескольких десятилетий. В принципе ориентиром является розничная цена, которая устанавливается дистрибьютором. Она складывается из всех технических затрат, прибыли и маржи ретейлера. В интересующем вас сегменте последняя цифра находится в промежутке от 2 до 2,5. Условные кроссовки в универмаге или в магазине в какой-нибудь подворотне сейчас стоят одинаково. Обобщая, на работу магазина скорее влияет то, сколько пар кроссовок и на каких условиях этот магазин может продать. Естественно, что с учетом специфики нашего законодательства, достичь идентичных цен на импортируемый продукт в данном сегменте невозможно. Средняя разумная разница с Европой будет составлять около 20%, естественно, не в нашу пользу. С учетом агрессивного интернет-рынка и моментов с вычетом НДС она легко может возрастать.

От игроков на рынке цена практически не зависит. Естественно, есть различные инструменты продвижения, в том числе касающиеся и ценообразования. И конкуренты могут так или иначе реагировать на это. Но цена на идентичный продукт на рынке должна быть одинаковая. Игра на понижение — это тупиковый вариант, в долгосрочном варианте которого проиграет даже заинтересованный в этом потребитель.

Понятие «дорого» сугубо индивидуально. По моему опыту, оно определяется наличием или отсутствием энного количества денег. Естественно, чем их меньше, тем больше предпосылок к тому, чтобы озвучивать тему «дорого». Вне зависи­мости от каких-либо конкретных вещей.

Гаджеты

Xbox One (27 000 р. против €499 в Европе)

Xbox One (27 000 р. против €499 в Европе)

Фотография: Сергей Леонтьев

Андрей Губанов

директор по закупкам цифровой техники «М.видео»

Один из мифов, который я сразу разрушу, это высокие цены в Москве. По нашим мониторингам, цены в Москве и в регионах практически не отличаются. Если мы возьмем мобильные телефоны, планшеты, цены одинаковые на федеральном уровне. Может быть, здесь аренда дорого стоит, но и оборот выше. Этот рынок очень конкурентный — и никто не позволяет повышать цены. Кроме того, стоимость логистики маленькая на эти вещи, поэтому цены одинаковые. Следующее, что нужно знать о ценообразовании, — не стоит сравнивать цены с США. В Америке цены указываются без налогов. И, в частности, там в принципе отсутствует НДС. То есть это просто несравнимые вещи, а ведь большинство сравнений идет с ценой в Америке, которая без налогов. К тому же даже если покупать в США, в большинстве штатов доплачивается примерно десять процентов к указанной цене. Сравнивая цены в США и России, вспоминайте про НДС. Это то, что берет государство себе и на что оно потом строит дороги и дает пенсии. Если в Америке что-то стоит 500 долларов, то у нас это будет 500×1,18, то есть фактически 600. Этим же объясняется разница в европейских и американских ценах. То, что в Европе стоит 500 евро, в Америке стоит 500 долларов, вся эта разница сидит в НДС. Тогда почему цена на Xbox One в России выше, чем в Европе? Там Xbox One на старте продаж стоил 499,99 евро, это около 24 000 рублей. У нас его цена — 27 000 рублей. Одна из причин: пошлина 12 с половиной процентов. С некоторых групп товаров государство ­берет ввозную пошлину. Кроме НДС мы добавляем определенный процент. За пошлиной есть много составляющих — что-то диктуется нормами ВТО, что-то — интересами локальных производителей. После этого разница становится минимальной. Если вычесть все налоги из того, что мы покупаем в магазинах, все встает на места.

Продукты

Квадратный арбуз (25 000 р. против $100 в Японии)

Квадратный арбуз (25 000 р. против $100 в Японии)

Фотография: Сергей Леонтьев

Владимир Русанов

начальник управления по связям с общественностью X5 Retail Group («Пятерочка», «Перекресток», «Зеленый перекресток»)

Одинаковые товары могут стоить в премиальных торговых сетях дороже, чем в обычных. Это обусловлено тем, что, во-первых, магазины премиум-сегмента расположены в местах с дорогой арендой, во-вторых, затраты на персонал, оборудование и вообще операционную деятельность «Зеленого перекрестка» выше, чем, к примеру, в «Пятерочке». Прежде всего же цена складывается от себестоимости производства продукта. Это самая большая доля в структуре ценообразования. Затем у нас идет логистика — доставка продукта. Потому что если мы говорим о какой-то экзотике вроде квадратного арбуза, его нужно прежде всего довезти. Экзотические продукты возят пароходами и самолетами. Самолетами быстрее, чтобы не испортилось, если речь идет, к примеру, о каких-то морских продуктах. Если говорить не о единичных товарах, а в целом, то в премиальных магазинах большая доля приходится на маркетинг, поскольку такие товары требуют особого продвижения. Бренды для гурманов — маркетингоемкие или рекламоемкие, в их продвижение вложено много денег, и это тоже сказывается на цене. Затем существует непосредственно наценка от самой торговой сети, но ее доля во всем этом наименьшая. Несомненно, импортные товары не оказываются в России без таможенных платежей: существует масса документов, в том числе санитарных, без которых все эти продукты не смогут оказаться на прилавках.

Интервью
  • Даниил Трабун

Автомобили против платной парковки

Одни говорят, что благодаря платным парковкам в Москве рассосались пробки, другие закрывают номера и называют происходящее грабежом.

Фотографии: Денис Дубовик

Александр Шумский

руководитель проекта Probok.net

Платные парковки в центре города, оплата парковочного пространства, штрафы — это все большие новшества, в России они в принципе не применялись. В этом плане Ликсутов сделал то, чего не делал никто до него. Парковки в первую очередь уравнивают спрос в отношении предложения. Если у нас есть сто парковочных мест, то свободно должно быть как минимум десять, чтобы каждый приехавший мог найти место в течение 3–5 минут. Тогда все, кто хочет приехать и платить, могут сделать это, чтобы решать свои дальнейшие задачи в центре. Раньше так было невозможно, надо было часами кружить, не находя себе место. Платные парковки — первое: сокращают спрос, регулируют его. Второе: автоматически уменьшают количество машин, которые приезжают в одну точку. Парковки сокращают количество машин в определенных местах, автомобили не встают вторым рядом.

После введения платы за парковку, конечно, снизились доходы компаний в центре, но потом восстановились. Как только люди привыкли платить, они снова поехали в центр, в этом страшного ничего нет. Платная парковка, безусловно, скорректирует количество людей в центре города. Кто-то со временем выберет либо другое место работы, либо другой способ поездки. Но это небольшая проблема, соотношение людей, которые пользуются общественным транспортом в центре города, к тем, кто пользуется личным, — 9 к 1. Вдумайтесь: 90% приезжают на общественном транспорте.

Немногие недовольны именно платой, значительная часть автомобилистов возмущается новыми знаками «Остановка запрещена». Многие недовольны тем, что штрафы выписываются по ошибке, несмотря на то что парковка была оплачена. Но в целом люди потихонечку свыклись с платной парковкой. Москва — последняя столица в мире из развитых государств, которая перешла к этой системе. Даже в Киеве и Минске полно платных парковок, мы одни отставали.

Петр Шкуматов

координатор движения ­«Общество синих ведерок»

С пробками нельзя бороться путем геноцида автомобилистов. Автомобилист — это не просто человек, который катается в свое удовольствие. Это человек, который экономически ­активен, он совершает большое количество транзакций в течение дня. Если мешать ему это сделать, то экономика города начнет рушиться.

Эта реформа вводилась под эгидой борьбы с пробками. На самом деле платная парковка является транспортным инструментом для увеличения трафика. Чтобы парковочные места быстрее оборачивались и не было таких слу­чаев, когда я приехал в 7 утра, поставил свою машину, а забрал ее в 7 вечера. Максим Ликсутов совершил эту ошибку, понял, что пробки от платных парковок только увеличиваются, и наставил огромное количество запрещающих парковку знаков. Везде, где можно и где нельзя. Эти знаки появились не потому, что в правительстве Москвы сидят идиоты, а потому, что они не могут признать свою ошибку.

В пример Москве ставят Лондон. Но по транспортной статистике Лондона, открыто опубликованной в интернете, становится ясно, что средняя скорость движения в центре Лондона отличается от средней скорости движения за пределами платной зоны всего лишь на 10%. Это один из аргументов тех людей, которые выступают в Лондоне против платного въезда и платных парковок. Несмотря на то что Ликсутов закончил Российскую академию имени Плеханова, он исходит из ложного посыла, что спрос на транспортные услуги эластичен. Если заставить вас платить за поездку 500–600 рублей, то вы никуда не поедете. На самом деле это не так. Если вам надо ехать, вы поедете и за 600 рублей. Уже сейчас в центре Москвы некоторые работодатели компенсируют своим подчиненным стоимость паркинга автомобиля. Я призываю всех закрывать ­номера и не платить за воздух. Человек с закрытым номером протестует против того, что правительство залезает своей ручонкой в его карман.

Иитервью
  • Даниил Трабун

Автомобили против мотоциклов

Мотоциклы, мопеды и велосипеды всех раздражают — особенно автомобилистов: потому что громкие, потому что возникают неожиданно, потому что нарушают.

Иван

работает водителем 7 лет

Мопедисты постоянно лезут в междурядье, подрезают автомобилистов, не включают поворотники. Они совершенно не соблюдают правила дорожного движения и считают, что им все позволено. То есть если он стоит в пробке, он и должен стоять в пробке, не надо лезть между машинами, задевать зеркала. Мотоциклисты тоже это делают: задел зеркало и поехал дальше. Как его догонишь — вы­бежать из машины и побежать? Пока я буду догонять его, мою машину угонят. И это никак нельзя искоренить, ГАИ должно это как-то контролировать.

Многие катаются по пешеходным зонам, кто-то, конечно, соблюдает правила — берет мопед и катит его рядом с собой, а другие просто-напросто переезжают ее, не смотря по сторонам. Большинство аварий происходит именно по их вине.

В прошлом году был один случай, правда, связанный не с мопедистом. Это был велосипедист, он ехал, а рядом машина сдавала задним ходом, она подала звуковой сигнал, то есть все было по правилам. А у велосипедиста вроде как не было тормозов, и он врезался в машину. В итоге пострадал автомобиль, и виновным признали его же, потому что он управляет транспортным средством повышенной опасности.

Нина

больше 5 лет ездит на скутере

Скутеристы, безусловно, мешают машинам. Чаще всего проблема заключается в том, что скутеристов не видно на дороге, и автомобилистов это раздражает. Скутерист должен сам заботиться о своей безопасности, сделать себе максимальную видимость на дороге, чтобы никому не мешать и не попадать под колеса. Есть еще одна проблема — правила дорожного движения для скутеристов довольно опасны, по ним нужно ехать в правом ряду, а там как раз обычно происходят все самые опасные ситуации: автомобиль пытается резко выехать с парковки, не замечая маленький мопед, или, например, резко повернуть направо из второго и третьего ряда. Эти две ситуации — самые тяжкие. Для чего люди вообще покупают скутеры и тому подобное? Одна из самых главных причин — чтобы не стоять в пробках. Да, в правилах прописано, что мотоцикл должен ехать посередине ряда, чего обычно не происходит, ну а для скутера есть правило, что он вообще должен ехать в правой части правого ряда, там же, где и велосипед. Но если следить за дверьми и за поворотниками, то получается довольно безопасно.

Бывают такие дни, когда люди на дорогах ведут себя крайне неадекватно. Недавно я ехала, и мне всю дорогу было страшно, попались человек десять, которые подрезали меня. Но это не все: стою на светофоре в правом ряду, жду зеленого света, подъезжает сзади машина и начинает сигналить, чтобы я отъехала, потому что ему надо проехать на красный. Нормально?

На дороге присутствует неуважение к скутеристам из-за того, что они маленькие. Впрочем, мы так же относимся к велосипедам, считаем, что на дороге им не место. Не из-за скорости, а потому что у них нет никаких опознавательных знаков — поворотников, фар, гудков и других атрибутов транспортного средства. Но идти обучаться на права категории B и покупать машину совсем не хочется, хотя я уже давно могла бы это сделать: не хочу стоять в пробках. Если грамотно управлять скутером, то это самый быстрый способ передвижения по Москве.

Интервью
  • Анастасия Шашкова
Иллюстрация
  • Andrey Flakonkishochki

Пираты против копирайта

Пока еще в России можно свободно качать музыку и фильмы, но ситуация неуклонно меняется. Правообладатели рады, остальные — не очень.

Павел Рассудов

член штаба «Пиратской партии»

Сегодня правообладатели в России поступают, как бандиты или рэкетиры в 90-е годы. Представьте, стояла палатка, которая самостоятельно переводила сериалы, долгое время поддерживала сообщество фанатов, к примеру, «Симп­сонов». Они создавали аудиторию поклонников, но тут приходят большие дяди и с помощью дубины государства начинают разрушать эту палатку в пух и прах. Ставят рядом свой супермаркет и говорят: теперь вы будете по­купать у нас за деньги. Компании «Амедиа», вместо того чтобы ломать палатку конкурента, нужно поучиться делать сервис не хуже, чем у конкурентов. Здесь пираты играют положительную роль, конкуренция всегда хорошо сказывается на качестве предоставления услуг. Сегодня «Амедиа» старается выпускать сериалы день в день, с субтитрами и в переводе, именно благодаря пиратам. А вот попытки посадить своих покупателей в тюрьму — если вспомните заявления Акопова о том, что 30 миллионов пользователей «ВКонтакте» являются уголовниками, — не вызывают ничего, кроме отторжения. Это все равно что бороться с собственными детьми.

И модель подписки, и рекламная модель, и donate могут сосуществовать. Неизвестно, кто победит, но совершенно точно не традиционная модель, в которой правообладатель важнее автора и зрителя.

Денис Горшков

программный директор группы телеканалов «Амедиа»

­С точки зрения личного потребления всегда приятно получить что-то на халяву. Но если ты уважительно относишься к тому, что потребляешь, встает вопрос относительно ­качества и удобства. Если говорить о про­фессиональном отношении, то, безусловно, ­контент стоит денег. Когда мы идем в кино и получаем новый фильм в отличном качестве, мы же платим за билет. То же самое с интернетом.

Продюсеры «Игры престолов» в какой-то момент сказали, что им, в общем-то, все равно, пираты распространяют сериал или нет, по­тому что, так или иначе, доходы огромные, а пиратство в таком случае становится своего рода рекламой. Но тут важно понимать, что HBO в Америке имеет 40 миллионов пользователей, и из них, дай бог, пиратским способом смотрят около 6 миллионов. В России мы находимся в несколько иной ситуации: у нас 57% аудитории в интернете смотрят контент из нелегальных источников. В случае HBO это действительно дополнительный маркетинг. Парень скачал «Игру престолов» на торренте, подсел — и в следующий раз уже придет на HBO или HBO Go, потому что в любом случае серия раньше появится там. Нам необходимо формировать этот рынок с нуля. Формировать и развивать, в том числе чтобы иметь бюджеты на производство крутых сериалов.

Интервью
  • Даниил Трабун
Иллюстрация
  • Andrey Flakonkishochki

Мясоеды против вегетарианцев

«Афиша» попросила идеолога Lavkalavka Бориса Акимова и композитора Антона Батагова обсудить вечный, но не ослабевающий с годами конфликт.

Идеолог Lavkalavka Борис Акимов и ком­по­зитор Антон Батагов расходятся во взглядах относи­тельно того, бого­угодно ли есть мясо

Идеолог Lavkalavka Борис Акимов и ком­по­зитор Антон Батагов расходятся во взглядах относи­тельно того, бого­угодно ли есть мясо

Фотография: Глеб Леонов

Батагов: На самом деле все довольно просто. Я стал вегетарианцем примерно 15 лет назад — просто понял, что не хочу больше никого есть. Представил, что вот бегало когда-то живое существо, которое убили ради того, чтобы съесть. Мне сейчас 48, значит, тогда было 33.

Акимов: Эпохальный возраст.

Батагов: Но 33 года я все это ел.

Акимов: И вот так в один день резко остановились?

Батагов: Что касается мяса и куры — сразу. Чтобы перестать есть рыбу, понадобилось несколько месяцев.

Акимов: А вы могли бы убить комара, если он вас укусит?

Батагов: Стараюсь не убивать. Тут понятная грань. Любой может представить себя, к примеру, рыбой на крючке. Представьте себе крючок, соответствующий вашему размеру тела.

Акимов: Но мы же не рыбы все-таки.

Батагов: Это же важно, почувствовать себя кем-то другим. Влезть в чью-то шкуру. Мы же стараемся не делать так, как не хотим, чтобы поступали с нами.

Акимов: Между человеком и рыбой, свиньей и комаром большая разница.

Батагов: Естественно, большая. Понятно, что не нужно бить себя кулаком в грудь и говорить, что комар и мы с вами — это одно и то же. Но у всех есть жизнь. Допустим, у меня на руке сидит комар. Я могу его прихлопнуть, и жизнь закончится. Могу сдуть. От меня не убудет, если я его сдую.

Акимов: Он еще раз прилетит.

Батагов: Еще раз можно сдуть или чем-нибудь побрызгать, намазать. Понятно, что так и до маразма недалеко. Потом будешь ходить и обметать пространство веником, чтобы на кого-нибудь не наступить. Во всем можно дойти до клинического идиотизма, но для меня грань очень простая. Допустим, еду я на машине, особенно вечером на закате, и все лобовое стекло в каких-то мошках. Они просто летят и врезаются в автомобиль, а я понимаю, что ничего не могу сделать.

Акимов: Но вы об этом думаете?

Батагов: Я могу об этом как бы специально подумать и, скажем так, помолиться. Но я не буду специально делать это всю дорогу. Могу направить свой эмоциональный импульс в сторону прощения… Но что я еще могу сделать? Не поехать? Вот это уже маразм.

Акимов: И как это физиологически — без мяса?

Батагов: Сначала, конечно, трудно, но надо понимать, что именно сознание командует телом. Поэтому когда сознание дало такую команду, ну вот не ем я это — как-то перестало хотеться. У тела есть инерция, скажем, проходишь в магазине мимо отдела, где копченые колбасы (а я их очень любил, не мясо, а такие вкусняшки), проходишь мимо — и хочется. Но инерция исчезает довольно быстро. Все зависит от того, насколько мы можем командовать своим телом.

Акимов: А чувство голода присутствовало? Я вот человек постящийся. Знаю, что такое отказ от мяса. У меня всегда это сопровождается обостренным желанием поесть. Я понимаю, что когда постишься — толстеешь, а не худеешь. Многие же, наоборот, воспринимают пост как средство похудения, но это неправда…

Батагов: Это и ни то, и ни другое. Грустно, когда люди говорят о такой вещи, как пост, с гастрономических позиций.

Акимов: Это распространенное мнение, что во время поста люди должны худеть. В Москве некоторые жители постятся именно ради этого. Ну а я человек творческой профессии. Поэтому и круг общения соответствующий — люди, которые вряд ли занимаются физическим трудом. Вы наверняка замечали, что такие часто бывают гурманами. Они говорят о еде, думают о еде. Все это вместе генерирует желание есть еще и еще. Это не нужно, поэтому я и компенсирую постом в каком-то смысле.

Батагов: Если возвращаться к нашей теме, вегетарианец вполне может быть гурманом.

Акимов: Для меня еда является принципиальным моментом. Это не просто пища — это способ взаимоотношения с миром. Мы можем его игнорировать, можем об этом не думать, но в течение дня мы едим. Мы каждый день взаимодействуем с реальностью, живыми существами, обществом, землей, которая эти растения создавала. Я, кстати, совершенно не против вегетарианства, но многие вегетарианцы глубоко заблуждаются. Они могут отказаться от мяса, но при этом есть овощи и растения любого происхождения, не задумываясь. А значит, способствовать распространению пестицидов, гербицидов, различных минеральных удобрений. Я занимаю позицию не мясоеда или вегетарианца, а потребителя. Я хочу знать, кто и как вырастил мою еду. Сделано ли это ответственно? С любовью? Планета не должна страдать от этого. А вегетарианство или нет — для меня дело десятое.

Батагов: Как это происходило у древних людей по всему миру, которые всю жизнь проводили рядом с землей и ели живых существ? То, как тогда осуществлялось убиение зверей, ведь это же совершенная вещь. Люди молились, чтобы душа животного успокоилась, просили у него прощения, просили идола об искуплении всего плохого, что животное сделало. Любые взаимоотношения с землей, нравится это или нет, вещь языческая…

Акимов: Человек создан по образу и подобию Бога, мы постоянно занимаемся сотворчеством с ним. Через любовь мы выстраиваем реальность вокруг себя. Мне нравится многообразие жизни на Земле. Я вот сейчас отправлюсь в свое хозяйство, в деревню — там у меня свиньи разных пород, куры разнообразные, гуси, утки. Мне нравится жить среди такого многообразия существ, которые меня окружают. А вокруг — как выжженная земля: вроде трава, луга, бесплатная кормовая база, животных пасти можно. Но люди идут в магазин и покупают там напичканную непонятно чем продукцию представителей международных корпораций. Если человечество прямо сейчас откажется от потребления живых существ, это приведет к исчезновению тысяч пород животных. Эти виды поддерживаются исключительно потому, что их едят.

Батагов: Эти виды — они как искусственно выведенные породы собак, маленькие собачки, которые стали игрушками. Человек купил себе айфон и собачку, которую не нужно выгуливать. Взял ее в сумочку под мышку и пошел. Эти собачки очень болеют. Эти породы не нужно было выводить. Это живые игрушки, к которым у людей нулевая ответственность.

Акимов: Все говорят о продовольственной безопасности России, но куда ни плюнь, все совсем не так. Взять курицу. Мы все едим курицу, которая выращена нашими гигантским птицефабриками. Тем не менее, когда копаешься, 99% этих фабрик покупают яйцо у западных корпораций, которые контролируют «Чистую линию». Это родительское стадо. Это то, как раз о чем вы говорили, — искусственные собачки. Искусственные куры. Человек не думает о том, что он ест. Не будем говорить о том, как эту курицу содержали, как ее кололи. Если размотать всю линию связей, то, покупая бройлера, россиянин поддерживает международную корпорацию, ­которая контролирует продажу яиц по всему земному шару. Таким образом уничтожается многообразие пород, свойственных России, Англии, Франции, Китаю. Люди покупают этот полуфабрикат и, вместо того чтобы есть курицу раз в неделю, готовят ее каждый день. Вместо того чтобы самим ее вырастить, зарезать или взять ее у фермера по соседству. Делать это не ежедневно, а раз в 3–4 дня, понимать, что курица жила довольной и счастливой жизнью, а не просидела в клетке 28 дней на антибиотиках и гормонах. Люди сегодня едят фиг знает что вместо мяса. Пусть они едят мясо, которое бегает вокруг них, может быть, реже, но с большим удовольствием. С большим ощущением ответственности перед этим животным и перед миром. Понимая все затраты, которые нужно понести, чтобы вырастить это мясо. Понимая, что нужно вырастить и корм своему скоту. И относясь с уважением — к курице, а не к вакуумной упаковке.

Батагов: А что дальше происходит? Люди хватаются за голову, и маятник качается в противоположную сторону. Я живу между Москвой и Нью-Йорком — и вижу, как теперь в Америке все помешаны на органической еде. Там, где мы живем, за углом есть фермерский рынок. Туда все мало-мальски осознанные люди приходят, и там можно купить все что угодно и знать, что откуда берется.

Акимов: Это только кажется, что все помешались на здоровой еде. Смотришь статистику, а там всего 5% населения всем этим интересуются.

Батагов: Так вот, мне трудно что-то вам возразить, я совсем не против вашего подхода. Единственное, с чем я не могу согласиться, что, может быть, лучше раз в неделю съесть это мясо, знать, где эта курица растет, и ее зарезать. Для меня нет никакой разницы между живыми существами и тем, как они воспринимают страдания и боль. Они знают, что такое страх смерти, они все чувствуют. Для меня это неприемлемая вещь.

Акимов: Так вот представим, что люди делятся на две основные части. Те, кто в тренде, говорят: мы вегетарианцы, мы не будем есть животных. И основная масса, 90–95%, которые живут просто как обыватели, так, как им навязывает общество потребления. Им говорят: идите в магазин, покупайте там бройлеров в вакуумной упаковке, покупайте гибриды, а не сорта, покупайте кроссы, а не породы. Я же выступаю с третьей позиции и предлагаю: давайте подумаем о том, каких кур мы едим, для того чтобы сохранить все многообразие этих кур, которое характерно данному региону. То же самое с коровами, свиньями. Каждому региону должна быть свойственна своя порода, выведенная методом народной селекции, а не искусственным путем. Они будут очень устойчивы — к климатическим особенностям, рельефу, ландшафту и прочему.

Батагов: Согласен, все люди вегетарианцами не станут. Для них ваш подход правильный. Если такие люди, как вы, будут делать свое дело, притом что вы человек верующий, понимающий некоторые вещи, это, конечно, будет здорово. Важно, что и мое отношение к еде не объясняется только пользой для здоровья. Когда я стал вегетарианцем, я не размышлял о том, станет мне физически лучше или хуже. Я это сделал по убеждению. Поэтому наш с вами поход не противопоставляется один другому.

Акимов: Верно, отталкивает обычно проявление эгоизма. Или агрессивное вегетарианство. Где-то в 2009–2010 году мы поставили свой прилавок на фестивале Seasons. Продавали цыплят, гусей. Вокруг нас гуляли живые гуси. Нашлась одна женщина, которая стала нападать: «Почему у вас тут живые гуси и одновременно тушки? Здесь же дети ходят». Мы говорим: «Если вы вегетарианка, вам же хорошо должно быть. Дети смотрят на гусей, и им их становится жалко. Они потом не будут гусей есть». А она: «Да тут и дети — уроды. Я их тоже ненавижу».

Батагов: К сожалению, люди часто впадают в агрессию по поводу хорошей идеи. Тогда возникает вопрос, какая у человека мотивация, что у него внутри, ради чего он все это делает?

Акимов: Я согласен. Если пытаешься жить согласно какой-то хорошей идее, она должна делать тебя лучше. Ты должен относиться к миру более спокойно. К сожалению, чаще бывает по-другому.

Интервью
  • Георгий Биргер
Иллюстрация
  • Andrey Flakonkishochki

Школьное обучение против домашнего

Учитывая, сколько претензий сейчас к школьному образованию, учить ребенка на дому — все более распространенный вариант. Но все равно спорный.

Юлия Ельчанинова

руководитель центра домашнего обучения School4you

Родители к нам приходят сами, потому что нынешним состоянием образования не удовлетворены. Они видят, что после школы ребенок просто повторяет материал, пройденный в классе, а часто его приходится заново объяснять. Это естественно: в классе 30–40 человек, учителям тяжело достучаться до каждого. В начальной школе еще хуже: в первом классе дети часто уже умеют читать и писать, программа им просто неинтересна. В итоге ребенок теряет мотивацию и не хочет учиться. Качественно обучать возможно только индивидуально или в малых группах — что в российской школе нереализуемо. Альтернатива, которая есть у родителей, — это домашняя (или, если официально, семейная) форма обучения. Она позволяет приезжать в школу на аттестацию один или два раза в год. Ученик получает от школы учебники и дневники планирования.

Конечно, перед таким важным решением нужно поговорить с педагогом-психологом — сможет ли ребенок обучаться дома. У некоторых нет контакта с родителями, они не воспринимают их как педагогов. Либо у них рассеянное внимание, они не могут сконцентрироваться, час посидеть, чтобы поучить. Они готовы порционно 5 дней в неделю что-то получать по чуть-чуть. Такое случается. Другой вопрос — родители. Самый простой вариант, когда они сами педагоги, тогда все в порядке. Другим родителям приходится учиться быть преподавателями или нанимать репетитора. Если же мы говорим о средних и старших классах, то тут дети часто могут самостоятельно изучать вопрос.

Домашнее обучение не означает, что ребенок сидит в четырех стенах, поэтому не стоит думать, что в таком случае он не сможет получить социальных навыков. Наоборот, у них больше времени, они могут посещать кружки, путешествовать, заниматься спортом или музыкой. Чтобы в 11-м классе не возник вопрос «Кем же я хочу стать?». Дети в школе не могут определиться, потому что, кроме коридоров и класса, 10 лет ничего не видели.

Сергей Комков

президент Всероссийского фонда образования, доктор педагогических наук, профессор, академик Международной академии наук педагогического образования

Когда ребенок лишен общения со своими сверстниками и опытными педагогами и все отдано только на откуп родителям, которым не всегда хватает должного профессионализма и терпения, — родитель может и бабахнуть по голове, и ремня дать, и по заднице пошлепать, и в угол поставить, — ребенок не развивается нормально. С точки зрения возраст­ной психологии лишение ребенка общения со сверстниками наносит ему очень серьезную психологическую травму. К тому же если все станут обучаться дома, то рухнет вся система образования, а вслед за ней рухнет и государство, потому что образование является одной из его важнейших социальных функций. Даже в маленьких странах Юго-Восточной Азии, где деревеньки разбросаны по горам и джунглям, — и там систему домашнего обучения не применяют. Строят мини-школы, где есть обязательный учитель, а систему профильного обучения подают через спутниковую связь, дистанционно.

Конечно, школа должна выстроить нормальный процесс обучения, воспитания и социализации. Если все это в разумных пределах сконцентрировано в школьном процессе, то он дает очень большой эффект. Очень мало людей учатся дома в Европе. На всю Чехию, где я сейчас нахожусь, на домашнем обучении находятся меньше тысячи детей. В Германии и того меньше, там домашнее обучение счи­тается недопустимым — большая роль придается социализации ребенка и его вхождению в жизнь как гражданина.

Да, действительно, родителям в России страшно. В результате бесконечных реформ из школы ушел процесс воспитания. Помните, когда вышел сериал Гай Германики «Школа», преподаватели возмущались тем, что это поклеп на школьную действительность. Чего пенять на зеркало, коли рожа крива? Но прибегать к семейному образованию в результате того, что школа плохая, это в корне неправильно. Это в школе надо что-то поправлять.

Интервью
  • Даниил Трабун
Иллюстрации
  • Andrey Flakonkishochki

Экоактивисты против ГМО

Истерия вокруг продуктов питания за последние годы достигла апогея — и главную роль в ней сыграли споры вокруг генномодифицированной еды.

Ирина Ермакова

доктор биологических наук

Лет десять назад одна общественная организация попросила меня написать статью о ГМО. После этого я и решила провести свои собственные эксперименты по изучению влияния ГМ-сои на физиологическое состояние и поведение крыс и их потомства. Полученные результаты повергли в шок: патология внутренних органов и огромные опухоли у животных, высокая смертность, недоразвитие и бесплодие потомства, нарушение поведения.

К сожалению, в России вопросам экологической и продовольственной безопасности уделяется недостаточное внимание. В настоящее время вокруг Москвы и Питера засеяно много полей с неизвестной кукурузой из импортных семян. В прошлом году мы проверяли одно такое поле с кукурузой. Было много уродливых початков с опухолями. Люди, живущие рядом с полем, сильно болели.

ГМО могут быть использованы и как биологическое оружие, например, теми же террористами, возможно внедрение так называемых этнических генов, введение которых ­может привести к созданию организмов, направленных против определенной расы или нации. Кому это выгодно? Здесь и получение прибыли, и захват продовольственного рынка вплоть до полной зависимости разных стран от компаний — производителей ГМО, и решение военных задач по сокращению или уничтожению населения определенной страны.

Михаил Гельфанд

профессор факультета биоинженерии и биоинформатики МГУ

Публично я рассказываю о ГМО по двум причинам: во-первых, я, как ученый, не люблю, когда врут на научные темы — это, по-моему, нехорошо и бросает тень на всю профессию. Во-вторых, анти-ГМО-кампания элементарно вредна — и дело даже не в том, что она тормозит прогресс и нагнетает какую-то дополнительную общественную истерию. Она вредна в практическом смысле: например, есть известная история «золотого риса» — это модифицированный рис, который помогает от глазных болезней людям, в Юго-Восточной Азии только им и питаются. Это вещь, которая могла впрямую спасти от слепоты сотни тысяч детей, и то, что из-за поднимающейся истерики этого не происходит, на мой взгляд, преступление.

На самом деле страшилки насчет ГМО — абсолютно пустые, потому как человечество вот уже десятки лет пользуется такими продуктами. Я даже не говорю про традиционную селекцию, которая использует сильные мутагены и с которой мы сталкиваемся повседневно, но даже банальные лекарства (человеческий инсулин или эритропоэтин, ими люди лечатся прямо сейчас) уже очень давно делают генномодифицированные бактерии. В этом смысле если вы хотите последовательно запрещать ГМО, то надо тогда отбирать и у диабетиков инсулин.

Интервью
  • Ася Чачко

Понаехавшие против москвичей

«Афиша» попросила коренного москвича, владикавказского осетина, белгородца и англичанку обсудить, почему Москва никому не нравится — ни местным, ни приезжим.

  • Тимур Каргинов
    Тимур Каргинов участник шоу «Stand Up» на ТНТ, приехал из Владикавказа
  • Хелен Уомак
    Хелен Уомак автор книги про Россию «The Ice Walk», приехала из Уэйкфилда
  • Ася Чачко
    Ася Чачко «Афиша»
  • Игорь Компаниец
    Игорь Компаниец старший редактор журнала Port, москвич
  • Иван Noize MC Алексеев
    Иван Noize MC Алексеев музыкант, приехал из Белгорода

Иван Noize MC Алексеев: Моя история ­банальная. Я закончил школу в городе Белгороде, это граница с Украиной —неподалеку находится Харьков, — но это Россия. Закончил и приехал поступать в Москву, попробовал несколько вузов, но оказался в итоге в РГГУ.

Игорь Компаниец: Я тоже там учился.

Алексеев: Класс! Я поступил на факультет информатики. Факультет с самым низким проходным баллом в гуманитарном вузе. Остановился у бабушки Светы, сестры моего деда. Главным символом Москвы для меня стал метрополитен. Помню, как с опаской проходил через турникеты, неловко спрыгивал с эскала­тора. Но главное — запах метро. Не знаю, может, это какое-то машинное масло специальное. Со временем этот запах перестаешь чувствовать. Но когда я долго нахожусь не в городе, а потом возвращаюсь — то могу заново его уловить, и он мне очень нравится. Он будит воспоминание о переезде, то ощущение перехода на какой-то новый уровень. Я тогда попал в интересную, но очень агрессивную среду. Все меня, конечно, пугало, я чувствовал себя маленьким. И казалось — все, кто обращает на меня внимание, сразу понимают, что я не отсюда.

Фотография: Никита Шохов

Тимур Каргинов: А я первый раз приехал в Москву в 2003 году и сразу понял, что хочу здесь жить, потому что случилась одна забавная история. До этого я из Владикавказа мало куда выезжал. А тут мы приехали на автобусе в Лужники — на самолет не было денег. И вот я вылезаю с сумками, а навстречу идет огромная толпа молодежи. Все одеты ярко, не как во Владикавказе. Я спрашиваю у прохожих: что происходит? Они говорят: «Мы идем с концерта Моби». А я как раз ехал в автобусе и всю дорогу слушал альбом Моби «Play»! Я тогда почувствовал, насколько это все близко в Москве. А в 2009-м мне предложили тут работу, и я переехал.

Хелен Уомак: Я приехала, когда только началась перестройка. Тогда мы все были в полном восторге друг от друга — западные и советские люди. Это был страстный роман. А потом, естественно, мы потихоньку привыкли друг к другу. Западные люди приехали сюда, русские стали бывать на Западе. А теперь… Есть такое английское выражение: «С привыканием приходит презрение». И я очень боюсь, что сегодня мы дошли до этой точки. Когда я приехала, Москва открылась для меня как цветок, а сейчас, надеюсь, это временно, но я чувствую, что Москва закрывается. Я здесь живу почти тридцать лет, у меня первый муж — русский, второй муж — русский. Здесь я принимала участие в воспитании шестерых детей. И теперь в российском интернете меня называют патологической русофобкой. Конечно, я смеюсь над этим, даже говорю, что это честь, — ведь все, кто писал про Pussy Riot, про Сергея Магнитского, Ходорковского, все достойные борцы за права человека, побывали в этом списке. Но, с другой стороны, на самом деле я расстроена. Ну какая я русофобка? Я давным-давно уехала бы, если бы была ею.

Компаниец: Возвращаясь к воспоминаниям про Москву — я отчетливо помню себя и город где-то с года с 86–87-го. Это были средние классы школы. Первые совместные предприятия, какие-то западные магазины, где ты мог купить за безумные деньги баночку колы. И эта влюбленность в Запад. Потом все это начало принимать извращенные формы, начался бандитизм. Гавриил Харитонович Попов, наш мэр, был слабый градоуправитель, он и его друзья из межрегиональной депутатской группы, либералы вроде Афанасьева, упустили власть. А после него пришел Лужков — один из самых великих воров. Он разрушил ощущение Москвы, и я потерял чувство, что это моя родина. С тех пор я хожу по Москве, осторожно выбирая маршруты. Потому что меня, например, просто визуально оскорбляет здание гостиницы «Москва», оно абсолютно непристойно построено.

Уомак: За те годы, что я здесь, кое-что мы приобрели, кое-что потеряли, конечно. Мы потеряли очень много красивой старой архитектуры. Зато с точки зрения шопинга все стало намного веселее. Я очень хорошо помню времена, когда на полках в магазинах можно было найти лишь пару кусков сала и гнилую капусту. Теперь здесь большой базар, очень колоритный.

Каргинов: У меня нет ностальгического чувства по отношению к Москве перестройки, но я про это много читал и смотрел. И недавно, кстати, включил передачу «До 16 и старше» 91 года выпуска. Там обсуждалась тема появления в Москве гопников. Тогда они приезжали в Москву из Поволжья, чтобы снимать с людей кроссовки. Они говорили: «Москва всегда жирела, у вас все всегда было, поэтому мы приехали к вам, чтобы навести порядок…» А сегодня гопники — это люди из спальных районов.

Компаниец: Москвичей не любят и всегда не любили в России. Если приехать куда-то на отдых, условно, в Таиланд или Турцию, все русские делятся: регионы отдельно, москали, которые якобы наглые и зажравшиеся, тоже отдельно.

Участники круглого стола при­ехали в Москву из разных городов и стран — но все они согласны, что жить здесь стоит только ради работы

Участники круглого стола при­ехали в Москву из разных городов и стран — но все они согласны, что жить здесь стоит только ради работы

Фотография: Никита Шохов

Алексеев: Еще москвичи хмурые. У нас в группе есть два устойчивых выражения. Надо мной периодически прикалываются, что я похож на обезьяну: у меня такие огромные руки, брови густые. И когда я хмурюсь  — они называют это monkey face. Но у monkey face есть максимальное состояние, когда оно превращается в Moscow face. Moscow face — это потолок, выглядеть более грозно уже нельзя. Собственно, Moscow face демонстрируют люди в пробках, в метро. За рубежом это становится еще заметнее. Русского за границей просто распознать: он никогда не улыбается, он готов к борьбе с окружающим миром непрерывно.

Уомак: Вы про обезьян говорите, а я хочу про собаку — «собака бывает кусачей только от жизни собачьей». В большой степени жизнь здесь остается собачьей, так что люди не злые — просто они уставшие.

Каргинов: Да, главная претензия иностранцев к русским — вы не улыбаетесь. Попробуй встань в 6 утра, протолкнись в электричку, потом в метро, потом на маршрутке до работы, досиди там и езжай обратно — и каково тебе будет?

Алексеев: Популярные претензии к москвичам из нашего окопа: во-первых, действительно предвзятое отношение ко всем, кто якобы недотягивает до уровня культуры, который присущ каждому жителю столицы. Московский снобизм — это не миф. У адекватных людей его нет, но есть большая масса, которая его вполне недвусмысленно транслирует. Вторая характерная черта — москвич не знает, что происходит за пределами МКАД. Все эти «замкадыши». То есть вроде как москвичами заявляется некий расширенный кругозор, но при этом, что касается географических знаний, карикатурный москвич не знает, где Ека­теринбург. Все это для него какая-то тмутаракань, однородный паштет, крайне непривлекательный. Ну и третья черта, которая, на мой взгляд, из всех обви­нений является самым объективным, — у москвичей, у молодежи особенно, ­отсутствует мотивация. Люди не готовы просто брать и что-то делать, они все ­откладывают на завтра. Вечно все у них очень сложно — и тут не получается, там не выходит. А почему не получается? Скорее всего, потому что приехали эти уроды-провинциалы со своими острыми коленками-локтями, и давай тут по головам ползти.

Уомак: То же самое можно сказать про Париж, про Сидней. Лондонцы так же ведут себя в отношении моего родного графства Йоркшир. Это классические отношения между городом и провинцией. Конфликт интересов между теми людьми, которые сидят на одном месте, и теми, кто приезжает в поисках лучшей жизни. Боюсь вас разочаровать: Россия бы очень хотела иметь свой особый путь, Москва желала бы стать исключительной, таким супер-пупер-городом — но на самом деле, кроме общечеловеческого пути, другого нет.

Каргинов: Соглашусь, самая большая проблема Москвы — то, что она никак не может признать и принять, что она большой котел. Люди сюда со всех концов страны приезжают за счастьем. К сожалению, так устроен социальный климат в стране, что, если ты хочешь чего-то добиться в музыке, в журналистике, не важно в чем, ты должен приехать сюда. Я на протяжении пяти лет сталкивался с самыми дурацкими стереотипами по отношению к себе, потому что я с Кавказа. Например, в 2010 году я не мог за нормальные деньги четыре месяца снять квартиру. Четыре месяца!

Уомак: Могу добавить, что, когда я переехала в дом, где я сейчас живу, все жильцы думали, что я с Кавказа, потому что я черненькая. И соседи были со мной очень недружелюбны. Но как только узнавали, что я англичанка, то есть «правильная» иностранка — отношение менялось кардинально.

Каргинов: При этом я не иностранец, у меня есть русский паспорт! У меня есть легальная регистрация по месту жительства, я плачу налоги. У меня была такая ситуация: я зашел в квартиру, где жили две огромные бойцовые собаки. Там воняло невероятно, ванная черная, все измазано собачьей слюной. Просто невозможно было находиться. И меня хозяйка спрашивает: «А вы тут всколькером ­будете жить? Какую вы еду готовите? А не будет ли тут вонять?» Я даже не нашел, что ответить, просто ушел. Знаете, у кого я в итоге снял квартиру? У татар. В Кузьминках. Это такой драйвовый райончик.

Фотография: Никита Шохов

Алексеев: Я тоже юго-восточный чувак, в Люберцах живу, в Кузьминках бываю.

Каргинов: Ну ты тогда примерно понимаешь, о чем я. Недавно читал статью, что первое в России гетто может образоваться в Кузьминках.

Компаниец: Да, пламенный привет Кузьминкам. Помню, я пошел туда на панк-концерт, это был 98–99 год. У меня было две серьги в ухе. Уехал я с контузией глаза, множественными сотрясениями — просто потому, что у меня были серьги.

Каргинов: Это действительно странный район. Там рядом какой-то ветеринарный институт, где учатся много выходцев из Центральной Африки, в основном женского пола. И многие из них подрабатывают проституцией. Они ходят по двадцать человек, прячутся от патрульных машин. Однажды, представьте, на меня из кустов выбежала толпа африканок. За ними какая-то машина — погоня, африканки куда-то убегают, их догоняют. Это все в три часа ночи происходило причем. В общем, такая Москва — это тебе не «Красный Октябрь».

Алексеев: У меня тоже есть одна африканская история, связанная с юго-востоком Москвы. До того как построили метро «Жулебино», я часто выходил на «Рязанском проспекте», чтобы поймать машину в Люберцы. И однажды ко мне на вишневой шестерке подъехал черный чувак. Я сажусь, он врубает погромче афробит, мы едем, беседуем. И вот я спрашиваю: «Ну а где ты еще жил?» Он говорит: «Ну я вот жил во Франции немножко, в Германии и теперь переехал сюда». — «Ну и что, — говорю, — как тебе — нравится в Москве?» — «Да, — говорит, — мне очень нравится. Европейские люди очень жесткие, если они говорят нет, то ты даже переспросить не можешь. А здесь ко мне подходит милиционер проверить документы: «Ну как же так?» А я ему: «Туда-сюда, документов нет, деньги есть…» Мне тут более комфортно, условия в Москве либеральные».

Уомак: По поводу спальных районов: для меня большая загадка, почему они так устроены. В России же очень много земли — это самая большая страна в мире. Почему тут строят повсюду одинаковые высотные здания с маленькими квартирками?! Они как норки для кроликов. Дома без садов, без зелени. Из-за таких условий люди живут очень тесно. В результате русский человек редко проводит время наедине с собой. Но человек начинает понимать, кто он или кто она, только когда есть тишина, покой и privaсy — у этого слова даже нет перевода с английского. Постоянная коллективная жизнь не дает человеку осознать, кто он, — и расти, к сожалению. Это большая беда.

Компаниец: Ничего удивительного, люди сидят в своих многоэтажках и ничего от жизни и сами от себя не ждут. Тюремный институт, школьный институт, армия с дедовщиной — всю жизнь тебя ставят в рамки, везде. «От тюрьмы да от сумы не зарекайся» — я не помню ни на английском, ни на французском подобные поговорки. Еще что касается privaсy — есть феномен русской женщины. Она хоть и потребляет все западные сериалы и глянцевые журналы, сидит на сайте, условно, style.com, и тем не менее, если к 30 годам она не обеспечила себе наличие мужа, нескольких детей, тетушек, бабушек и прочих родственников, то все — она неудачница, выкинута из жизни. Я вижу по фейсбуку, как у всех у них к тридцати начинается какой-то внутренний вой, что они одни, никого с ними рядом нет. И при этом они себя ощущают европейками. Хотя европейка и в 40 лет будет прекрасно себя чувствовать без семьи. И на жизни в городе это тоже отражается. Девушки тут обязательно показывают качество своего тела, непременно какой-то соблазнительный имидж. Каблы, мейкап, ты продаешь себя, условно говоря. Грубо звучит, но…

Уомак: Да, тут больше важна внешность, чем то, что творится внутри. Но внешность — это временная вещь. С возрастом, когда ты уже полускелет, твоя красота может быть только изнутри. Очень печально, что русская девушка сначала похожа на куклу Барби — а потом она резко превращается в тетю. От Барби до тети один шаг — а где женщина? И очень жалко пожилых русских женщин, они уверены, что жизнь кончилась, все позади. Вот как вам кажется — сколько мне лет?

Каргинов: Вы среднего возраста. Ну сорок шесть.

Уомак: Мне шестьдесят. И я плаваю, рисую, занимаюсь пением. У русских женщин фаза куклы Барби прошла, потом была домашняя жизнь с детьми — а потом все, она уже и жить не хочет. Но жизнь в этом возрасте только начинается! Когда я приехала в Россию, у меня было множество подруг моего поколения. А сейчас я себя чувствую гораздо более активной, чем они. У меня больше общего с женщинами моего поколения на Западе, потому что я не готова сидеть на лавке у дома с платочком на голове.

Алексеев: Вообще, Москва — это очень агрессивное пространство. Здесь плохая экология, тут тяжело расти и стареть. У меня двое детей, они подрастают, и у меня появляются мысли куда-нибудь уехать. Может, в Петербург.

Уомак: Я точно не собираюсь выходить здесь на пенсию, я точно уеду. Может быть, раньше у меня и было ощущение, что это город, в котором я бы жила всю жизнь. Но теперь — нет. Когда арестовывали Ходорковского, Путин избрался на третий срок, когда мучили Pussy Riot, издевались над памятью Магнитского, когда началась история с Крымом — трудно сказать, когда именно пришло это осознание. Но сейчас я четко понимаю, что это не моя страна — я здесь гостья.

Фотография: Никита Шохов

Алексеев: Москва — это бойцовский клуб, пока ты можешь рубиться — ты здесь. А когда надоедает, сразу появляются другие мысли.

Каргинов: Согласен, пока я работаю и мне хочется работать — я буду здесь. Мне очень нравится Владикавказ. Но, к сожалению, на хорошем уровне работать пока возможно только тут. К тому же сейчас я уже могу себе позволить жилье в центре. Мне нравится район Новослободской, где я живу, ну и я люблю все попсовое: Бронную, Патриаршие, Чистые пруды… Я вообще думаю, что у каждого приезжего наступает такой момент, когда он сам начинает презирать других приезжих — лет через пять. У меня это началось, когда я стал жить в доме со шлагбаумом! (Смеется.) Но чем мне не нравится Москва — это едой. Я привык, что во Владикавказе к еде относятся очень честно. Недавно я отравился в очень дорогом ресторане в Москве. Во Владикавказе даже в самом дешевом месте можно вкусно поесть, и если бы я там отравился — хозяевам было бы очень стыдно. Просто по-человечески стыдно. Ты в любое место во Владикавказе зайдешь — ты так поешь, что у тебя IQ опустится до нуля, просто отупеешь в этот момент, вот так ты поешь. И есть еще одна вещь, которая в Москве раздражает. Это ка­сается сегодня любой столицы мира. Из-за всех этих H&M, Burger King, Apple Store, из-за всего этого говнопотребления — будь ты в Барселоне, будь ты на Тверской — любой центр города выглядит одинаково. Я рад, что в Москве ­пока нет Apple Store.

Алексеев: Мне в центре очень нравится Арбат. Это важная часть моей истории. Я снимал в Староконюшенном переулке комнату вдвоем с товарищем, и на Арбате мы играли 3–4 дня в неделю. Появлялись в какой-то момент и неизбежные танцующие бомжи, бывало, подходил во время выступления пятилетний ребенок и ставил нам на усилитель бутылку коньяка — от папы, которому понравилась музыка. Куча была таких историй. А сейчас ты выходишь играть и видишь просто толпу айфон-зомби.

Уомак: Я тоже занимаюсь музыкой, поэтому люблю библиотеки, где у нас были концерты, — например, библиотеку Волошина напротив Новодевичьего монастыря. Еще очень люблю маленький «Аптекарский огород» на проспекте Мира.

Каргинов: Вообще, сотрите это все про Патриаршие. Мои любимые места в Москве — ТЦ «Европейский» и ТЦ «Метрополис».

Уомак: Сегодня многие мои московские друзья — люди, которых я знаю по 20–25 лет, — не разговаривают друг с другом. Из-за Украины, из-за Крыма. Моя подружка в фейсбуке, которую я знаю лет десять, запостила картинку с георгиевской лентой и подписью: «Давайте мы все будем вывешивать георгиевские ленты, чтобы показать кто свой, а кто чужой». Для меня это чистой воды фашизм. Для меня, человека, который посвятил свою карьеру тому, чтобы строить мост между Западом и Россией, все это невыносимо грустно.

Алексеев: Я считаю, что между людьми — украинцами, русскими, где бы они ни жили, — между ними ничего не должно меняться. Это люди в верхах не могут договориться, а между нами ничего не произошло. На Таганской это полотнище: «Крым и Россия вместе навсегда», с неизменным медведем в углу — это ужасно. Есть у меня знакомая группа «Кожаный олень», панки из Крыма. Они сейчас поменяли паспорта на российские. Ну и я их спрашиваю: «Как у вас там обстановка?» Они говорят: «Очень много идиотского ура-патриотизма в духе: мы теперь будем говорить на русском языке». Ну а раньше вы не говорили на русском языке? Кто-то вам мешал это делать?

Каргинов: У нас сейчас были съемки шоу «Stand Up», и я много шутил про Крым. Не знаю, пройдет ли это цензуру, но я хотел показать, что в этой ситуации я тоже не могу выбрать одну сторону. И мне больше всего не нравится эксплуатация вот этих клише — Крым наш, Крым наш… Непонятно, в каждом русском проснулся то ли патриот, то ли колонизатор. Вектор новостных лент сильно поменялся в сторону Украины. Наверное, сегодня единственный день, когда в связи с трагическими событиями в метро новости начинались не с Украины. А этот баннер — «Вернули Крым, вернем Москву без пробок» — я вообще не понимаю логику этого человека. Год назад же не было баннера — Москва в пробках, и Крым не наш.

Алексеев: Да, начнем с Крыма, пожалуй, — с чего попроще.

Интервью
  • Ася Чачко