4 октября 2008 года. Выходит в свет первый альбом группы «Пара нормальных», продюсерского проекта, призванного заполнить пустующую на эстраде нишу дуэта типа «мальчик + девочка». Мальчика, томного блондина с бархатистым голосом, зовут Иван Дорн; ему 20 лет, и после долгих попыток попасть на большую сцену он наконец, кажется, добился своего.

8 марта 2012 года. В клубе «Рай» отмечают Международный женский день: у шестов вьются гоу-гоу в белых пачках, бегущая строка под потолком транслирует лозунг «SEX!!!», мимо меня в ВИП-ложу протискивается мужчина комплекции Стаса Барецкого, одетый в малиновый пиджак. Гвоздь программы — выступление Ивана Дорна, предположительно новой большой звезды. На сцену выходит молодой человек в розовой маечке и обтягивающих белых брюках; читает стих, рифмуя «танцы» и «раздеваться»; залезает с ногами на диджейскую стойку и начинает делать характерные движения бедрами. Девушки со стразами и каблуками хлопают; я чувствую себя неуютно; артист Дорн, похоже, тоже.

7 июня 2013 года. В «Олимпийском» проходит премия «Муз-ТВ». В лучах рассеянного света на белый постамент посреди сцены поднимается Дорн в белой шапке и дизайнерских черных очках; диджей чеканит на всю громаду «Олимпийского» цокающий хаусовый ритм песни «Невоспитанный»; сидящий в первых рядах поп-истеблишмент недоуменно вслушивается в текст про наркоту и амфетамины. Выступление это производит эффект почти как премьера «Runaway», которую Канье Уэст в свое время учудил на аналогичном мероприятии, а может, даже и посильнее — учитывая, что рядом с Дорном в программе шоу не Эминем и Florence and the Machine, а Сергей Лазарев и группа A-Studio.

29 апреля 2014 года. Я сижу на переднем сиденье машины, что огибает киев­скую Владимирскую горку; за рулем — Иван Дорн, по-модному небритый муж­чина в бейсболке с логотипом альбома «Yeezus» и розовой толстовке с надписью «Life Is Boring». Из колонок играет новая песня «Спортивная»: олимпийский модерн, слепленный из заторможенного бита, призрачной мелодии и голоса, как будто выплывающего из-под баса; рефрен — «давай вставай, давай ломай». «Ну и звук у вас, — сообщаю я Дорну. — Почти как у Джейми хх». «Джейми хх? Да-да, знаю, — отвечает Иван. — Думаю, альбом тебе понравится».

Перед этими датами — сказка со счастливым концом о том, как талантливый мальчик воплотил мечту в жизнь. Между ними — история человека, который изменил правила игры в русской поп-музыке. После них — самое интересное.

***

Иван Дорн с детства очень любил петь — раз уж у нас сказка, позволим себе и соответствующий модус изложения. «Он у меня родился сразу музыкантом, — хохочет Лидия Дорн, мама артиста и человек, которого он когда-то назвал единственным своим настоящим продюсером. — Он исполнял все, что слышал из ящика. Мы уже, когда ему три года было, смотрели концерты, которые он нам устраивал. Что он слышал из ящика? Ну что в то время было популярно… «На-На» какие-нибудь». «От Фрэнка Синатры до спид-гэриджа, — флегматично обозначает Дорн диапазон своих юношеских пристрастий. — Русское тоже было: «Секрет», «Браво», «ДДТ», Земфира. Когда мы в школе все учились, была на одном из каналов очень популярная музыкальная передача «Территория А» — приходишь домой после уроков, кидаешь рюкзак и садишься смотреть. Оттуда много кто вышел важный: Green Grey, Юрко Юрченко, ну и «Скрябiн», конечно. Они тогда выстрелили, как Depeche Mode в Британии. Для Украины это был реальный прогресс». («Скрябiну» Дорн со товарищи вернули должок в этом году — чечеточной хаусовой кавер-версией на песню «Танец пингвина».)

Юношеский послужной список Дорна впечатляет. Мастер спорта в парусном спорте; КМС по бальным танцам; второй разряд по плаванию; третий — по легкой атлетике; уйма дипломов разнообразных юношеских эстрадных конкурсов — семья для Дорна, видимо, и правда стала своего рода продюсерским центром. «Такого талантливого ребенка не заметить — это был бы просто грех, — объясняет Лидия Эмильевна. — Он был участником всех мероприятий, которые у нас в городе проходили, начиная с конкурсов в детских садиках. Мне оставалось только дать возможность таланту прорасти. Помочь, когда у него опускались руки или когда ему хотелось попрыгать-побегать на улице, как всем детям. Я хотела научить его слышать музыку так, как мы чувствуем текст, когда читаем книгу. Мне казалось, что это и есть та лопата, которой он должен научиться работать».

Согласно законам жанра, выявленным В.Я.Проппом, в каждой сказке должен быть волшебный помощник. В случае Ивана Дорна таковым — правда, от противного — стал Константин Львович Эрнст. В 2007-м подающий надежды певец приехал в Москву на кастинг очередной «Фабрики звезд». «Он был в двадцатке финалистов, а всего отбирали, кажется, шестнадцать, — вспоминает Лидия Дорн. — И вот среди этих четырех урезанных были мы. Последнее собеседование проходило лично с господином Эрнстом — его-то Иван и не прошел. Тогда, конечно, был момент отчаяния и разочарования. Такая неудача на последнем ­этапе». «В шоу-бизнесе никто меня видеть не хотел, никому я концептуально не под­ходил, — грустно говорит сам Дорн. — Мы очень расстроились, опустились руки, ну и решили пойти в максимально близкую к шоу-бизнесу историю. Ею оказалось телевидение. При этом я отчетливо понимал, что хочу заниматься музыкой, — просто думал, что оттуда можно будет за что-то зацепиться. Мне и кастинги-то эти не нравились совершенно, просто это был единственный способ попасть на сцену. Интернет же еще не был настолько развит. Демо присылать? Кому? Все упиралось в одних и тех же людей».

Можно представить себе, что бы было, попади Дорн в мясорубку той последней «Фабрики», победительницей которой стала Анастасия Приходько (помните такую?). Вместо этого он вернулся в Киев, поступил на факультет тележурналистики — и вскоре оказался на кастинге группы «Пара нормальных».

***

«Изначально у нас была идея под группу Maroon 5 подстраиваться, — сообщает Андрей Гулык, работавший с «Парой нормальных» в компании Catapult Music, а теперь выполняющий директорские функции уже у Дорна. — Но потом прикинули, что и Roxette тоже неплохо. В то время на рынке не было дуэтов — Потап и Настя появились одновременно с нами. Ваня пришел на один из кастингов, в нем сразу был виден стержень, внутренняя сила, которую называют харизмой».

«Пара нормальных», в общем, играли по правилам индустрии: Дорн и его партнерша пели чужие скучные песни, в диапазоне от эстрадных гитарных боевиков до слезливых фортепианных баллад (рефрен титульной песни первого альбома группы звучал буквально так: «Не пиши «The End», я придумаю хеппи-энд»); они потихоньку начали звучать на украинском радио; но главное — у группы ­было много гастролей. «Я историю с группой изначально рассматривал как плацдарм, — сообщает Дорн. — Я созрел-то, чтобы самому все делать изначально, просто возможностей не было. Денег, связей, знаний, опыта». «Сразу было понятно, что группа для него лишь этап, — соглашается Гулык. — Один российский продюсер говорил, что, чтобы артисту стать успешным, ему нужно дать как минимум 50 концертов. А мы сразу поехали в тур с живой группой — без ВИПов, без всяких суперусловий, садились в Киеве на две машины и ехали; я сам тысяч сто километров так накатал. Ну и Ваня методом проб и ошибок оттачивал мастерство. Делал декорации из того, что было вокруг: из гладильных досок, из каких-то ­веников. Придумал читать стихи между номерами».

Что еще важнее — в разъездах с «Парой нормальных» по стране Иван Дорн обучился сам писать песни. «Это была вынужденная штука, — объясняет Гулык. — Слушаешь чужие песни, и они тебя не удовлетворяют, хочется сделать по-своему, а это требует знаний. Ну и Ваня в какой-то момент заставил нашего технического режиссера научить, где на что нажимать, и стал делать сам». «Я сочинял и раньше, просто не было возможностей делать это профессионально, — вспоминает Дорн. — А тут я увидел компьютер, Cubase, тра-та-та… И полилось». То, что полилось, слышно уже на втором альбоме «Пары»: гуттаперчевый диско-грув, дымчатый вокал, томительные, витиеватые мелодии. «Ему стало тесно в рамках проекта. Он уже делал больше всех. Девушка, Аня, по сути, превратилась в бэк-вокалистку, — рассказывает Гулык. — Ему хотелось, чтобы все звучало и выглядело иначе, а не получалось, потому что все равно проект существовал в рамках придуманной другими истории. В общем, он честно дождался окончания контракта и решил, что надо делать все самому». И именно в тот момент, когда Иван Дорн остался один, у него появилась команда.

***

У Ивана Дорна сегодня по-прежнему нет продюсера, зато есть целая компания — практически как леди-гаговский Haus of Gaga, только с той поправкой, что Haus в случае Дорна следует переводить как «дом» в прямом смысле слова: директором ООО «Кондорн Компани» является все та же мама музыканта («Нужен был человек, который занимается бумагомарательством, эта функция была доверена мне», — сообщает Лидия Дорн). Кроме нее — юристы, стилисты, концертные агенты, маркетинг-менеджеры и кто только не. Ядром всего этого муравейника, впрочем, все равно остаются четыре молодых человека, занимающихся непосредственно музыкой: Иван Дорн в настоящий момент является группой в большей степени, чем ею была «Пара нормальных».

Возникла она почти случайно: Дорн только-только освободился от контрактных обязательств, как поступило предложение выступить на дне рождения у киевского подростка; певец пришел к двум друзьям, с которыми раньше эпизодически сотрудничал, — и они за неделю сочинили программу на сорок минут. Так и пошло — на данный момент их четверо. Новейшее приобретение в команде — Юрий Грицак, он же Лимонадный Джо, профессиональный диджей и любитель тяжелого электронного звука. Диджей Пахатам, киевский патриот, который, пока мы катаемся по городу, читает целую лекцию про историю хауса, поминает покойных Фрэнки Наклза и диджея Рашада и жонглирует именами чикагских футворк-диджеев. («Пахатам — это такой движок инноваций, — объясняет Гулык. — Он все время отслеживает то, что сейчас еще на первом рывке, — а Ваня это, как губка, впитывает».) Четвертый товарищ Дорна — Роман Бестселлер, крайне востребованный продюсер, ставящий звук почти всей эстраде украинского происхождения в диапазоне от Quest Pistols до группы Nikita. Впрочем, Бестселлер настаивает, что их сотрудничество с Дорном — из другой оперы: «Мне часто говорили, что нужно свой проект делать. Но я очень люблю людей, и поэтому я хотел банду. В чем разница? Когда к тебе приходит человек, у которого уже есть свой образ, ты не можешь ему сказать — чувак, ты должен носить другие джинсы, петь другим голосом. А здесь у нас идет диалог, и это совсем другое. В принципе, это же вообще изначально была некоммерческая история».

«Как же так, — спрашиваю, — какая же некоммерческая история, если вы целитесь в миллионы?» «Мне важно понимать, что нас слушают и понимают много людей, — отвечает Дорн. — Андеграунд — это же не выбор. Я не думаю, что есть люди, которые пишут музыку, чтобы быть востребованными только в узких кругах». «Погоди, — начинает спорить Пахатам. — Есть же люди, которые просто выросли на музыке, не лежащей на поверхности, и ищут что-то новое. Вот какой-нибудь Innershades — он записывает треки на пленки, они хрипят, шумят, но он делает то, что хочет, и потом уже ждет отдачи». Дорн смотрит на друга недоуменно: «Так и у нас то же самое!» Пахатам смеется: «Ну да, начиналось же все всегда с андеграунда. И техно, и хаус, и Чикаго, и Детройт — все это пошло от примитивных, дурацких звуков, которые записывали на четырехдорожечные магнитофоны, а потом породило и Шер, и Мадонну, и кучу всякой попсы. А мы… Мы делаем какую-то странную музыку, потом Ваня туда поет, и люди считают, что это мейнстрим. Блин, это мейнстрим? Ну тогда мы делаем благое дело!»

С этим не поспоришь — хотя решительно все участники концессии в ответ на просьбу объяснить, как атипичный для местного эстрадного ландшафта Иван Дорн стал поп-звездой, кивают на удачное стечение обстоятельств. Его успех тем более обнадеживает, что совершенно логичен. Во-первых, дело, конечно, в самом Иване Дорне. В его харизме рубахи-парня нового типа — в том смысле, что рубаха эта с европейского дизайнерского плеча. В его грубовато-нежном флоу. В его внутренних рифмах, анжамбеманах и ассонансах — послушайте, как Дорн в «Целовать другого» плетет слова, как пропевает эти свои «лавировали и ревновали». В его подходе к русскому языку, сочетающем украинскую леность и английскую плавность: «Я вижу на русском сны, я на нем мыслю. Но, конечно, на русском сложнее писать: ты по-любому слушаешь минимум 80 процентов музыки на английском, и русский язык неизбежно на этом фоне попсит. Ну что делать? Надо … [выпендриваться]».

Важнее, однако, другое: Дорн и его команда являют собой долгожданных представителей нового поколения, отважившихся со своими модными прическами и новыми звуками выйти на большую эстраду. В русской поп-музыке за последние десять с лишним лет (после смерти Михея, пожалуй) были хорошие песни и интересные казусы, но не было движения. Она как будто потеряла мотивацию — и упустила момент, когда оказалась в ситуации глобальной конкуренции. Вышеупомянутый диапазон источников вдохновения Дорна — «от Фрэнка Синатры до спид-гэриджа» — это ведь важное обстоятельство; он прекрасно понимает, что в плеерах и плейлистах слушателей его прямыми конкурентами являются и Disclosure, и Земфира, и Марвин Гей, — и держит нос по ветру, потому что не хочет проиграть. В какой-то момент мы обсуждаем чересполосицу его новых треков — винтажный соул «Целовать другого», резкий хаус «Невоспитанного», полуабстрактную электронику «Спортивной», — и Дорн признается, что нервничает по этому поводу: «Да, мне все сойдет с рук, я никому ничего не должен. Поэтому я себе такое и позволяю. Я изначально хотел нарушать правила индустрии, но для этого надо было сначала на нее вскарабкаться, иначе никто бы нас просто не заметил. Но я все-таки переживаю, что на концерты ко мне в итоге придут сто человек, которым нравится все, что я делаю. А остальные — которым нравится, положим, одна песня — не пойдут». Да бросьте, говорю, полно же людей, на концерты которых за одной песней как раз и ходят. Дорн фыркает: «Пфф, ­пошли в жопу. Я таким быть не хочу».

Зря он переживает, конечно. Для нынешних двадцатилетних нет ничего странного в том, чтобы слушать подряд «ДДТ» и тот же спид-гэридж, и уж точно совершенно легитимна пересадка глобального звука на местную почву. Диким, феноменальным и невоспитанным Дорн кажется только в телевизионно-радийном контексте. «Когда мы сделали «Целовать другого», — рассказывает Андрей Вулык, — некоторые радийщики возмущались: мол, что это такое, на кухне, что ли, записано? А Ваня специально посылал песню сводить в Лондон, чтобы этот приджазованный звук был сделан руками людей, которые помнят, что значит записывать The Beatles с одного дубля». Когда говоришь с Дорном о современной русской музыке, он поминает добрым словом Pompeya, On-the-Go, Ассаи, кого угодно, кроме своих соседей по эфирам и афишам клуба «Рай». «Не ломает, — спрашиваю, — там появляться?» — «Ломает … как [очень]. Но мы уже все, с этим закончили. Будем действовать более хитрыми методами».

Вместе с Дорном и его командой мы бродим по киевскому Ботаническому саду, гуляем по променаду на Живописной и любуемся панорамой на Днепр и Левый берег, открывающейся от статуи Владимира. Обсуждаются самые разнообразные вопросы. Последний прорыв Фаррелла Уилльямса, главного кумира Дорна («Здорово, конечно, что он наконец всех умыл, но для меня это скорее к сожалению: раньше ты говорил, что слушаешь Фаррелла, и люди делали круглые глаза, а сейчас это все равно что сказать, что ты Майкла Джексона любишь»). Зарубежные разъезды («Мы были в клубе в Чикаго. Вот там настоящий андеграунд: какие-то шумы, перкуссии, эхо, все очень аритмичное»). Дурное наследство советской системы («Я его всегда виню, — говорит Пахатам. — У них все развивалось, у нас — запрещалось. Сейчас мы хотим слушать такую же музыку, но отстали очень сильно, приходится нагонять»). Стаса Михайлова («Мы с ним в разных видах спорта — у него гребля, а у нас коньки, ну или скейтборд»). Последний тур Канье Уэста («Мне не очень понравилось, — отзывается Дорн. — На шестой песне автотюн конкретно … [надоел]. Хотя сделано, конечно, круто — как будто на сцене вулкан, с которого лава стекает»). В какой-то момент я ловлю себя на мысли, что от своих российских коллег Дорн отличается примерно тем же, чем Киев от Москвы. Чуть западнее. Чуть расслабленнее. Чуть тоньше. Чуть свободнее.

С тем, конечно, уточнением, что имеется в виду Киев, каким он был до февраля 2014 года.

***

Киев сегодняшний — это город, центральная площадь которого пахнет копченым брезентом. Вокруг мемориальные инсталляции памяти «небесной сотни» из покрышек и цветов; рядом с палатками ходят хмурые люди с автоматами, которым явно нечем себя занять; на столбах развешано стихотворение «Смерть оккупантам!». «У нас студия рядом с Майданом, и писать, конечно, было тяжело, — признается Бестселлер. — Полчаса работы, а потом первый открывает новости в айфоне, второй, третий… И через 20 минут все сидят и читают, что происходит и сколько человек погибло». «У нас у всех тоже есть политические взгляды, и иногда мы начинали спорить и в итоге просто разъезжались по домам, — рассказывает Дорн. — Да и просто боялись ехать в центр из-за каких-то событий. Хотя через какое-то время поняли, что революция происходит в центре, а буквально в двухстах метрах люди сидят в тишине, пьют кофе и улыбаются». «Это просто давит, — говорит Пахатам, который и сам иногда ездил на Майдан после студии. — Убивают мирных людей, а тебе надо писать веселые песни. Но это очень больная ситуация, если кто-то болен, ему нужно лечиться. А мы не можем на это повлиять, мы делаем музыку». И отреагировать желания не возникало? «Нет, — отрезает Дорн. — Как раз потому что многие пытаются на этом выехать, как-то снова возникнуть в зоне внимания. Я не хочу спекулировать».

Сколь бы ни был велик соблазн увязать Дорна с Майданом, его все-таки следует избегать — тем более что не исключено, что и так найдутся люди, которые сделают эту связку произвольно («Боимся, чтобы не начали смотреть на нашу музыку через пелену революции, мол, вы с Украины, поэтому песни говно», — ­говорит Иван). У Дорна своя революция — бескровная, культурная, которой еще по большому счету только предстоит свершиться. Поздним вечером я слушаю ­готовые и полуготовые треки с нового альбома и понимаю, что все только начинается. Мне очень хочется, чтобы, скажем, песня «Мишка виновен» — фантасмагорическая электрохаус-опера про уголовника, за несколько минут успевающая пережить ряд удивительных звуковых перевоплощений, — прозвучала на какой-нибудь «Песне года». Чтобы гипнотический медляк «Оставь» подростки вешали на стену в «ВКонтакте» вместо какого-нибудь Bahh Tee. И чтобы когда-нибудь на премии «Муз-ТВ» белой вороной выглядел уже не Иван Дорн со своими странными танцами — а все остальные ее нынешние лауреаты со своими лощеными улыбочками и смертельно скучными конвейерными шлягерами.

Давай вставай, давай ломай.

Сюзанна Абдулла

Кто это

Симпатичная мулатка с арабскими корнями из Керчи, выступавшая 4 года назад под именем Сюзанны Сэлем на украинском телеконкурсе «X-фактор» с перепевкой «Halo» Бейонсе. Первый замах на мировую славу можно считать состоявшимся: Сюзанну успели окрестить украинской Золушкой и Сьюзан Бойл, критик Соседов отозвался о ней более чем благосклонно: «Есть подача, есть стиль».

Что поет

Рианноподобный R’n’B с экспериментами и интересными текстами, звучащий более деликатно и оригинально, нежели в исполнении главного специалиста по жанру в Восточной Европе — певицы Бьянки.

Перспективы

Сюзанне предлагали вступить в новый состав «ВИА Гра» — она отказалась. Помогающий на первых порах рэпер Серега наверняка хотел продолжать и дальше с ней сотрудничать — Сюзанна прекратила с ним всякие отношения. На вопрос «Кто вам теперь помогает?» она отвечает: «Бог». Вырастет ли Сюзанна в большую соул-диву вроде Бейонсе? Это теперь зависит только от нее самой.

Прямая речь

«Сейчас в моей жизни наступил новый этап — это связано с тем, что я стала писать свою музыку и сделалась творчески самостоятельнее. Я почувствовала ту свободу, которая прежде мне была недоступна. Необычность моей музыки, думаю, связана с тем, что во мне намешано как минимум семь разных кровей и меня тянет к аутентичным вещам, к корням. Мой папа наполовину араб, наполовину эфиоп — так что я указываю свое имя на YouTube еще и по-арабски, потому что есть достаточно много людей, которые знают обо мне, именно в арабоязычных странах. Кроме того, я бесконечно люблю черную музыку — Билли Холидей, Эллу Фицджералд, Арету Франклин, — я на этом воспитывалась. Русский язык же самый прекрасный из всех языков мира, он очень гибкий, и петь на нем можно очень по-разному. А что до того, что не разобрать слов, я думаю, что те, кто захочет узнать слова, найдут способ их распознать. Вообще, пение — это очень непростая вещь: раскрывать себя — это как будто раздеваться догола, и даже намного более интимно. Бейонсе для меня просто богиня — я невероятно заворожена ее мощным женским началом, проявляющимся в песнях. Поэтому я поставила себе такую сверхзадачу — быть лучше, чем она, быть лучше, чем она в принципе может быть». 

Elvira T

Кто это

19-летняя саратовчанка без музыкального образования, но со здоровыми амбициями и целой партией готовых хитов, которые успела расслушать вся Россия. Дебютная песня «Все решено» вывела Эльвиру Тугушеву, недавнего участника хип-хоп-тусовки, в элиту современного российского шоу-бизнеса. Ни одна уважающая себя музыкальная поп-премия теперь не обходится без нее.

Что поет

Равняющаяся в композиторском ремесле на Константина Меладзе артистка исполняет привязчивый романтик-поп — нежный, но убойный.

Перспективы

Еще недавно Эльвира участвовала в хип-хоп-баттлах, а теперь уверенно занимает топовые строчки хит-парадов отечественных радиостанций. «Мама в шоке, ведь я не делаю уроки, думаю, как сделать рейтинг очень высоким», — пела артистка в начале своего пути и, видать, все-таки додумалась.

Прямая речь

«Лет в 12 я поняла, что хочу заниматься музыкой, поставила себе цель стать певицей — и пошла заниматься вокалом. В 15 лет я написала свою первую песню, и тогда сомнения окончательно развеялись. Сначала все происходило в Саратове, откуда я родом, но затем меня заметили продюсеры из Москвы, я переехала — и все пошло в гору. Песни я начала писать, потому что попала в рэп-тусовку, участвовала в интернет-баттлах, потом их судила, так что элементы речитатива у меня встречаются в творчестве до сих пор. Поэтому и песни-то у меня не попсовые: взять хотя бы «Все решено», там 16 строчек в куплете — это очень сложная структура, у обычных поп-песен максимум 8, поэтому для меня до сих пор загадка, почему она так выстрелила. Надо не бояться меняться — вот несколько дней назад мы сняли такое экспериментальное видео, что даже мои поклонники меня могут не узнать. Оно выполнено в духе нового веяния в музыке трэп, сама песня на английском языке — но получилось очень стильно, мистически и одновременно танцевально».

Антон Беляев

Кто это

Российский Элтон Джон из Магадана, самоуверенный герой-сексапил, звезда популярного телешоу «Голос», регулярно выступающий на сцене с осликом по имени Плюша Би-Джуниор (у животного есть своя страница на фейсбуке!), солист группы Therr Maitz. Заявил о себе и прославился на всю страну благодаря участию в «Голосе».

Что поет

На «Голосе» не стал выделяться и пел каверы на чужие шлягеры: от «Wicked Game» Криса Айзека до «Ты вернешься когда-нибудь снова» своего тамошнего наставника Леонида Агутина. В составе проекта Therr Maitz исполняет англоязычный трип-хоп, самые известные песни коллектива: «Make It Last», прозвучавшая в кинофильме «В спорте только девушки», и «Feeling Good Tonight», ремикс на которую записали U.N.K.L.E.

Перспективы

Как утверждает сам Антон, после «Голоса» начался настоящий бум, но Беляев не намерен отходить от джазово-андеграундной линии и поддаваться уговорам бонз местного шоу-биза: звучать из каждой щели не входит в его первоочередные цели.

Прямая речь

«У меня музыкальная группа с института, то есть с 1997–1998 года. Но когда я переехал из Хабаровска в Москву, то вообще перестал играть, писал только в стол. Я пошел работать в музыкальный продакшен. Положительный эффект этой работы был в некотором повышении собственных навыков — как бы тебе ни казалось в 20 лет, что ты все можешь, опыт все-таки нужен. И там этот опыт я получил. Но, к сожалению, делание музыки для других уничтожает тебя как музыканта. Особенно если твои артисты — это, грубо говоря, не Майкл Джексон. Я работал ради денег, а артисты, которые в состоянии платить, — люди, как правило, конъюнктурные. Возможно, кому-то из них я помог и даже немного привил хороший вкус. Но по большей части это проигранная война. Невозможно победить артиста, и если он считает, что должен звучать на «Русском радио», то как бы ты ни хотел делать красиво, ты все равно должен делать туда, на «Русское радио». И для меня как музыканта это был прямо смертельный номер. Я понял, что начал внутренне совсем загибаться. И в то же время благосостояние мое ­выросло — я перестал беспокоиться о том, что я буду завтра есть, как буду снимать квартиру и добираться на работу. Тогда я подумал — пора. И в 2010 году собрал полностью новый состав и опять запустил Therr Maitz. А потом я выступил в шоу «Голос», и это стало таким скачком через пять ступенек. Буквально после первого эфира я проснулся узнаваемым всеми своими бабушками-соседками, продавцами и мороженщиками. И все мне махали ручками и улыбались. Так происходит до сих пор. Сперва я был, конечно, немного ошалевшим, щеки болели от бесконечных улыбок, но постепенно этот жар вокруг головы успокоился, и можно сказать, что я вполне освоился».

Муся Тотибадзе

Кто это

Певица, it girl, выпускница Православной гимназии и наследница известной художественной фамилии Тотибадзе. Биография ровненькая, шов ко шву: Муся представляет новое поколение московского света, является героиней бала дебютанток Tatler и персоной грата на канале «Дождь». С таким культурным багажом певческая карьера кажется лишь ступенькой на пути к чему-то большему.

Что поет

Начинала с исполнения каверов, пытаясь имитировать манеру Ланы Дель Рей, но недавно перешла на самообеспечение и перестала оглядываться на чужие песни. Первым самостоятельным шагом стала зажигательная дискома­лярия «Правда о любви», написанная для Муси солистом группы «Корабль» Александром Ширниным.

Перспективы

Мусю, безусловно, ожидает светлое будущее — и не столь важно, ­будет она продолжать играть в певицу или захочет попробовать свои силы в другой сфере человеческой деятельности. Но если она все-таки решит под­задержаться на отечественной эстраде, лучшие представители цеха получат ­достойнейшего конкурента.

Прямая речь

«Все началось с того, что папин друг Александр Ширнин из группы «Корабль» написал мне в фейсбуке: «Муся, у меня есть одна крутая песня, которую мы не пели, она такая девчачья. Если хочешь, можешь взять ее». И прислал эскиз песни «Правда о любви». А дальше Иван Лубенников сделал аранжировку к этой песне, а мои друзья предложили снять клип. Собралась большая команда, все стилисты, режиссер, визажисты и монтажер — просто согласились нам помочь. Когда мы снимали видео, все дико ржали, выпивали и кривлялись. Мы даже думали, что я буду голая сидеть на собаке, но оказалось, что сидеть на собаке, одновременно петь и шутить — непросто. И потом вдруг на Love ­Radio случайно заметили этот трек и поставили в эфир. Это было похоже на какое-то недоразумение. Я с детства занимаюсь вокалом и гитарой. Но у меня был план сначала получить какое-нибудь гуманитарное образование. Я думала поступать на философский. А музыка в моем проекте была после того, как я выполню обязательную программу. Но в результате все складывается по-другому. Теперь думаю пробоваться в ГИТИС к Олегу Львовичу Кудряшову на актерское отделение. Его мне посоветовал Иван Вырыпаев, сказал, что это ­человек, который позволит мне делать то, что я хочу. А хочется учиться, придумывать что-то новое. Я пытаюсь что-то писать сама, но пока не готова это показывать. Честно говоря, еще смущаюсь и не очень уверенно чувствую себя в этой новой роли поп-звезды или как там это называется. Тем более что я еще не определилась с жанром своей музыки. Ведь я в шутку выложила одну песню на ютьюб и не имела никаких коммерческих задач. Но теперь мы готовим альбом, я надеюсь, получится что-нибудь адекватное, и эта известность станет заслуженной».

Джей

Кто это

Участник группы D.Lemma Евгений Бардаченко начинал с брейк-данса в детстве, затем освоил программу Hip-Hop eJay, основал собственную студию звукозаписи Jay Records, а к 2012 году окончательно осознал, что «накачал мышцу сольного подхода» и начал готовиться к выступлению под именем Джей.

Что поет

Джей — это целая парадигма и собственная система координат. «Сняли джей-клипчик на новую джей-песенку», — рассуждает о своем творчестве артист. Вот если бы Ираклий Пирцхавала запел, как Тимберлейк, жил при этом в Киеве, обладал самомнением да Винчи и честолюбием Мазарини… Примерно так и можно обрисовать портрет пробивного и деятельного певца.

Перспективы

Джей считает, что за пределами Украины и «Живых журналов» его друзей о нем практически никто не знает. Выстрелит ли его моднючий и расслабленный электропоп, пока не разобрать.

Прямая речь

«Для меня все началось в двухтысячном году с танцев — сумасшедшая мода пришла в Украину, все танцуют брейк-данс, а без музыки же невозможно, так что вскоре пошла и музыка. Мы занимались в одной школе — на первом этаже мы преподавали танцы, а на втором пели девчонки из группы «Кошки». И в какой-то момент они говорят: «А давайте сделаем группу?» А мы-то готовы на все, мы же все равно университет прогуливаем, танцуем вместо пар. Так постепенно появилась группа D.Lemma, существующая до сих пор. Так что я солист D.Lemma и параллельно еще занимаюсь сольным творчеством как Джей. Сольно, потому что у D.Lemma материал больше клубный и менее философский — в клубах-то не надо умничать, там самое главное, чтобы люди бухали, танцевали и веселились. А хотелось и медлячка какого-нибудь, и излить душу, и что-то под гитарку сделать — ну то есть не просто «Эй, бейба, подойди поближе!». А с сольным проектом я что хочу, то и верчу — чисто в кайф. Сейчас на Украине все сидят на заднем месте — поэтому масштабных концертов и гастролей придется еще подождать. Слава богу, я за славой сильно и не гонюсь, так что у меня нет такого, что, мол, как же это, третий клип, а концертов нет. Нет, ну и ладно, я-то делаю классно, главное — что мне нравится. Мы с друзьями еще пишем песни разным исполнителям: вот для Елки пять песен написали, одну специально для Олимпийских игр, для «Рефлекса» тоже, Киркорова, Седоковой два миллионника сделали. Грубо говоря, зарабатываем деньги на песнях для других, а вкладываем в себя. У нас, как у рэперов, — все просто».

Katya

Кто это

Ее называют Дорном в юбке и украинской Ланой Дель Рей — не сказать, чтобы эти комплименты она не заслужила. До сольного забега Катерина Рокова работала ведущей украинского MTV и была вокалисткой группы Indie-Ya. Потом прославилась под именем Ия, которое недавно, разругавшись с лейблом, заменила на Katya. У нее внушительная образовательная база: классический вокал в музыкальном училище и магистерская работа в педагогическом университете.

Что поет

Репертуар у Кати остромодный и требующий близкого знакомства с современной музыкой, такой подход к делу можно рассматривать как одно из немногих приятных исключений на русскоязычной сцене. Кавер на Джеймса Блейка не всякому придет в голову, да и самоназванный жанр фьючер-поп взят не с потолка: Ия откровенно признается, что вдохновлялась работами Little Dragon, Churches и Hot Chip.

Перспективы

Katya уже стала своей для украинской молодежи, но выход на российскую аудиторию пока не найден. Но с такими исходными данными, опытом выступлений и такой тягой к звездному успеху за этим навряд ли заржавеет. Хоть и путь этот с учетом последних событий будет неблизкий.

Прямая речь

«Украинская музыка сейчас на стадии становления и, по-моему, рассвета. Если отмотать лет пять-десять, то в основном была только эстрада. Сейчас жанровое многообразие огромное, появляется множество подстилей, ответвлений и ручейков. Иногда даже не знаешь, как что назвать. И так будет продолжаться. Уже не стыдно признаться, что нравятся песни на русском языке, как это было в школе. Сейчас это нормально. Собственно, весь наш музыкальный продакшен — это я и Сергей Мартынов. Я живу за городом, тут мы все сочиняем, записываем, сводим. Сейчас у нас перезапуск. Мы вышли из числа коллективов, которые работают с лейблом Kruzheva Music. Наши интересы и стратегия разошлись. Они закрыли наш проект «Ия», права на название остались у компании — и старые клипы тоже, поэтому их удалили из сети. Но песни — наши, а новое название — «Katya». Я поняла, что прежде всего хочется быть собой. Так меня зовут с детства, так называют меня любимые люди. На этой неделе мы запустим новые группы в соцсетях и новый сайт. Готовимся к съемкам клипа, к презентации новых треков. Меняется только название, а я прежняя и никуда не делась. Конечно, это непростой момент. Но сейчас, видно, у всех нас такой период — все старое нужно отпустить. Это порой болезненно: как когда отрываешь пластырь — и он цепляет отдельные волоски. Но под ним уже образовалась свежая кожа».

IOWA

Кто это

Названное в честь американской идиомы «Idiots Out Wandering Around» белорусское трио из Могилева. После ряда успешных концертов в Санкт-Петербурге решили окончательно перебраться туда и теперь на фестивалях вроде «Новой волны» их представляют исключительно как российскую группу.

Что поют

В качестве ориентира музыканты называют не самые очевидные для нового поколения поп-артистов имена: Kings of Leon, Guano Apes и Пинк. Но самоаттестация в данном случае вообще ни о чем не говорит. Важно то, что «Улыбайся», «Простая песня» и «Мама» с лихвой тянут на высокое звание народных шлягеров.

Перспективы

Успех сериала «Физрук» прицепом захватил и артистов, поучаствовавших в саундтреке. В первую очередь это, пожалуй, касается именно IOWA — их композиция «Это песня простая, чтобы каждый растаял» запоминается больше всего, не теряясь на фоне Ивана Дорна, Нюши и Евы Польны.

Прямая речь

(Катя Иванчикова, вокал) «IOWA началась в 2010 году, с того момента, как перебрались в Питер, с «Простой песни». Петербург раскрывается для тех, кто хочет его по-настоящему увидеть. Мы сразу окунулись в эту атмосферу. И как-то совершенно по-другому начали ложиться стихи, музыка другая сочинялась. Плюс ко всему нам очень нравится «Аукцыон» и то, что делает Леонид Федоров. Поэтому мы сразу встретились с Гаркушей, когда проходили конкурс на «Окна открой», и он нам сказал много приятных слов, что на начальном этапе очень важно. Это очень воодушевляет, когда маститый музыкант тебе говорит, что, мол, вы все делаете правильно, только не гонитесь за большими деньгами, гонитесь за большим творчеством. Мы вот уже три года проводим все выходные в гастролях, играем по двенадцать концертов в месяц. Если бы нам не нравилось то, что мы делаем, то давно отбросили бы коньки. Первое время бывало, что мне к трапу самолета вызывали скорую помощь: летишь во Владивосток под холодным кондиционером, просыпаешься, а у тебя температура под сорок. Или же сразу несколько концертов в день — и просто не выдерживаешь. И кажется, что нет больше сил. Но потом выходишь на сцену — и тебя зрители возвращают к жизни. Мне раньше казалось, что когда большие артисты кричат в зал — «Я вас люблю, я живу ради вас!» — это фальшь какая-то приторная, что так нельзя. А потом поняла, что это правда, — люди дают тебе силы. Ты им бросаешь такой маленький мячик, а они тебе возвращают его побольше, а потом ты обратно — такой снежный ком эмоций».

Наталья Трейя, автор текстов Аллы Пугачевой и Григория Лепса

«Я пишу тексты, стихи, потому что мне это нравится, а артисты их покупают. ­Когда-то давно я жила в Белоруссии и записывала собственные песни на студии. У меня не было денег, чтобы студию оплачивать, и я писала на заказ, а за это мне давали студийное время и делали аранжировки. Потом переехала в Москву, тоже сразу попала на студию. Там кто-то записывался, у них не было текста, а я сразу его представила и им предложила — им понравилось.

На какое-то время я переставала писать для артистов песни, потому что им всем нужны были «хит-фразы», а это в их понятии не больше чем «я тебя люблю» или «не люблю тебя я». Некоторые сами предлагали видение текста — «вот тут должна быть строчка про сиреневое небо, а тут нежный ветер ласкает девушке волосы». Как правило, это были не очень известные исполнители и композиторы — обычно все-таки автору больше доверяют. Я же сама понимаю, что мужчине подходит одно петь, а женщине другое, что между поп-группой девчачьей и Пугачевой тоже разница какая-то есть. Я проникаюсь их произведениями, слушаю их и пытаюсь потом написать так, чтобы им это было близко.

Думать о том, как песня будет звучать, — это уже совершенно не моя работа. Мне главное, чтобы все довольны были словами. Я не продюсер, чтобы решать, как это должно звучать, — и что дальше с моим стихотворением происходит, узнаю потом, только когда клип, например, увижу. Но никаких неожиданностей не случается: я пишу на рыбу, то есть композитор дает мне уже готовую запись с приблизительной аранжировкой, на которой он просто напел «ля-ля-ля».

Антон Кох, автор песен группы «Винтаж»

«Песни я начал продавать больше десяти лет назад. Вежливо писал или звонил директорам артистов, представлялся и предлагал прислать материал. Кто-то отказывал после прослушивания, кто-то вообще игнорировал. Директор Григория Лепса отправила меня на форум официального сайта в раздел «Творчество фа­натов». Пользуясь случаем, передаю ей привет и хочу сказать, что я не фанат. Потом, после успеха песни «Знак Водолея», которую я написал для «Винтажа», ко мне стали часто обращаться, в том числе и те, кто когда-то от этой же песни отказывался. Но я предпочитаю оставаться с «Винтажем».

Для меня поп-музыка определяется подходом к аранжировке и яркой подачей — и точка. Есть законы, по которым жанр существует: он нацелен на широкую аудиторию. В России поп стал синонимом низкопробности, скорее всего, именно из-за качества среднего потребителя: он мало образован и совсем не цивилизован — так уж исторически сложилось, а сейчас это еще и максимально поощряется государством. Но сам по себе жанр в этом не виноват. Глупость, банальность и пошлость есть во всех жанрах, а автор волен выбирать, пойдет он по легкому пути к сердцу слушателя или сохранит достоинство. Сам я стараюсь существовать в этом жанре в позиции учителя: нужно уметь в какой-то степени опуститься на несколько ступенек вниз и подать руку тем, кто готов с тобой идти, — звучит высокомерно, но любое образование работает по таким законам. Конечно, существует риск, что, опустившись на несколько ступенек вниз, автор останется там — в погоне за количеством ушей. Так и рождается в моем понимании раз­деление на плохую поп-музыку и хорошую». 

Егор Солодовников, автор песен Елки, Иракли, «Чи-Ли» и Натальи Подольской

«Я, слава богу, не знаю, как устроен музыкальный рынок. Просто пишу и пою в свое удовольствие. Все, что я написал, не перечислить, но самые популярные песни, насколько я понимаю, — те, которые поет Елка.

Тексты иногда приходят сразу вместе с мелодией — важно вовремя схватить телефон с диктофоном и начать напевать все, что приходит в голову. Первична мелодия, уже потом я стараюсь придумать на нее соответствующие слова. На исполнителя никак не ориентируюсь, образа никакого в голове нет, и даже больше скажу — когда песня уже написана, лично мне совершенно непонятно, кто бы мог ее спеть. Это уже другой волшебный процесс, когда песня на­ходит себе артиста, ну или артист песню. У меня, скажем, в голове не могло уложиться, что Елке подойдет «Прованс», пока сам не услышал, а получилось же классно.

Когда у композиции появляются музыка и слова, я дома делаю демо — записываю песню с такой аранжировкой, какая у меня в голове играет изначально. Иногда эта версия почти не переделывается, просто переписывается в нужной тональности, а иногда аранжировка делается полностью заново. Бывает, участвую и в записи на студии, но это такое символическое участие, главное — никому не мешать. Я научился всегда с радостью принимать финальный вариант песни, несогласным не бываю. За последние лет пять, мне кажется, музыка вообще стала честнее. Отсеивается потихоньку все искусственное. Модных песен стало меньше, хороших больше».

Олег Влади, автор песен Аллы Пугачевой, Кристины Орбакайте и Николая Баскова

«Обычно я пишу и музыку, и слова — музыкальная фраза появляется в голове вместе с какой-то идеей или строчкой, которая потом разрастается до песни. Иногда пишу слова к чужим композициям — в частности, для Аллы Борисовны. В какой-то момент, конечно, нужно, чтобы текст, который в голове появляется, начал звучать голосом артиста. Когда это происходит, тогда я точно понимаю, что эта история получится. Вообще, все очень стихийно происходит — и то, что автор предлагает, на артиста может не произвести должного впечатления. Нужно в настроение попасть. Однажды Кристине Орбакайте я показывал тот же материал, который все услышали спустя три года благодаря Алле Борисовне. Только когда я Кристине песни показывал, они ее никак не впечатлили, ни одна. А Алла Борисовна выбрала «Раз и навсегда» и объяснила, что песня может звучать так и сяк, — тогда уже Кристина ее расслышала и взяла к себе в репертуар.

В песне мне всегда прежде всего хочется выразить какую-то собственную мысль, которая волнует, когда нельзя не сказать. Что-то выжимать из себя, по­тому что это актуально или модно, я не умею — впадаю в ступор, все получается ­угловатым и бессмысленным. Намеренно написать какую-то легковесную песню тоже, наверное, я не смогу. Очень много бывает историй поющих жен состоятельных людей, которые говорят: «Я хочу петь». Раньше они стремились в телевизор и хотели, чтобы их все услышали, а теперь это кулуарно происходит, для каких-то событий, юбилеев. Но даже в таких случаях я стараюсь быть честным с самим собой и не делать откровенную халтуру».

Александр Сахаров, автор и продюсер песен группы «Винтаж» и Мити Фомина

«Я не только сочиняю песни, но и продюсирую. Правда, в российском шоу-бизнесе большая путаница с терминами. Продюсер — это как раз тот, кто делает трек, вместе с артистом определяет концепцию, работает над песней до самого финала. А в России почему-то продюсером называют всех подряд: и инвесторов, и тех, кто занимается продвижением групп. С точки зрения мировой практики — это неверно.

В работе со звуком я ориентируюсь на две вещи: свой вкус и мировые тенденции звучания. Новое поколение артистов все больше понимает, насколько следование тенденциям важно. Тут дело даже не в веяниях, а в качестве. Правильно спродюсированный по звуку трек — это почти половина успеха песни.

Обычно все происходит так: вместе с артистом мы формируем концепт песни, я много общаюсь с ними и в итоге пишу такие слова, которые макси­мально ярко прозвучат именно от этого артиста, раскроют и отразят его лич­ность. Я, конечно, понимаю, какие темы популярны и востребованы, и постоян­но отслеживаю их изменения. Но часто приходится писать проще, ­потому что не у всех артистов хватает харизмы, чтобы донести что-то более сложное.

Когда люди критикуют попсу, обычно речь идет о совдеповских эстрадных песнях — я и сам готов присоединиться к этой критике. А музыка, которая находится в современных актуальных тенденциях, это уже другое — она комфортно сосуществует с другими направлениями, часто переплетаясь с ними. Поэтому конфликт попсы и непопсы постепенно уходит в прошлое».

— Давайте исходить из того, что, раз вы выступили на открытии Олимпиады, вы, стало быть, самый знаменитый диск-жокей в России сейчас. Но даже у вас не вполне завидная карьера, мне кажется. Электронные музыканты и диджеи с мировым именем работают в большой индустрии: они в списке Forbes, у них устойчивый бизнес, им предлагают серьезные рекламные контракты. ­Куда ведет этот путь в России — вообще непонятно.

— В этом вы правы. И дело все в том, что у нас не существует не только ­здоровой клубной индустрии, но и здоровой индустрии танцевальной музыки в принципе. У нас как проходят клубные мероприятия? Есть гламурные заведения, куда девочки в платьях приходят, как на бал. А мужики в костюмах — чтобы на этих девочек посмотреть и с кем-нибудь познакомиться. А музыка как раньше, так и сейчас практически ничем не отличается от того, что звучит на радио. 80 или 90 процентов наших самых рейтинговых англоориентированных радиостанций крутят музыку, которую условно можно причислить к танцевальной просто потому, что она сделана на прямой бочке. Но это не есть культура танцевальной музыки. Я не говорю, что это плохо, но…

— Было бы смешно, если бы вы стали ругать недостаточно контркультурные форматы.

— Нет, понимаете, в чем проблема. В России либо ты на радио, либо тебя нет вообще. У нас не существует середины. В свое время был такой популярный голландец Ле Гранд, у него был суперхит «Put Your Hands Up 4 Detroit» и много других, которые одно время звучали по радио, а потом исчезли из эфира. В нашей реальности этот человек влачил бы нищенское существование. Но он прекрасно себе живет, летает на частном самолете. У него нет громких радиохитов, зато есть хиты андеграундные. У нас это практически невозможно. Нет той культуры и почвы, где андеграунд может себя чувствовать комфортно. У нас есть ­тусовка, которая интересуется техно и ходит в «Арму», но все остальное превра­тилось в какой-то пляшущий ресторан. В этой связи карьерные перспективы электронного музыканта и диджея в России действительно туманны. Я по этому поводу не печалюсь, поскольку для меня всегда главным было не диджейство, а музыка, которую я пишу. Я никогда не выступал в духе: «Здравствуйте, с вами сегодня диджей Леонид, я вам поставлю десять прикольных чужих песен».

— По поводу пляшущих ресторанов: а разве все эти Soho Rooms, Boom Boom Room не те места, где вас можно встретить? Вы не из этой тусовки?

— Нет, потому что я изначально не мог себе такие тусовки позволить. У меня очень скромная семья, мама и папа инженеры. У меня было очень счастливое детство, отличные студенческие годы, но я не мог себе позволить пойти в паб, в клуб, провести там ночь со всеми вытекающими. Я не мог этого не только по финансовым соображениям, меня бы туда просто никто не пустил. Кстати, меня туда и не пускали. У меня совсем другая идея была в голове, я хотел побыть дома и позаниматься музыкой.

— Но нельзя же, мне кажется, писать музыку, не слушая других. В Москву начиная с 2000 года приехали практически все звезды электронной музыки. Куда вы ходили, кого слушали?

— Никогда не ходил на вечеринки за вдохновением. Когда я начинал, это был уже расцвет интернета — и можно было скачивать живые выступления Тие­сто и Пола Ван Дайка — а я в то время как раз транс писал. Я люблю слушать ­музыку либо вдумчиво, в студии, либо музыка идет как фон. В машине слушаю что-то очень спокойное. (Руденко по телефону звонит менеджер, на экране надпись: «Пиписька is calling». В телефон: «Алло, Слава, ребята увидели, какую картинку я на тебя сделал. Просто ты у меня как Пиписька записан, прости. Да, да, этого раньше никто не видел, только вот журнал «Афиша» теперь». После звонка: «Кстати, если что, я не гей. Даже не если что, а вообще — я по девочкам».)

— А рок-музыка вас интересовала в студенческие времена? Может, вы любили Бутусова?

— Нет, я никогда русскую музыку не слушал, я человек с другой планеты в этом смысле. Но я русскую музыку пытался писать. У меня это абсолютно не получается. Когда я только появился здесь, многие русские артисты захотели со мной поработать. Но я понял, что в русской музыке ничего не соображаю. Короче, Бутусова я не люблю. Я слушаю Guano Apes. В русских песнях самое главное — это текст. В России танцуют под стихи. Потому что когда человек слушает русскую песню — какой бы там ни был шикарный продакшен, если там поется «ой, ромашки мои, ромашки», никогда ее слушать не будут, потому что ухо цепляется за эти кривые слова. Не так много русских песен, которые ласкают слух так, как если бы они были сделаны на английском. Английский фонетически выгоднее.

— Soho Rooms или «Дягилев» не ваша тусовка, «Солянка» и «Арма» не ваша, «Нашествие» тоже нет. А где же ваш мир?

— Я нашел себя на волнах наших радиостанций. Я всегда стремился к массовому поражению: хотел сделать так, чтобы мою музыку услышало как можно большее количество людей.

— То есть вам радио важнее того, чтобы водить знакомства со светскими красавицами Москвы?

— Мне вообще по барабану на этих красавиц, я не фанат этой жизни напоказ. И вместо сотен красавиц Москвы мне достаточно одной своей, с которой можно и на дачу, и на шашлыки, и на Ибицу слетать.

— А вас, когда вы на Ибицу летаете, там что-нибудь удивляет?

— Меня поражает абсолютная расположенность людей к отдыху. У нас почему-то люди на вечеринках чрезвычайно озабочены вопросом, кто о них что подумает: «А вот я повернусь налево, а вот я повернусь направо, а эту ручку сюда, а эту ножку сюда — ой, как-то это некруто выглядит, постою-ка я с бокальчиком, башкой помотаю». А европейцы, когда платят 50 евро за вход, очень сильно хотят получить то, за чем они пришли. И готовы ради этого, может быть, даже употребить какое-то количество алкоголя или чего-либо другого — не знаю, каждому в душу не залезешь. Так что вечеринка на Ибице — это пять тысяч человек очень веселых и позитивных. И, когда приезжаешь обратно, прямо думаешь, что нет у нас обмена между артистом и зрителем. У зрителя какие-то свои ожидания: «Ну давай, раз ты такой крутой, поставь что-нибудь, удиви нас». А ты думаешь: «Ребята, ну почему вы все такие тухлые?» Вы заплатили деньги, чтобы на меня посмотреть, и стоите, как будто бы я вам что-то должен. В рамках нашей страны не стоит изобретать велосипед — всем нужны только хиты. Раньше мне хотелось это как-то изменить, но теперь я махнул рукой. Поэтому я перестал переоценивать свою роль в смысле образования слушателей. Но, повторяю, я себя воспринимаю в первую очередь не как диджея, а как композитора.

— Давайте обсудим ваше сочинение, которое все очень хорошо себе представляют: сет на открытии Олимпиады. Из чего он состоял, если попытаться разложить его на элементы?

— Задача была поставлена конкретно. Нужно было взять элементы российской музыки и переосмыслить их в таком ключе, чтобы весь мир увидел, что мы не только делаем шикарное шоу, а еще и музыка у нас на современном уровне. Для этого мы разделили пятьдесят минут на некие составляющие. Первая составляющая — это знакомые мелодии, которые должна была идентифицировать российская аудитория. «Яблочко», например. Вот смотрите: мы берем четыре минуты этой песни. У нас есть пятьдесят секунд проигрыша «Яблочка», а потом полторы минуты проигрыша, сделанного в таком стиле, чтобы международная аудитория поняла: это что-то классное, модное, мы это понимаем. Больше всего трудностей у меня было с песней «Есть только миг между прошлым и будущим». Это до мозга костей композиция времен Советского Союза — эпохи, о которой я знаю понаслышке, потому что я рожден в 1985 году. И не все музыкальные ходы того времени я принимаю.

— А когда разгорелся скандал с Земфирой, вы себя как чувствовали?

— Сразу после церемонии открытия я видел Константина Львовича (Эрнста. — Прим. ред.), и он сказал, чтобы мы не переживали. Мое дело было музыку написать, а очисткой прав занималась другая служба.

— Вообще, по-вашему, Земфира — главный русский музыкант?

— Я никогда не был слушателем Земфиры. Но мне кажется, что такие ре­бята, как «Мумий Тролль», как Земфира, — это люди, которые создают некий лайфстайл, который сопутствует их музыке. Это как у Фаррелла Уилльямса: вот слушаешь его песенку, и тебе хочется надеть такие же брючки, такой же пиджачок, такую шляпку. «Because I’m Happy»… Это не только музыка, это ­субкультура.

— А как вы себе объясняете, почему именно вас позвали в Сочи? Вы же не аранжировщик, который любой советский хит как-то необычно преподносит, и не знаток русской музыки к тому же.

— Просто во время Олимпиады и церемонии открытия нужны были люди, которые хотя бы что-то в своей жизни сделали за пределами нашей родины. Ведь пела же на открытии Анна Нетребко, которая вне России проводит больше времени, чем здесь. А знамя несла Ирина Шейк — одна из самых известных русских девушек в мире. Нужны были люди, которые умеют разговаривать с мировой аудиторией на одном языке.

— После этой истории наступило какое-то общее признание вас как музыканта?

— Знаете, Олимпиада — это все-таки не мой личный концерт. Я был всего лишь частью происходящего. Поэтому сказать, что Олимпиада как-то безумно изменила мою жизнь, я не могу. Но Олимпиада открыла очень много дверей, ­которые были до этого закрыты для моей композиторской деятельности.

— Ну тогда безнадежная у вас профессия, если даже после Олимпиады ваша жизнь не улучшилась в тысячу раз. Вот вы машину эту купили давно?

— Нет, после Олимпиады. Но до этого тоже была хорошая машина, и до нее тоже была хорошая! Дело в том, что Олимпиада — это такая вещь, которая может оказаться последним достижением в послужном списке артиста, потому что очень трудно перебить эфир на 3,5 миллиарда человек. Но я подошел к этому событию как к платформе для того, чтобы показать людям мои новые песни. Вы, кажется, ждете от меня бурного фонтана эмоций по поводу церемонии, но я живу своей работой и тем, что у меня будет дальше. Знаете, есть артисты одной песни, и всю жизнь только о ней и говорят. Вот так и Олимпиада: если говорить только о ней, получается, что в твоей жизни больше ничего не происходит.

— Но вы же не только в Олимпиаде участвуете, но и в других официозных мероприятиях. Вот в День России два года назад на Красной площади с Игорем Крутым выступали.

— Я, конечно, не из этой тусовки, но мне хочется верить, что я делаю хорошую музыку. Поэтому и поступило предложение сделать песню с Игорем Яковлевичем. Он профессионал до мозга костей, очень приятный в общении, очень простой. Вот как мы с вами сейчас разговариваем, вот так он бы с нами общался.

— Если вас сейчас приглашают куда-то выступать и ждут, что вы отыграете олимпийский сет от начала до конца, вы соглашаетесь?

— Да, почему бы и нет? Это же моя музыка, я в нее вложил столько времени, сил, почему бы ее не сыграть? Что в этом такого стыдного? Вы знаете, я хотел бы наше с вами интервью перевести в более позитивное русло, потому что кажется, что вы хотите меня пожалеть, как будто у меня все плохо. У меня все прекрасно. Я считаю, что все мои высшие достижения еще впереди. Я для этого каждый день работаю.

— А вы как композитор следите за своими сверстниками из новой волны русских музыкантов: вот есть группа On-The-Go, Tesla Boy?

— Tesla Boy знаю, но, если честно, мне не очень нравится.

— То есть вы не ощущаете, что вы люди одного поколения, вместе составляющие портрет современной русской музыки? Или вы все-таки к другой системе себя причисляете?

— Какой портрет современной русской музыки? У нее другое лицо. Я думаю, это Николай Басков. Ну смотрите на вещи глобально. Первый и Второй каналы, если сложить, могут занимать сорок процентов телевизионной аудитории. О каком-то доминировании без присутствия на этих каналах мы не можем говорить. Да, люди слушают свои айподы, в интернете находят что-то. Но в данный момент в Российской Федерации это капля в море по сравнению с телевидением. Давайте будем объективными. В нашей стране по-прежнему так: если ты пропал из телевизора, люди вообще считают, что ты умер. Если вы хотите объективности, подойдите к первому встречному на улице и спросите: «Вы знаете Нойза МС? Вы знаете Антона Севидова? А Николая Баскова знаете?» И получите портрет ­современной русской музыки.

Ираклий Инцкирвели, финалист детского «Голоса», исполняет «It’s a Man’s World» Джеймса Брауна

Антон Севидов (лидер группы Tesla Boy): Этот мальчик очень круто поет! Но так себе голосовые связки выкручивает, что это очень опасно. Тем более до того, как сломается голос. Может после этого просто больше не петь.

Михаил Фихтенгольц (оперный менеджер): Может себе, профессионально вы­ражаясь, наработать узлы на связках, как мозоли. Это в любом возрасте делать довольно-таки опасно…

Севидов: Например, все африканцы, чернокожие ребята, у них просто от при­роды связки более эластичные. У них таких проблем вообще нет, для них так петь естественно. А у него — имитация под афро. Это большая нагрузка на связки, и бывает, к сожалению, что люди от этого теряют голос. Вообще, мутация голоса — это такой сложный момент для мальчиков. Мне фониаторы (врачи, которые лечат голос) в Гнесинке вообще два года запрещали петь. Притом что до этого я уже участвовал в «Утренней звезде».

Юрий Квятковский (театральный режиссер, автор спектакля «Копы в огне»): В этом есть что-то такое чарующе неестественное. Выходит ребенок и изображает из себя взрослого. Я все-таки за естественность.

Фихтенгольц: Я бы предпочел слышать, но не видеть. Когда шоу в детском формате, речь фактически идет о вундеркиндах. А вундеркинды — это само по себе несколько противоестественное явление. К тому же здесь ты успешен тогда, когда наиболее талантливо имитируешь взрослых. Это смотрится очень притянуто за уши.

Севидов: Я все-таки не согласен. Я вспоминаю себя в детстве, на конкурсах. Мне хотелось петь, как Рей Чарлз и Стиви Уандер. Но при этом я был совершенно ­естественным в своем пении, искренним. То есть это были мои эмоции.

Паула Диринга, участница отборочного тура детского «Голоса», исполняет «Снег» Ирины Билык

Фихтенгольц: Она выглядит более естественно, потому что в этом есть что-то детское. Ну и именно поэтому они ее не выбрали. Ненавижу, когда с детьми сюсюкают — вот это «масянечка», — особенно когда совесть гложет. Не выбрали ее, а потом повернулись (по правилам «Голоса» судьи слушают участника, сидя спиной к сцене, и поворачиваются, если считают, что он должен далее участвовать в шоу. — Прим. ред.) и увидели эту кнопку, стыдно стало…

Квятковский: Извините, но это просто… [ужас]. Ведь это же спродюсированная ситуация. Они снимают это так пристально, такой драматический момент, кадрирование, крупно слезы, как они обнимаются… Это «Жди меня», только намного пошлее. Просто неэтично допускать такие моменты.

Фихтенгольц: Ну а как этого не допускать? Это же конкурс, кто-то проигрывает. По определению такие ситуации предполагаются.

Квятковский: На самом деле нет. К примеру, в той же «Утренней звезде» такой детской реакции на сцене не было. Ребенок мог потом в гримерке, тихонечко… А тут на всю страну.

Севидов: Ну да, я согласен. Пожалуй, это в принципе отражение нашего времени, когда все должно быть быстрее, больше, эмоциональнее.

Квятковский: У меня есть дети, я говорю как родитель. Все, что происходит между мной и моими детьми, должно нести некую образовательную составляющую, простите за пафос. В данном случае эти родители — как те люди, которые стремятся, чтобы их ребенок попал в сериал. Я работал на телевидении, видел, как взрослые таскают детей, пропихивают их все равно куда — лишь бы на телик.

Фихтенгольц: Запуская ребенка в проект, родители должны очень четко осознавать степень ответственности и последствия. Потому что в лучшем случае это просто слезы, которые вот так бесстыдно сняты камерой и выставлены на обозрение всей стране. В худшем — это психотравма, вечно указующий перст: она была в «Голосе», и ее никто не выбрал! Собственно, самое страшное в вундеркиндах, что большинство из них потом превращаются в обыкновенных людей. А родители их с детства убеждали, что они исключительные. Мне эта девчушка в гораздо большей степени симпатична именно потому, что ее пение — это такой детский уровень. Оно гораздо более естественно для ее возраста. Но именно поэтому ее и не выбрали. Для судей важно, чтобы было как у взрослых.

Севидов: Потому что нет вау-эффекта. На самом деле есть еще такой момент. Мальчик пел соул-композицию. Если вы зайдете в Нью-Йорке в любую церковь, куда ходят чернокожие, то увидите и более маленьких детей, которые будут петь круче. Причем для них это абсолютно естественно. А этот мальчик грузин. У грузин тоже очень развита певческая культура. Мне подруга рассказывала, как в Тбилиси решили открыть караоке. А через неделю закрыли: грузины не очень поняли, зачем нужно отдельное заведение, чтобы петь.

Фихтенгольц: Ладно, давайте теперь половозрелых смотреть.

Наргиз Закирова, финалистка 2-го сезона взрослого «Голоса», поет «Still Loving You» группы Scorpions

Фихтенгольц: Дельная тетка.

Севидов: Человек с татуировкой в пол-лица — это здорово.

Фихтенгольц: Да, вид у нее не православный. Скажем так. Но дело даже не в татуировках. Не могу сказать, что ее голос там меня куда-то вынес. Таких голосов, скажем честно, много. Но в классическом музыкальном бизнесе, в котором я варюсь, есть такое выражение — it’s a good package. Хорошее сочетание голоса, внешности, артистизма, харизмы, умения себя подать.

Севидов: Круто, что ее не прогнали, а, наоборот, подняли. Думаю, есть какой-то позитивный эффект от того, что такой человек очутился в рейтинговом шоу. Я просто понимаю, что даже на ребят, которые ходят в скинни-джинсах в небольших городах России, и то косятся.

Квятковский: То есть это, по-твоему, добавит обществу толерантности? Если ток-шоу на телике посмотреть, там же всякие Тесаки, разные маргиналы появляются. Моисеев, Зверев… Я не думаю, что она какой-то нонсенс.

Фихтенгольц: Простите, но как выглядит Надежда Кадышева… Вот страшнее нет ничего. Рядом с ней эта лысая женщина — образец добропорядочности и хорошего вкуса. И все-таки до того, чтобы придираться к внешности, мы пока еще не докатились. Это перспектива ближайших двух лет. Пока что нас не устраивают друг в друге ориентация, высказывания о Великой Отечественной войне — я имею в виду, если о законодательстве говорить.

Севидов: Ну знаешь, я могу тебе сказать, что в провинции — а я уже видел афиши ее тура в Казани и где-то еще — люди воспринимают подобный вид очень ­даже в штыки.

Фихтенгольц: А как твою седину они воспринимают? Наверное, под Хворостовского косишь…

Севидов: Ой, да! Ты меня раскусил! Еще я мечтаю работать с Игорем Крутым.

Фихтенгольц: Если ты это сделаешь, я тебя в фейсбуке удалю.

Антон Беляев, полуфиналист 2-го сезона, поет «Wicked Game» Криса Айзека

Севидов: Антоха Беляев… В первый раз мы с ними пересеклись на фестивале «Усадьба Jazz», где играли на одной сцене. У меня тогда была группа, которая называлась «Неонавт». А его группа Therr Maitz много лет куда-то пыталась пробиться, ну и как-то не получалась — притом что они все отличные профессионалы. А вот после «Голоса» у них дела фантастически пошли в гору.

Квятковский: А ты бы пошел на это шоу?

Севидов: Честно говоря, нет. Ну просто не вижу в этом смысла для себя. У меня и так есть то, что мне нужно. Свой лейбл, своя группа, гастроли расписаны на месяцы вперед. К тому же покрытие Первого канала — это бывший Советский Союз. И после шоу вас никто не узнает в Европе, в Америке. А у нас изначально был прицел на то, что мы международная группа. В прошлом году у нас было три тура по Америке. Мексика, Колумбия…

Квятковский: Мне кажется, это шоу не для профессионалов просто. Я уверен, что если бы какие-нибудь «Копы в огне» стали ассоциироваться с Первым каналом, это была бы шляпа. У телика же есть же определенная аура. Вот можно ли представить себе условного Ноггано на шоу «Голос»?

Фихтенгольц: Для профессионала любая сцена — это сцена. Святослав Рихтер выступал одинаково и в детских музыкальных школах, и в консерваториях.

Квятковский: Когда профессиональный музыкант со своей уже сформированной группой выходит на эту сцену, мне за пацана сразу становится неловко. ­Когда ­продавец из «Макдоналдса» выходит на эту сцену, он получает путевку в жизнь. А мотивация этого парня попасть в шоу — она не творческая, а коммерческая на самом деле.

Фихтенгольц: Ну погодите! В этом всегда есть прагматическая составляющая. Ее не может не быть. Люди туда идут именно потому, что это бешеный рейтинг, тебя все увидят и у тебя начнется какая-то новая жизнь. Просто в нашей стране извращен сам механизм попадания в ротации. Прекрасно, что эта группа выстрелила. Нехай будет, дуже гарно спивают. Я вполне могу себе представить возмущение этого Антона Беляева, который каждый божий день на том же Первом канале видит такую парашу… Людей, у которых, извините, голос как в жопе волос — тонок и нечист. И эти люди собирают тысячные залы. И напрашивается логичный вопрос. А чем я хуже? А как я могу пробиться?

Квятковский: Куда пробиться-то? Телик не ассоциируется с качеством.

Фихтенгольц: Все-таки нет. Я сам телевизор ненавижу во всех его проявлениях. Но качественные вещи там все-таки есть. Например, шоу «Голос». И если появ­ляется вот такой единственный легальный шанс не раздвигать булки, а прийти и спеть — это прекрасно.

Севидов: Я понимаю вас обоих. Проблема в том, что у нас нет своего российского «Top of the Pops», как в Британии. Нет своего настоящего хит-парада популярных песен. И получается, что «Голос» совмещает те функции, которые в других странах разведены: шанс для новичков и соревнование для профессионалов.

Сергей Волчков, победитель 2-го сезона, исполняет арию Мистера Икс из оперетты «Принцесса цирка» Имре Кальмана

Севидов: Да ладно! Вот этот выиграл? Серьезно?!

Фихтенгольц: Ой, мать. Как хорошо, что мат в прессе запретили.

Квятковский: А сколько у него боли в глазах…

Фихтенгольц: Ну голос у него поставленный. На кухне «Макдоналдса» так не поют. Но какое жабо у него отвратительное! Все-таки неизбывна тоска широких масс трудящихся по вот таким припудренным, занафталиненным образцам псевдооперного пения.

Севидов: У него голос из радиоточки.

Квятковский: На канале «Культура» было шоу «Опера».

Фихтенгольц: Странно, когда так дико перемешиваются жанры. В «Голосе» участники в основном поют известные поп- или джаз-стандарты. А это советская эстрада. Летели два крокодила, один на север, другой зеленый.

Севидов: А у меня другое ощущение. Что вот эта нафталинная советская культура, которая сейчас присутствует в каких-то очень искаженных формах, в исполнении этого молодого человека не так уж и пошло звучит. Мне это симпатично, такое небольшое извращение… Как когда-то пригласили Михаила Боярского в модный клуб «Икра» выступать — и пришла тысяча человек молодежи. Для меня в этом есть некий кайф.

Фихтенгольц: Ну он делает это уныло… Наша оперетта — то же, что популярное фольклорное направление в советской эстраде, которое в свое время символи­зировала Зыкина, а теперь Надежда Бабкина и Кадышева. С реальным русским фольклором это никак не связано. Так и советская оперетта к австрийской или французской оперетте имеет мало отношения.

Квятковский: Глядя на этого Волчкова, я вспомнил Баскова.

Севидов: Мне кажется, этот все-таки покультурней.

Квятковский: Когда Басков только появился, он был суперкультурный.

Фихтенгольц: Он сначала совмещал профессию популярного певца с профессией оперного артиста. А потом оказался только поп-певцом.

Севидов: Знаете, я помню, когда только Басков стал популярным, я простудился, а мне надо было концерт петь. И мне дали телефон фониатора Большого театра.

Фихтенгольц: Изгарышева. Это легендарная личность.

Севидов: Точно! Я пришел к ней, захожу — а там сидят еще ее медсестры. Она сходила на «Евгения Онегина» с Басковым и рассказывала им: «Нет, вы знаете, это такая пошлость…» Потом наклонялась ко мне: «Вы рот откройте». Я: «А-а-а». А она тут же отворачивались: «Так вот, это такая пошлость была! Просто отвратительно. Я такого не видела!… Давайте, открывайте… Понимаете, это позор …» Я тогда многое узнал про Баскова.

Сестра Кристина, полуфиналистка итальянского «Голоса», исполняет «No One» Алисии Киз

Квятковский: Вот этот ролик с монахиней я видел!

Фихтенгольц: Представляю их рожи, когда они обернутся и увидят монахиню… А башмаки! Какие у нее башмаки! Вот это, я считаю, круто! Это такой эффект Сьюзан Бойл. Помните, как она выходит на сцену, тут же выхватывают из толпы кислые лица зрителей, которые смотрят на вот эту жуткую бабищу. И потом как у них меняются выражения, когда она начинает петь. Естественно, все в лоб. Но это же телевидение. А так — круто! Это фан! Вы попробуйте представить ­такую матушку Евдокию…

Квятковский: Да, из Оптиной пустыни выходит и начинает петь Элтона Джона.

Фихтенгольц: Это же с ума сойти! Собственно, для этого и существуют такие шоу. Нарушение клише. В этом и заключается магия человеческого голоса. Это инструмент, который мы не видим. И человек, с которым меньше всего ассоциируется такая божественная сила, вдруг открывает рот — и превращается в совершенно другого человека. Голос — это штука иррациональная.

Квятковский: Мне кажется, это режиссура. Для меня это просто ситком чистой воды. Я думаю, что просто сидела креативная команда и ломала голову — как нам еще сделать рейтинг. Давайте бомжа найдем. Или пускай собака поет. А может, монашка? О! Монашка!

Фихтенгольц: Это то, чему радуется широкая масса трудящихся, причем совершенно справедливо. У нас же вся массовая культура последних лет пятидесяти откровенно визуального характера. А голос — это единственное, что не поддается визуальному воплощению. Это инструмент внутри человека…

Севидов: И он до сих пор работает.

Фихтенгольц: Еще как работает. Вот представьте себе такой флешмоб: вы едете в автобусе и рядом какая-то непримечательного вида тетка с двумя пакетами из «Седьмого континента» вдруг начинает петь дивным голосом арию Тоски. Ну естественно, вы обалдеете, у вас мурашки по коже побегут.

Квятковский: Мне кажется, тут есть еще такой интересный момент: вероятно, популярность этого шоу у нас связана с тем, что люди реально устали от фонограммной культуры.

Фихтенгольц: Да, абсолютно. Потому что вся поп-культура девяностых — это абсолютный фейк. Я могу профессионально судить — у нас из 20 эстрадных певцов вокальными данными обладают максимум двое, и те умудряются их просрать. В этом смысле «Голос» положительно влияет на вкусы широкой общественности, потому что очевидно, что туда попадают люди, у которых прежде всего действительно очень хорошие вокальные данные. Но тут есть один очень опасный момент. Потому что в нашей поп-музыке, в этом зазеркалье существуют некие непонятно кем придуманные стандарты, и там все люди одинаковые. И перед этими певцами из шоу «Голос» встанет выбор — либо ты подстраиваешься, либо непонятно как выживаешь. Это произошло когда-то с Долиной, с Валерией, которая поначалу не пела эту херню. Даже с тем же Димой Биланом.

Квятковский: А откуда вообще у них всех должны песни появиться? Они что, ­авторы?

Фихтенгольц: Нет, по большей части они исполнители. Значит, они будут ра­ботать с теми же продюсерами и композиторами, что и все остальные. Так что скоро и они начнут петь «Ветер с моря дул, ветер с моря дул»…

Райдеры, досуги, казусы: чего требуют музыканты и как они проводят время

Промоутер из Калининграда: Вообще, большие артисты работают по четкому графику, ни на йоту от него не отступая: прилетают в город, спят, едут на площадку попробовать микрофон, гримируются, выступают, ужинают, спят или сразу же в аэропорт. По большому счету организаторы с ними даже толком не общаются. Но интересные требования, конечно, случаются. У одной группы, которую мы привозили, в райдере были шарики для пинг-понга. Когда мы спросили, зачем они нужны, оказалось, что это проверка: многие организаторы в России даже не читают техрайдер, поэтому они включили туда этот странный пункт, чтобы понять, будет ли нормальный звук на концерте.

Промоутер из Краснодара: Однажды организовывали фестиваль с гитаристом Виктором Зинчуком. У него в программе была фишка — он завязывал глаза и вслепую фигачил «Полет шмеля». А наш знакомый по имени Леха, трубач из одной местной группы, то ли накурился, то ли набухался, но в этот момент вывалился на сцену и начал танцевать танец маленьких лебедей. В зале, конечно, шок, все смеются, орут, а Зинчук с завязанными глазами думает, что все, красота, он порвал зал по полной программе. Зато жюри в итоге это оценило и подарило Лехе командирские часы как лучшему шоумену фестиваля.

Владимир Макаров (агентство FanGid, Уфа): Самый сложный артист — Юрий Антонов. Мы с ним ни разу не работали, но и не планируем. Насколько я знаю, Юрию Михайловичу не нравится абсолютно все, начиная с момента, как он спускается с трапа самолета: ни гостиница, ни площадка, ни гримерка, ни машина, на которой он ездит, ни еда, которую ему подают.

Александр Рыжов (агентство «Музыкальный город», Красноярск): Всем моим коллегам известен бытовой райдер Валерия Яковлевича Леонтьева, неотъемлемым условием которого является возможность полного затемнения в спальне, black out. Этот пункт вызывает проблемы у многих организаторов, особенно у тех, кто сталкивается с подобным условием впервые. На моей памяти кто-то из коллег выходил из положения, заклеивая окна пленкой или полиэтиленовыми пакетами, но если заклеивали неровно, оставались какие-то зазоры, Сергей Любин, начальник службы безопасности Валерия Яковлевича, проверяя номер перед заселением, переклеивал сам или заставлял организаторов переделывать.

Мансур Сафиуллин (агентство «ЯгоDа», Новосибирск): Была история, после которой задержку любого концерта у нас объясняют фразой «барабан искали». Мы делали концерт Киркорова, накануне вечером звонит директор и говорит: «Завтра нужен барабан — такой гусарский, с перетяжкой». Обзвонили театры, оркестры, военные части — нашли один барабан. Прошел саундчек, и вдруг перед самым концертом зафонил весь звук. Почему начало концерта задерживается, долго объяснять, вот мы и хохотали, мол, «барабан ищем». А зрители билетов не сдавали, а провели полтора часа ожидания в буфете, многие перезнакомились, так и проходили в зал — с недопитыми бокалами вина и коньяка и недоеденными бутербродами в пластиковых тарелочках. На концерте люди так пели, так плясали, так братались, все с этими пирожными и коньяком — в итоге это был один из самых душевных концертов на моей памяти. С тех пор я знаю, что задержка концерта всегда идет на пользу. А что касается невыполнимых райдеров — это миф. Ну да, у Филиппа Бедросовича в райдере значится кровать не менее 2,2 м в длину, но это же не каприз, такой рост у человека. Для кровати такая длина — нестандартная. Помню, делал ему концерт в Новосибирске — ничего, плотники наращивали кровать.

Яков Сидоренко (Russian Promotion Company, Краснодар): Очень часто фанаты выбегают на сцену, начинают целовать руки артисту, при этом тот не понимает, что делать. А самые ярые поклонники — у Филиппа Киркорова: когда он выходит из гримерки или на улицу, женщины бальзаковского возраста бегают за ним со скоростью спортсменов на старте.

Екатерина Верещагина (промоутер из Самары): Одна известная команда вписала в райдер шоколадку определенной марки. Когда мы не нашли именно ее и позвонили директору, нам сказали, что нужна не шоколадка, а фольга из нее. Еще у одного музыканта в райдере было 10 пар носков. График настолько плотный, что некогда ни купить новые, ни постирать свои и высушить их после концерта.

Сотрудник ночного клуба в Самаре: У Леонида Агутина существует довольно большой и сплоченный фан-клуб, для которого всегда есть квота бесплатных билетов на концерты. При этом публика у него совсем не бедная, и едва он отдохнет после концерта, его тут же увозят на какие-то дачи-сауны, где уже продолжается веселье. Относительно быта он человек весьма нетребовательный, единственное, что подчеркнуто в райдере, — чтобы в гостинице были окна с темными шторами, чтобы можно было поспать, и бутылка коньяка, притом даже не XO, а VSOP. С собой он возит не только команду из 16 человек, но и полный комплект звуковой аппаратуры, что позволяет ему выступать вообще на любой площадке с хорошим звуком. Поет он вживую.

Бывший сотрудник промоутерской компании из Самары: У Стаса Михайлова жесткие требования к парикмахеру: волосы у него очень редкие, и парикмахер должен сделать так, чтобы со сцены это было не видно. Более того, в день концерта по райдеру у него есть спа-процедуры, которые позволяют убрать из организма лишнюю воду и сделать так, чтобы лишний вес был не так заметен, особенно он волнуется за живот. В день концерта он должен видеть, что весь город заклеен его афишами, даже если билеты давно проданы. Все должны знать, что в этот день выступление состоится. Любит одно конкретное дорогое вино, и часто его приходится заказывать заранее из другого города. И, кстати, вопреки расхожему мнению, на него ходят не только одинокие женщины. Знаю много обеспеченных мужчин 50–60 лет, которым Михайлов нравится, особенно под водочку.

Промоутер из Поволжья: Ваенга и Михайлов могут задержаться в городе на 3–4 дня, чтобы сделать перерыв между концертами. Обычно они отдыхают в бане или сауне, часто заказывают спа-процедуры. В Самаре Стас Михайлов вместе с командой из 16 человек даже в кино ходил, правда утром, когда там никого не было.

Роман Матыцин (пиар-директор радио «Шансон» в Краснодаре): Была история с Сергеем Пенкиным. Местный промоутер сэкономил и заселил в ужасную гостиницу. Никто не ожидал, что Пенкин со своей командой прилюдно полезет в драку и громче всех будет кричать: «Пидорас!»

Евгений Курулев (промоутер из Чебоксар): Ивана Дорна должны были обязательно встречать девочки с шариками, причем определенных цветов. Синие, желтые, красные — как в песне. Мы искали девочек-фанаток, надували шарики. Удивительно, но ажиотажа особого не было, хотя народу был полный зал. Даже девочки, которых мы нашли, чтобы они встречали Дорна с этими шариками, его не узнали вообще. Они помахали шариками, попели песни, он вышел из автобуса, их сфотографировал, потом зашел в гостиницу. Спустя какое-то время девочки меня спросили: «А когда Иван выйдет?» Я им говорю: «Так он только что прошел». Они — с удивлением: «А это он был, да?»

Индустрия, площадки, рейтинги: кто где играет и как развивается рынок

Екатерина Верещагина: По части звука многие организаторы вообще не вникают, фонограмма там или нет, этим полностью занимается звукопрокатная контора. Знаю точно, что Валерия, к примеру, поет вживую, да и многие артисты сейчас фонограмму не используют, это заметно по характерной одышке. У зрителей есть уши, и они прекрасно слышат, если концерт идет не вживую — больше они не придут. Я была ассистентом на последнем шоу Аллы Пугачевой, так вот там было все по-честному, я сама слышала, как она готовилась. Хотя не исключаю, что где-то ей и помогли.

Яков Сидоренко: Российские артисты, как и зарубежные, практически все работают вживую, по крайней мере на концертах — фонограмма нужна только для съемочных моментов, когда они выступают на камеру для телепередач или чего-то еще. Я понимаю, что это не та информация, которую вы бы хотели услышать, но в реальности это так.

Промоутер из Калининграда: Спрос на больших артистов снизился, они перестали собирать стадионы, дорогие артисты собирают площадки не больше 2–3 тысяч человек. В Калининграде был киноконцертный зал «Россия» на 1200 сидячих мест, там не было даже гримерок и входа для артистов, вместо гримерки ­было пространство за киноэкраном. Но это была популярная площадка, потому что в центре и дешево. Был бедный массовый клуб «Сити-парк» — приставные стулья, неуютное холодное помещение; там проходили концерты Валерии, Галкина, Шуфутинского, Леонтьева, но все это было не слишком рен­табельно и закрылось. Сейчас есть дворец спорта «Янтарный» — относительно новая и вроде бы благоустроенная площадка, в которой, впрочем, куча проблем со звуком. Открывалась она концертом Киркорова, и там была такая засада со звуком, что было вообще непонятно, что он поет. Но это даже не главное. ­Согласно федеральному закону, на спортивных объектах нельзя употреблять и продавать алкоголь. Поэтому туда зритель идет с большой неохотой.

Промоутер из Самары: В городе с площадками просто беда, везти группы на 1000 человек особенно некуда. Есть совершенно убитый Областной дом офицеров. Играют там и «Бутырка», и «Звери», и тот же Стас Михайлов до определенного времени выступал (а сейчас он в Филармонию ездит и поет на фоне органа). Со звуком все решается с помощью прокатных контор, но зал с дермати­новыми креслами испортил немало крови. Не раз случалось такое, что звезды, пытаясь нырнуть в толпу, ломали ребра об их спинки.

Роман Матыцин: На первом месте по сборам сейчас — выкормыши телепроектов, самый популярный артист — Наргиз Закирова, которая собирает тысячные залы, притом не в сезон. Ее любят и школьницы за каверы на Nirvana, и бабушки за перепевки Пугачевой. По-прежнему собирает шансон. Ваенга, Михайлов начинают проседать, у Лепса бесконечные переносы, но он собирает лучше. А есть такие персонажи, как Артур, например, толком неизвестные — но если в ротации радио «Шансон» есть хотя бы две песни, то они собирают полный зал. Неожиданно много собирают Саруханов и те, кто близок к радио «Ретро FM». Современная попса, которая крутится на «Европе Плюс» и «Русском радио», собирает плохо. Иван Дорн — клубный проект, не могу сказать, что это ­попса, на концертных площадках он почти не выступает.

Мансур Сафиуллин: Сегодня большое влияние на рынок оказывают телевизионные музыкальные проекты: «Голос», «Один в один» и другие. Благодаря «Голосу» некоторые люди в регионах впервые увидели, какой еще может быть популярная музыка, — сегодня Наргиз, Гела, Антон Беляев успешно турят по стране. Оказалось, что людям интересны новые имена.

Александр Рыжов: Самый стабильный, надежный гастрольный артист, безусловно, Григорий Лепс. Он порядка 5–6 лет неизменный лидер, кроме того, с ним приятно работать — никакая популярность его не испортила. Он как был человеком, ходящим по земле, так и продолжает по ней ходить — может съесть и сосиску в тесте. Вообще, сейчас все говорят о кризисе — и я замечаю некоторое сходство с 2008 годом. Тогда произошло ощутимое сокращение гастролей, мы ста­рались проводить концерты только проверенных артистов — Ваенги, Лепса, «Машины времени», Леонтьева, Меладзе. Рухнул рынок корпоративов, и даже артисты, которые редко гастролируют, поехали по стране — деньги-то надо было зарабатывать. Начались послабления в райдерах: начали исчезать пункты о перелетах в бизнес-классах, гонорары стали более гибкими, а артисты — более сговорчивыми. Сейчас дело идет к похожей ситуации. Зрители не понимают, что именно происходит, в чем именно выражается так называемый кризис, но начинают придерживать траты, в результате порой мы имеем полупустые залы — это показала и весна-2014. Из 30 концертов дай бог три-пять прошли с аншлагом — это «Любэ», Серж Танкян, тот же Лепс. Даже Стас Михайлов в этом сезоне аншлагов в регионах не собрал. Думаю, мы еще почувствуем последствия кризиса на повышении цен, и текущая рецессия затянется на некоторое время.

Домострой

Относительно свежее веяние: целомудренные поп-песни. В женском домострой-попе объясняют, что главная цель в жизни — найти мужика и ему родить (причем как можно скорее), в мужских — примерно то же самое: люби любимую, не пей, не гуляй, становись отцом. Причем, судя по песне «Примером» группы «30.02», потомков должно быть минимум двое, а сделать все нужно успеть ну хотя бы до тридцати.

Евродэнс

Альбом Мадонны «Ray of Light» вышел 15 лет назад, но выпестованный на нем звук, вдохновленный на тот момент еще современным евродэнсом, по-прежнему остается для российской поп-музыки одним из главных ориентиров. Некоторым даже удается переплюнуть продюсера Уилльяма Орбита по части чувственности и изящности, но горькая правда в том, что провинциальные попытки скопировать евродэнс, предпринятые в 90-х, — будь то «Демо» или «Вирус» — сегодня звучат по-хорошему наивно и мило, а новые, профессионально сделанные треки — наоборот, провинциально.

Интернет-рефлексия

То, что интернет стал неотъемлемой частью жизни человека, для российской поп-музыки до сих пор новость и сюрприз, и осмысляется этот феномен пока что негативно. То есть интернет — это такая злая штука, которая затягивает людей, в ней нет человечности и души. То, что только благодаря интернету большинство этих песен и можно услышать, конечно, не учитывается.

Клубняк

Фактически то же, что евродэнс (см. выше), но сделанное с осознанием того, что живем мы в XXI веке. Главные отличительные признаки — долбежка и плотный синтезаторный гул на низких и средних частотах, как в западном электроклэше начала 2000-х и ранних песнях Леди Гаги. По такому звуку можно вычислять действительно современные поп-проекты (их мало).

Мамкор

Виной тому, видимо, давняя «Говорила мама» группы «Девочки», но, так или иначе, почти у каждой певицы сегодня есть хотя бы одна песня, в которой она обращается к маме, причем исключительно по поводу своей личной жизни: от «ой, мама, я влюбилась» до «эх, мама, ты была права, он козел» (чаще второе). Прием добавляет песне достоверности — все-таки кому попало о личной жизни не рассказывают. В мужских песнях мама тоже встречается, но уже совсем в другом ключе — как недосягаемый идеал, единственно достойный любви.

Новая дворовая песня

Последние дворовые парни, бренчащие под окнами, кажется, уже растят внуков, но почему-то жанр до сих пор активно симулируется. Группа IOWA и вовсе вслух изъявляет желание, чтобы их песню «во дворе играли пацаны на гитаре», — есть подозрение, что этого пока так ни разу и не произошло, но на ротациях такой подход сказывается хорошо; людям нравится, когда просто и душевно.

Позитив

Наследие КСП (как и новая дворовая песня; см. выше) — песни с пронзительно добрым и светлым настроем и обязательной ноткой мечтательной печали. Дескать, несмотря на невзгоды, жизнь продолжается, и вот такая она, жизнь. Также можно обозначить и отдельный поджанр «гришковец-рок», в котором все то же самое не поется, а рассказывается доверительным тоном под бесхребетную музыку. У людей, эти песни исполняющих, всегда блаженная улыбка на лицах, но серьезные, многозначительные взгляды.

Постшансон

Результат взросления как самого жанра блатной песни, так и его аудитории, уже больше озабоченной семейной жизнью. С теми же интонациями и аранжировками, с которыми раньше пелось про криминальную жизнь, артисты постшансона поют для тех, кто свое уже отсидел и отгулял (или отсидевшего дождался). Для мужчин — философские раздумья о тяжести бытия и коварстве женского рода, для женщин — сказки о верных, преданных и в целом идеальных мужчинах.

Русский народный соул

Один из немногих действительно самобытных отечественных жанров. Как и у любого самобытного жанра, источники тут лежат в черной музыке: Михей в девяностых и 5’Nizza в нулевых придумали и поэтический язык русского соула (с ловким кружением рифм на один и тот же слог по всему куплету), и музыкальный (с пронзительным сиротским воем); сегодняшние же поп-исполнители эти на­работки успешно используют. Редкий случай, когда музыка получается и узнаваемо локальной, и вписанной в современный мировой контекст.

Синтетические оркестровки

Фантомная боль по ушедшей в прошлое советской эстраде в российской поп-­музыке не угасает последние 20 лет, и проявляется она в попытке эту эстраду воссоздать — в частности, ее величественные струнные и духовые аранжировки. Делается это доступными синтетическими методами под цифровой же бит, и звучит, прямо скажем, убого. Но продюсеры так, видимо, не считают и до сих пор от приема не отказались — особенно в песнях формата «Русского радио».

Твоя навсегда

Главная тема для всех самых популярных песен, исполняемых красивыми женщинами, — провозглашается, что весь смысл существования героини состоит в том, чтобы всеми способами ублажать адресата песни. Кажется, именно для создания таких иллюзий поп-музыка в принципе и придумана: радовать мужчин и раздражать феминисток.

Юмор

Песни для «смешных рингтонов». Шутят чаще всего на тему секса и отношений — и так, будто участники аутсайдерских команд КВН пересказывают заметки газеты «Спид-инфо». В этих песнях все поют глупыми голосами, однако зачастую у них предательски прилипчивые припевы, из-за чего они могут на весь день ­заедать в голове. И что с этим делать, непонятно. 

Serebro «Я тебя не отдам»

Сергей Соседов (журналист, ведущий украинского шоу «X-фактор»): Девушек всех можно заменить. Дело не в них и не в их голосах. Все сделано грамотно с технической точки зрения, очень умно, очень вкусно. Великолепная компьютерная обработка голосов и звука. Этот пульсирующий уровень — то громче, то тише, — я не понял, фишка продюсера Макса Фадеева, задуманная изначально, или компьютерные помехи? Я думаю, фишка.

Алексей Остудин (журналист «Трибуны Общественной палаты»): К поклонникам группы Serebro я не могу себя причислить по эмоционально-энергетическим причинам. С Фадеевым у меня была заочная пикировка, когда я выступил с резкой критикой его идеи ввести 50%-ное квотирование российской музыки на радио и ТВ. Я считаю, странно, когда человек, не испытывающий никаких проблем с ротациями, предлагает защитить российский рынок от конкуренции. Рынок-то и так не блещет идеями. Если он будет еще и защищен, мы здесь ­сгнием.

Илья Легостаев (журналист, главный редактор «МК-Бульвар», экс-ведущий «Акул пера»): Фадеев понимает, что не так важно, какой будет жанр. Для него главное, чтобы в треке была легкая сумасшедшинка. Это здравый международный подход, когда должно быть легкое, безбашенное настроение. Здесь оно очень чувствуется.

Соседов: В этом клипе важен даже выбор бюстгальтера. Посмотрите, какая массивная чашечка. И в то же время — плиссированная пышная светлая юбка. Все продумано. Фадеев как художник: масла, кисти, смешивает в палитре краски, мажет на холст, и потом мы видим произведение. Все лица яркие. Животных нашли экзотических, снимали в какой-то восточной стране. Правда, о чем песня, непонятно — текст прошел мимо ушей. Но посыл видеоряда существует — наверное, какая-то лесбийская тема.

Вера Брежнева «Доброе утро»

Остудин: Константин Меладзе — уникальный случай композитора, который в течение такого количества времени пишет настоящие шлягеры и выводит исполнителей на совершенно новый уровень. Конкретный пример — Полина Гагарина. Да и Вера Брежнева прекрасна! Красивая женщина, на концертах старается петь живьем. После ухода из «ВИА Гры» не было ни одной проходной песни. Другое дело, что сейчас Вере нужно понять, кто она, актриса или певица. Это человек, который может заниматься всем: и петь, и на коньках кататься.

Легостаев: В этом и проблема: она работает красивой девушкой. Не совсем понятно, что она вообще из себя представляет, какую музыку она любит, что она хочет сказать. В этом некое продюсерское упущение. Зачем идти на концерт, если можно увидеть по телику, как она ведет программу с палками и пулеметами?

Соседов: Костя стал повторяться, но он работает на таком потоке и обслуживает столько артистов, что по-другому нельзя. Конечно, его песни мы узнаем с первых тактов: по аранжировке они плавные, кантиленные, спокойные, очень европейские, не нагружают слух, но при этом радуют мелодией. Это, безусловно, почерк. Но дело не в Косте, а в артистах. Всем Верочка хороша, мила, симпатична — но вот что она есть на экране, что ее нет. Тембр ее не очень узнаваемый, неяркий. Мы избалованы старой советской эстрадой. Была школа, основа, почва. Была ­великая школа композиторов: Блантер, Фрадкин, Богословский, Таривердиев, Пахмутова, Туманов, Зацепин. А сейчас есть отдельные авторы: те же Фадеев или Меладзе, которые вынуждены писать много, так как тянут какие-то проекты. А чем больше, тем сильнее падает КПД. Хотя Брежневой еще повезло с фами­лией. «Вера Брежнева» — звучит хорошо.

A-Dessa и Борис Моисеев «Я бальник»

Остудин: Это Стас Костюшкин, экс «Чай вдвоем». Он абсолютно адекватен в оценке того, что делает. Он просто зарабатывает деньги. Если к твоему видео пишут комментарии, что это гениально, — особенно на фейсбуке — у тебя не будет ни одного концерта. Если пишут «чмо, примитивно» — точно будут. Как однажды в «Акулах пера» сказала солистка группы «Комбинация» Таня Иванова: «Мы веселим людей, которые хотят слушать такие песни. Если эти песни популярны, значит, таких людей много». Таков музыкальный вкус в России.

Легостаев: Моисеев в «Акулах пера» тоже сформулировал очень важные для индустрии вещи: какая разница, какой голос и какая музыка, я пою под фанеру, не стесняюсь, главное, что деньги зарабатываю.

Остудин: Мне нравятся у A-Dessa отдельные строки: «Ставь зе мьюзик, пока не лопнул тузик».

Соседов: Это развлекаловка. Посидеть, прикольнуться, выпить, обсудить. Никакой злобы по этому поводу быть не может. Те, кто пишет все эти комментарии, — ущербные люди. Зачем?

Иван Дорн «Танец пингвина»

Остудин: К Ивану Дорну я хорошо отношусь, но он не будет собирать стадионы. Хотя да, это глоток свежего воздуха на нашей эстраде. К сожалению, его музыка не найдет слушателя на «Русском радио».

Легостаев: Ко всему этому даже придумали тег — фейк-поп. Вроде попса, но с подковыркой. У Дорна свой взгляд на танцевальную музыку, на то, как она должна звучать. Я боюсь, что его видение не совсем отвечает массовому, но он очень убедителен в том, как это делает.

Соседов: Это хип-хоп, это не может быть надолго.

Остудин: Это не хип-хоп, Сереж.

Соседов: А что это? Музыкальная основа у него — это семплы хип-хопа. Рэп — это сама читка, а хип-хоп — это музыка, то, что аккомпанирует рэпу. Мне это не шибко интересно, потому что здесь нет мелодии. Но вот пример личности на сцене. Его лицо, глаза — вот это важно здесь. Глаза умные, не скажешь, что это дурак какой-то.

«Винтаж» «Знак Водолея»

Легостаев: Группа из 90-х, собранная из «Лицея» и «Амеги». Бывают группы-конструкторы, которых снабжают музыкой, идеями, аранжировками, одеждой. А бывают такие, где это получается внутри коллектива. Сами все придумали и записали. Нравится или не нравится, пошли все в жопу.

Остудин: Это перфекционисты, которые работают очень качественно и делают музыку сами. Редкость на российской эстраде.

Соседов: Песня только скучная абсолютно. Я не верю ей: «Я знак Водолея, все отдала и ни о чем не жалею». Когда ты все отдала, ты не так поешь. Раз­делась догола, стоишь вся расфуфыренная, все отдала и не жалеешь. Раздеться надо уметь.

Остудин: И одеться. С одеждой гораздо большие проблемы, чем с нижним бельем.

Легостаев: Раньше клипы делались для эфиров на большие каналы, поэтому были некоторые ограничения. А сейчас на больших каналах это не показывают все равно, поэтому руки развязаны. Кто умел раздеться, так это Лика. Было красиво и дорого. Снимал Федор Бондарчук.

Соседов: Но, честно говоря, после Мэрилин Монро ни на кого в обнаженном виде смотреть не хочется.

Стас Михайлов «Джокер»

Соседов: Он не красавец, но в нем есть мужественность. Он знает свою аудиторию — он поет для женщин. У нас перестали петь для женщин, а женщина хочет быть обласкана.

Легостаев: Для меня это удивительные, загадочные приключения. Я очень рад, что ему удалось продвинуться, но оснований для этого не было вообще. Хотя вообще, да, у нас в стране чудовищный демографический перекос. Женщин больше, чем мужчин. Повышенное внимание к женщинам имеет свой эффект.

Остудин: Все нынешнее телевидение и процентов восемьдесят концертного бизнеса обязаны своим существованием женщинам 45+. Только они по-прежнему с остервенением ходят на концерты и смотрят ток-шоу на федеральных каналах. Более фанатичной аудитории, чем у Михайлова, я не видел. В какой-то момент у меня создалось ощущение, что это почти религия. Еще я убежден, что по-настоящему популярной в России будет та песня, которую можно сыграть в ресторане. Вот Михайлов имел огромный опыт работы в сочинском ресторане. Как мы видим, два самых популярных мужчины отечественной эстрады — это мужчины из сочинских ресторанов: Григорий Лепс и Стас Михайлов.

Нюша «Только»

Остудин: Надо отдать должное ее папе (Владимир Шурочкин, продюсер певи­цы, экс-солист «Ласкового мая». — Прим. ред.). Он еще в те времена сам пытался петь песни «Ласкового мая», что не нашло понимания у Андрея Разина. Были даже рейды ОМОНа на те помещения, в которых он выступал. Нюша же в России практически в одиночку отвечает за работу на молодежную аудиторию. Другая проблема в том, что молодежь сейчас плохо ходит на концерты. До появления «Фабрики звезд» все было иначе, но потом аудитория размылась, и мы столкнулись с кризисом перепроизводства. У людей нет такого количества денег, чтобы ходить на концерты. Я удивлен, что история с Нюшей продолжается так долго. До нее была Максим — она уже все. Почему уходит популярность, неизвестно.

Легостаев: В прошлом году была дикая история: все наши телеканалы резко решили, что им нужна Нюша. Она им сказала: 15 тысяч евро. Просто за то, чтобы приходить и болтать. В принципе, молодец.

Соседов: Меня удивляет успех Нюши. Эти песни любая может спеть лучше. Она без тембра, я не узнаю ее на радио. От нее ничего не исходит. Она воспитана, мила, вероятно, хороший человек. Но кто на нее пойдет, не пойму.

Легостаев: Я в этом плане выбираю Елку. Елка гораздо круче.

Остудин: Елка — это все же 30+, другая аудитория. Мы о молодежи говорим.

Соседов: А что, молодежи говно слушать? Для меня загадка, как ее в принципе могли раскрутить. Я бы ей сказал — у вас нет данных!

Григорий Лепс «Господи, дай мне сил»

Остудин: Я считаю, Григорий Лепс — это не русский шансон, а рок-музыка. «Рюмка водки на столе» — это рок-баллада. Это пацанская история. Мы с ним разговаривали о ситуации на Украине, где рухнул концертный рынок. Так вот Лепс не отменял и не отменяет украинские концерты. Это самый гастролирующий артист на российской эстраде. В России же до сих пор популярны Deep Purple, Nazareth — то, на чем выросли русские мужчины, слушая западную ­музыку.

Соседов: Слушая Лепса, никто не вспоминает Deep Purple. Это пример личности. В прошлом наркоман, и он это доверительно несет в песнях. Мы верим, что он поет про себя. Голосом он прорывает стену кошмара и ужаса, его голос идет из сердца. Он поет неправильно, если брать каноны академического вокала. Ему уже несколько раз вырезали узлы. Но он идет до конца, как настоящий артист. Все песни мощные, все на разрыв. В 90-х мы его тоже слышали и удивлялись, почему этот артист не звучит широко.

Остудин: Тогда не было радио «Шансон» и «Шансон-ТВ». А еще посмотрите, как он изменился. Похудел.

Натали «О боже, какой мужчина!»

Остудин: Наташка — моя давняя подруга. Она сама себе все пишет. Регулярно вызывает волну негатива в свой адрес: первый раз был, когда она спела «Звезду по имени Солнце».

Легостаев: В совместном турне группа «Агата Кристи» сказала ей: «Ты девушка хорошая, но больше так не делай». Она была очень впечатлена.

Остудин: Все правильно сделала. Кстати, любопытная история с iTunes. Почему-то все считали, что интернет — это место, где живут настоящие меломаны. Вот сейчас придет iTunes, и все независимые музыканты станут звездами. В итоге в течение полугода самой продаваемой песней там была «О боже, какой муж­чина!». О чем это говорит? Это возвращает нас ко вкусу российского зрителя.

Соседов: Здесь больше Господь помог. Она не из шоу-бизнеса, у нее нет акульей хватки страшной. Ну спела про мужчину, ни на что особо не рассчитывая. Так планеты сошлись.

Остудин: Она настоящая независимая артистка, никому не принадлежит. Певица Натали трахнула Россию дважды.

Enjoykin «Nyash Myash»

Остудин: Это нельзя рассматривать всерьез. Взяли речь, обработали и сублимировали. И купола, и гей-тема, и события на Украине — все сразу привязали.

Легостаев: Это потребности интернет-аудитории — она обожает фриков и любит, чтобы можно было поржать. Раньше у создателей музыки и клипов было привилегированное положение. А сейчас любой, у кого есть компьютер, может наковырять чего-то, и это пойдет по ленте.

Остудин: Это вышло одновременно с любительской версией новой песни Аллы Пугачевой «Нас бьют — мы летаем». Народное творчество сразу налицо. Можно снять клип на три миллиона долларов и собрать три тысячи просмотров. А можно голую жопу показать необычно и собрать десять миллионов. Информационные технологии приводят к таким моментам, когда совершенно недостойная вещь может стать популярной. Матерщинники, делая видеоблоги, становятся звездами. Во мне, наверное, говорит просто зависть.

Соседов: Ты тоже был когда-то матерщинником. По-моему, это неплохо — включаешь и смотришь что хочешь. Когда мы сидели в «Акулах пера», ничего этого не было. Но должна быть грань, где сочетается одно с другим. Если все интересно подано, есть накал мнений, все обсуждают, тебе говорят: «Все уже посмотрели, а ты еще нет, давай скорее включай», — ты тоже посмотришь. А просто голая жопа никому не нужна.

— Совсем недавно закончился детский «Голос», где вы были наставником и прослушали массу детей. Очевидно, что их выбор репертуара дает некий слепок коллективного бессознательного. Какие выводы по нему можно сделать?

— Мне понравилось, что они поют и что выбирают родители. Об этом часто спорят — мол, почему они не поют «От улыбки хмурый день светлей»? Меня, честно говоря, удивляет этот вопрос. Ну потому что время другое, другая страна. Да и дети сами другие. Понимаете… Вот я вспоминаю себя в пять лет. Я был страшно влюблен в девочку. Даже помню до сих пор ее имя. Звали ее Марина Шамандрак. Я ходил за ней хвостиком, мечтал ее поцеловать, хотел ее увидеть на следующий день, дарил ей какие-то подарки. И это нормально! И почему тогда десятилетняя девочка не может петь «Моя любовь, вернись»? Может. Но мы хотим, чтобы наши дети пели про радугу, мишек, енотов… Я сам вырос на этих песенках, и это классная музыка — но это музыка другого государства и другого века. А дети ведь развиваются. Раньше они играли в мягкие игрушки, теперь — в гаджеты. И навязывать им старую музыку — все равно что отбирать у них гаджеты и говорить: нет, играйте в куклы.

— Вы ведь жили за границей и, наверное, можете в этом смысле сравнивать наших детей и тамошних.

— Вот вам пример. Мы долго жили в одной деревеньке под Нюрнбергом. И там соседский мальчик, уже взрослый почти, все время катался на пластмассовом экскаваторе. Я его родителям говорю: «Слушайте, он уже большой, он его раздавит скоро!» «Ну он хочет быть трактористом», — отвечал отец. Я спрашиваю: «А может, что-то другое попробовать, вдруг ему будет интересно?» — «А зачем?» И все, на этом образование заканчивается. И такого очень много в Германии, в Голландии. Потому что там за людей думают, интеллект применить некуда. А в России приходится думать о каждом своем шаге. Ты всегда должен быть на стреме. Когда идешь по улице, надо смотреть, нет ли дырки под ногами. Когда садишься в машину, ты должен предполагать, что в нее могут ворваться, — значит, нужно закрыть дверь. Это как в джунглях: ты постоянно напряжен, боишься того, что может случиться в следующую секунду, и потому думаешь. Мозг постоянно в работе — и поэтому он развивается. А когда ты ничего не боишься, когда все по правилам, все дырочки заделаны, машина тебя не собьет — ты перестаешь думать.

— Неожиданный плюс жизни в России. Если вернуться к «Голосу» — вы правы в том, что дети в основном пели взрослые песни. Но они почти не пели современных.

— Так вообще же есть большая проблема с современной музыкой. Я бы даже и музыкой ее не назвал — скорее, музыкальным дизайном. Гармонико-мелодический ряд постепенно упраздняется, становится все более куцым. Если раньше в популярной песне в гармонии было семь-восемь аккордов хотя бы, то сейчас можно обойтись одним.

— А отчего это происходит?

— Музыка превратилась в фон. Нет героев. Герои стали не нужны, потому что они уже сделаны в Голливуде. К тому же герои появляются во времена социального взрыва — вспомните: и Витя Цой был, и «Алиса», и «Наутилус», и сколько еще всех! А сегодня нет социального взрыва, вместо него — социальный вакуум. И кроме того, людей ограничивают в знаниях. Взять хотя бы этот ЕГЭ. Ну это что такое вообще? Кто придумал эту глупость? Детей реально потихонечку заставляют деградировать. Это страшно. И естественно, это проецируется и на культуру в том числе.

— Вы имеете в виду, что героев нет у нас — или в мировом масштабе?

— В мировом.

— Ну а как же Леди Гага, например?

— Да бросьте, ну какой из Леди Гаги герой? Это обычный фрик, который пришел на полтора года и ушел. Где она сегодня? Ее нет и не будет уже. Я, когда только увидел ее клип про поцелуй Иуды, сразу сказал: считайте, через полтора года ее не будет видно. И все сбылось. Все-таки нельзя трогать вещи, которые несут такую гигантскую энергию, не стоит чудить на такие темы. Это во-первых. А во-вторых, она до такой степени фриковала, что следующим шагом она должна была бы, не знаю, снять с себя кожу или оторвать себе голову. Ну потому что — нельзя же делать шаг назад, да? А шаги вперед она делала семимильные. Если бы она сначала вышла в ситцевом платье, потом погрубее, погрубее — и лет через 15 появилась в платье из мяса, было бы более осмысленно. А так… Сейчас уже все это несмешно и неинтересно.

— Ну хорошо, Леди Гага — фрик. А вот Адель? Такая же классическая абсолютно певица, никакой не фрик, при этом бьет рекорды продаж и так далее. Она не герой?

— Ну так она англичанка. Британцы любят себе создавать героев, у них это государственная политика. У нас такой политики нет. У нас еще не так давно в государственной политике даже не было понятия «патриотизм». «Вы стесняетесь жить в России?» «Да» — был ответ. А я, например, всегда был патриотом. Я все-таки старой закалки, советский человек, вырос в уральской глубинке и с молоком матери всосал то, что мы самые сильные, великие, могучие. У нынешней молодежи этого совершенно не было. И я считаю, что наш президент, Владимир Владимирович, сделал сейчас шаг, который одновременно всколыхнул глубинную память у старшего поколения — и привил, даже жестко заклепал в душе у молодых людей чувство патриотизма. Мы понимаем, о чем говорим?

— О Крыме, вероятно.

— Да, естественно. Причем этот патриотизм ничего не могло так всколыхнуть, никакая Олимпиада. Только мир, который ополчился против нас. У нас ведь в ментальности издревле заложено: мы никогда не воюем, но когда на нас нападают, мы побеждаем. Я по себе знаю, что если нападут на нашу страну, я возьму ружье и пойду воевать. Для нас это норма. А для них — нет. Поверьте, в Европе на этот вопрос смотрят совершенно иначе. Очень прагматично. А у нас даже вопроса нет, не стоит он просто. Вот такой народ. Мы можем быть разрозненными, злыми, гавкать друг на друга, но попробуйте на нас напасть — мы объединимся, будем любить друг друга и обожать свою страну. Так что он сделал великую штуку. Он объединил нацию. Это факт. Я всегда, когда ездил по Америке, думал: ну надо же, как они любят свою страну, раз флаги из окон вывешивают, интересно, у нас когда-нибудь будет также? И вот недавно я ехал по Тверской — и в каждом доме висело по пять, по шесть флагов! Вот на этом фундаментальном пласте, который он создал, может возникнуть герой.

— То есть вы считаете, что история с Крымом благотворно скажется на российской культуре?

— Конечно. Ну давайте обратимся к великим философам. Вот был такой Конфуций. Когда император его спрашивал, почему в армии плохой боевой дух, он всегда отвечал: потому что очень мало музыки. Музыка — единственное из искусств, которое нельзя ни потрогать, ни понюхать, ни посмотреть. И только музыка может заставить человека совершать какие-то вещи. Например, поднять боевой дух воинов. Или — Гитлер же всегда ставил Вагнера и в этой истерии давал распоряжения убивать евреев миллионами. Значит, в музыке Вагнера было дыхание некого существа, способного влиять на людей. Песни могут целые народы поднимать! Включите даже сейчас «Вставай, страна огромная» — до сих пор ведь мурашки по коже, ощущение величия.

— И если вернуться к Крыму…

— На этой волне сегодня однозначно может появиться герой.

— Но ведь есть и обратная сторона вопроса. Скажем, вы не опасаетесь, что у группы Serebro в рамках усугубления нашего противостояния с западным миром просто закончится успешная мировая карьера?

— Эмоционально у меня такой страх есть. Но если будут унижать мою страну и мой народ, мне будет совершенно наплевать, что они там думают. Мы тогда сами туда не поедем.

— А вы Serebro сразу задумывали как международный проект?

— Мы изначально делали их для Азии — Японии, Кореи и так далее. Девушки маленького роста, с европейскими лицами, большеглазые — в общем, похожие на героинь аниме. Мы спокойно работали, все делали на английском, но пришел Юрий Аксюта и, как всегда, спутал карты, потому что начал просить песню на «Евровидение». Так что в итоге мы начали в Европе, а не в Азии. Но да — «Серебро» сразу задумывалось как мировой бренд. Хотелось просто сделать то, что никто здесь не мог сделать. И получилось.

— Ну а почему получилось, как вы это себе объясняете? Вы как-то просчитывали сценарий успеха?

— Нет. Я не просчитывал. Дело в том, что у нас радиостанции очень любят говорить слово «формат». И вот мы дали какой-то трек, и нам говорят: ну неформат. И, знаете, я психанул. Так мне надоело за 25-то лет все это слушать, что я позвонил с Бали в компанию и сказал: ребята, все. Делаем то, что нам нравится. И кладем на радиостанции большой металлический болт, забываем про них. И сразу после этого написал «Маму Любу» и придумал клип с девчонками, которые едут в машине. И все. Эта история так рубанула, что Serebro увидел весь мир. Это доказывает одну простую вещь: никогда не нужно подчиняться чужому мнению, достаточно просто творить честно от начала до конца.

— То есть до того вы подстраивались под формат?

— Приходилось, конечно. И подстраиваться, и идти на компромиссы.

— И с Линдой?

— Нет, Линда — это был крик души. Такое — «эх-х-х!». Но тогда и радиостанций-то толком не было. А потом времена поменялись. Появились люди, которые, с одной стороны, могли сделать песню популярной, а с другой — занимались зарабатыванием денег и потому шли популистским путем. То есть не развивали страну, а давали ей то, что она и так потребляет. Ну ест животное бананы, ему их и дают. Может быть, оно бы и свеклу ело, если бы дали попробовать. Но не дают. И я вынужден был под это подстраиваться. До поры. Был еще один случай, который я реально не могу забыть. Мы дали на одну станцию песню Serebro «Скажи, не молчи». Редактор послушал и сказал менеджеру: «Песня — полное дерьмо, мы ее не поставим». Дословно. Мне это передали, я страшно возмутился, позвонил на станцию и сказал: «Мы не просим вас взять песню, но оскорблений мы не потерпим». И распорядился категорически больше ничего этому радио не давать. После чего песню поставили другие станции, она стала дико популярной, собрала все призы. И только через восемь месяцев после этого ошеломительного успеха возникла эта станция и сказала: «Мы тоже хотим поставить». Мне было так противно! Ты ведь мог уже 8 месяцев на этой песне зарабатывать! И утратил эту возможность только потому, что ты дурачок и непрофессионал. Вот и все. Там сидят непрофессионалы, случайные люди, которые как-то туда прибились, притусовались… Ни один из этих редакторов не имеет музыкального образования. Как они мне могут говорить, что я должен делать?! Чему они меня могут научить? Я пишу хиты на протяжении 25 лет. И продолжаю это делать. На мировом уровне. Вот знаете, в чем разница между нами и Западом? Там ты стал популярным — и это навсегда. Тебя во всяком случае уже уважают. Здесь ты побыл популярным год — и все: тебя закатали, появился следующий, историю никто не помнит. Поэтому мне приходится делать музыку, как будто я ее пишу впервые. И держать руку на пульсе, следуя трендам — а то и предчувствуя их за несколько лет.

— И такое случается?

— Конечно. Можно смеяться, но есть факты: «Ворона» Линды была за год до «Frozen» Мадонны. Или — помните фильм Тарантино про невесту с катаной за спиной? Он же приезжал сюда, когда здесь вовсю херачила песня Глюкозы «Невеста». И через год вышел «Убить Билла». Понимаете, да? Ну просто не может быть таких совпадений. Или еще: мы сделали с Serebro клип на песню «MiMiMi» — шубы, океан, троны, туфли, которые погружаются в воду, деньги летают и так далее. И через год мы видим то же самое у Рианны: шуба, вода, деньги, трон… Ну невозможно так совпасть. И когда мы там говорим: ребята, это же слизано у нас. Они отвечают: ну да, мы смотрим, что происходит в странах, никому не интересных, берем какие-то идеи. А когда мы говорим это здесь, нам смеются в лицо. Ну да, конечно, мы же лохи, у нас своих идей нет, можем их только заимствовать. А это на самом деле не так. Я считаю, что русский народ дико талантливый. И я точно знаю, что настанут времена, когда Россия будет главным центром планеты — интеллектуальным, культурным, религиозным. И верю в то, что эти времена застану. Я ведь очень хорошо чувствую время. Мне 45, а я пишу «MiMiMi», понимаете? А многие мои коллеги продолжают писать такую же музыку, как в советские времена. Так нельзя. Нужно всегда идти впереди времени, не оборачиваясь назад. Как моя бабушка меня всегда учила: если будешь всегда смотреть вперед, останешься молодым; как только начнешь вспоминать о былом — станешь стариком. Так что никакой ностальгии. Мы движемся вперед, живем в прекрасное время, и я думаю, что будущее России за новым поколением, которое уже родилось. А предыдущее поколение, те, кто родился в 90-м, 91-м — они все одинаковые. Большинство из них — ленивые, абсолютно безответственные существа, которые хотят денег и не хотят работать.

— Почему? Потому что в такую эпоху росли?

— Конечно. Они росли, когда прежние ценности, в которые все верили, были разрушены, а ничего другого не придумали. И только сегодня ценности наконец появились. Потому я и считаю, что Путин — это исторический человек, о котором будут потом говорить, как о Петре Первом.

— Раз уж все-таки заговорили о прошлом — как, на ваш взгляд, изменилась здешняя музыкальная индустрия за те 25 лет, что вы имеете к ней отношение?

— А у нас нет индустрии. И не было никогда. О чем говорить, если у нас менеджеры до сих пор продюсерами себя называют? Это то же самое, как если бы они называли себя композиторами, не написав ни одной песни. И вот так все. Какая индустрия? Нет ее.

— Тогда почему ее нет?

— Потому что нет воспитания. Есть классическое музыкальное образование, но современного, эстрадного — джазового, блюзового, соулового и так далее — нет. Я десять лет уже пытаюсь объяснить власть имущим, что надо создавать школу. И я ее создам в итоге. Музыкальную академию современного искусства, где будут преподавать я и люди, в которых я уверен. Потому что когда я смотрю на перечень преподавателей вокала в Гнесинке… Ну там из двадцати человек двое грамотных в лучшем случае. Остальные — просто несбывшиеся певцы. Чему несбывшийся певец может научить другого певца? Тому, как не стать певцом. И результат мы видим — их выпускается тысячи, и где они все?

— В ресторанах поют, наверное.

— Вот об этом и речь. Мы учим детей в Гнесинке, чтобы они потом шли работать в ресторан. А я хочу их учить так, чтобы они потом шли работать на большой сцене в Америке и становились звездами. И я доказал не один раз, что я могу это сделать.

— Положим, индустрии никогда у нас не было. Но все-таки в 90-х поп-музыка была куда свободнее и интереснее, вы с этим согласны? Сложно себе представить, чтобы сейчас в мейнстриме мог появиться персонаж вроде той же Линды.

— Да, конечно. Или «Агаты Кристи». Или еще много кого. Тогда были герои, потому что время такое было. Был патриотизм.

— Погодите, какой патриотизм, если 90-е принято считать эпохой разрухи?

— Разруха — да. Но мы же стремились! Как же: наконец разрушили оковы Советского Союза — и сейчас создадим новое государство. Это было сильное чувство, которое потом постепенно умерло, когда мы увидели, что происходит. Я, например, точно знаю, что если бы не Владимир Владимирович, России бы уже не было. Ее бы разорвали, раздербанили на мелкие куски. Но в 90-х был подъем — и надеюсь, что сейчас он тоже начнется. Думаю, что новой элитой современной эстрадной музыки могут стать как раз те дети, которых мы видели на «Голосе».

— А если говорить именно о звуке современной музыки, куда он движется? Сейчас же такое, в сущности, торжество клубного звука. Даже если сравнивать два альбома Serebro клип на песню «MiMiMi» — в первом есть тяжелые гитары, еще что-то, а второй — сугубо цифровой.

— Да, так и есть. Сейчас время танцевальной музыки, время очень легкомысленного подхода к звучанию. Яркий дизайн, минимум мыслей и максимум жесткого ритма. Но это изменится, и очень скоро. Мы начнем возвращаться в фанк. Вспышки уже есть — те же Daft Punk. И лет, может, через пять-семь в музыку начнет возвращаться интеллект. Мы, кстати, с солисткой «Серебра» Ольгой Серябкиной уже начинаем делать очень интересную тему. Проект называется Holy Molly, мы его запустим летом — ну и вы сами услышите, как это будет.

— Группа Serebro же еще одну тенденцию собой воплощает — то, что поп-музыка стала гиперсексуальной. Ни в одном из ваших предыдущих проектов этот акцент не ставился настолько сильно, даже в Кате Лель — хоть она и пела про секс, это все было оформлено довольно лукаво. А тут все предельно открыто. Это тоже общий тренд?

— Конечно, да. И не только в музыке. Обратите внимание: сегодня людям в искусстве — в кино, например, — не нравится ничего, что связано с ощущением сделанности. Модно то, что очень настоящее. Если есть прыщ — пусть он остается, не надо зачищать лицо. То есть и тело, и душа все больше оголяются; ты обязан быть открытым с потребителем, который тебя хочет.

— И куда это все может привести?

— А никуда. Уже привело. Сегодня эта тенденция уже достигла апогея, и многие начинают демонстрировать пуританские взгляды. Это такая синусоида.

— Вы как-то сказали, что у русского хип-хопа нет будущего. Сейчас ваше мнение изменилось?

— Нет, конечно. А кого вы можете привести в пример?

— Ну Баста собирает огромные…

— И что?! Баста — это кто вообще? Давайте скажем честно: Баста — обычный попсовик. Он делает поп-музыку. Да, в форме рэпа. Но это не хип-хоп. Хип-хоп образовался в черных кварталах Бруклина и был придуман гангстерами, которые реально жили такой жизнью. Что, Баста — гангстер? По нему видно, что он весь побрызган одеколоном, от него фонит мажором. Или «АК-47»? Серега, может быть? Ну это смешно. Единственный, кто как-то похож на настоящего хип-хопера, — это Гуф. Вот он немножко тру. Ну и «Каста» — у них нет американского китча, они смоделировали свой рэп, хотя все равно пользуются тамошним зву­чанием, этими полуджазовыми виниловыми нарезками. А так — ну это все шняжное, это коммерческие абсолютно люди. Они нас в чем-то обвиняют? Пускай на себя в зеркало посмотрят. Понимаете, мы в Америке встречались с тем же Лилом Уэйном. Они приехали на таких тачках — вы бы это видели. И повываливались оттуда — ну реальные пацаны, бандиты, страшно просто. Настоящие индейцы. То есть они живут этим. А наши — пародируют. Кепки эти на себя надевают… Они как попугаи, детский сад вообще. Это попса, голимая олдовая попса. Это как если бы кто-то из американских черных надел бы нашу косоворотку, взял балалайку и начал бы вприсядку танцевать. Нам бы было смешно, правда? Также и они ржут над нами. Мы показывали там русский рэп — они хохотали как дикие, просто по полу валялись.

— Хорошо, а есть тогда какие-то новые люди, которые вас все-таки радуют? Вот, помнится, вы группу Archngl добрым словом поминали…

— Да, отличные ребята. Кто еще… Ну The Hardkiss, On-The-Go, Pompeya, Manicure… Но они же в андеграунде жестком, да?

— Они в андеграунде, потому что им некуда деваться. Непонятно, как преодолеть имеющуюся монополию на эфиры и вылезти из этого андеграунда.

— Это правда. И это ровно то, о чем я говорю. Я и сам, честно говоря, под­устал видеть в телевизоре одни и те же лица. Это просто невыносимо. И народ сейчас отрицает то, что предлагает телевидение, категорически. Он хочет сам найти, что ему нравится. Поэтому я уверен, что именно тот пласт культуры, который мы сейчас упомянули, скоро все-таки выйдет на поверхность и станет обычной попсой. А когда это станет обычной попсой, тогда уже можно будет спокойно жить.