— В 2010 году вас звали Ан Хен Су. В 2011-м вы стали Виктором Аном. Как это произошло?

— Я выиграл три золота для Кореи на Олимпиаде в Турине, но затем получил травму — и в Ванкувер меня не взяли. Я понял, что с людьми, которые так со мной поступили, я больше не хочу иметь ничего общего. В 2010-м, уже после Ванкувера, мы вместе с отцом решали, где мне будет лучше, в какой стране. Тогда он встретился с Андреем Минцевым, на тот момент руководителем Федерации шорт-трека России. В то время я думал о разных странах, но напрямую дело дошло только до общения с вашей федерацией. Через год все было улажено.

— Во время Олимпиады в Сочи пошли слухи, что вам заплатили огромные деньги, лишь бы только вы согласились принять российское гражданство.

— Что?! Мне никто ничего не платил. А какую сумму называли?

— Миллион евро.

— Да нет, это глупости какие-то. Я действительно искал место, где мог бы продолжить тренировки. У меня были такие же условия, как у других ребят, ­такая же зарплата. Когда я приехал в Россию, мое физическое состояние было не очень хорошим. Я же был только после травмы. Ваша федерация очень рисковала, связавшись со мной. Вопрос денег вообще не стоял.

— Кто на самом деле придумал, чтобы вы взяли себе псевдоним в честь Цоя?

— Ну мы это вместе все придумали. Президент Союза конькобежцев Алексей Кравцов, мой отец и я. Я хотел, чтобы у меня появилось русское имя, а Виктор значит «победитель», это понимают во всем мире. И потом я хотел стать в России таким же знаменитым, как Виктор Цой.

— Да вы же наверняка не знали, кто это такой!

— Так мне объяснили.

— Вам нравится его музыка?

— Я только одну его песню знаю, «Группа крови». Она отличная.

— Вы до сих пор стараетесь окружать себя корейской культурой? По-прежнему слушаете кей-поп, смотрите корейское ТВ?

— Я очень люблю слушать музыку. Не только кей-поп. Мне просто нравится музыка. В машине я включаю радио и с удовольствием слушаю ваши песни.

— Знаете, кто такой Стас Михайлов?

— Нет.

— После Олимпиады вы стали у нас спортсменом номер один. Вас наверняка приглашали на всякие приемы, звали на ТВ. Понравилось где-нибудь?

— Я был у Ивана Урганта. Я тогда первый раз пришел на российское телевидение. Иван очень смешной, все время шутил, такой хороший парень. Я все смеялся и смеялся, никак не мог остановиться.

— Чем корейское ТВ отличается от российского?

— В Корее много программ, таких как «Стань звездой». Телевидение работает на то, чтобы создавать новых звезд, поддерживать индустрию. У вас я такого не видел. Хотя, может быть, я просто сплю в то время, когда их показывают.

— То есть российское ТВ вы тоже смотрите? «Давай поженимся», «Ментовские войны»…

— Нет-нет, я больше слушаю, а не смотрю, пытаюсь слова какие-то уловить. Я же русский язык учу, а телевидение в этом мне помогает. А так я тренируюсь и сплю. Очень устаю на тренировках.

— Наши тренировки отличаются от того, к чему вы привыкли в Корее?

— Там тренируются еще больше. В российской сборной французский тренер, у него своя система. Я думаю, она пошла мне на пользу. Мы тренируемся меньше по времени, но интенсивнее. Думаю, с корейцами я бы не смог сейчас тренироваться, организм бы не выдержал.

— Почему же? Вам же всего 28 лет.

— Да, но для шорт-трека я уже… babushka. У нас в команде есть Владимир Григорьев, ему 32, так он во всем шорт-треке самый старый спортсмен в мире. И он через год, после чемпионата мира в Москве, будет думать, оставаться ему в спорте или нет. Я тоже буду решать. Вдруг у меня будет плохой результат. Но я не хочу уходить. Если у меня будет шанс, я хочу выступить на Олимпиаде в Пхенчхане в 2018 году.

— Вот вы, представьте, приедете туда, там вроде бы все родные, но вы же за Россию выступаете. Наверное, вам не очень уютно будет.

— Я в том году уже участвовал в соревнованиях в Сеуле, и ничего. Меня очень тепло приняли, было много болельщиков с моими портретами.

— А могли же обидеться сильно.

— Могли. Но ведь Корея — это тоже моя страна. Как и Россия.

— Южная Корея на Олимпиаде в Сочи завоевала всего три золотые медали. С вами было бы шесть. Вы не получали от корейцев гневные письма?

— Да нет. Но после Сочи в Корее была изменена система отбора на Олим­пиаду. Мне кажется, это из-за меня. Раньше за год до Игр были соревнования, и по их результатам набирали сборную по шорт-треку. Поэтому меня и не взяли в Ванкувер в 2010 году. Теперь ввели двойную систему отбора. В апреле проходят первые соревнования, в октябре вторые.

— Олимпиада в Пхенчхане по размаху будет такая же, как в России? Или такие огромные деньги тратить никто не собирается?

— Там еще на самом деле много что надо построить. Вообще, проблем тоже много. Жители протестуют, потому что строители меняют ландшафт, где-то страдает экология — все как у вас. Но самое главное, чтобы после Олимпиады все построенные объекты как-то использовались.

— С этим проблем быть не должно, это же популярный курорт.

— Пхенчхан очень хотел принять Олимпиаду, но получил право ее прове­дения только с третьего раза. Там действительно за это время много уже что сделали. И туристы туда ездят в огромном количестве. А что касается меня, то мне не так важно, где будет проходить следующая зимняя Олимпиада, в Корее или где-то еще. Я просто очень хочу еще раз в ней поучаствовать. И выиграть.

— Спортсмены выигрывают золото в первую очередь для себя или для страны? Очень многие российские спортсмены настаивают, что для страны. И они реально в это верят.

— Все спортсмены, которые выигрывают золото на Олимпиаде, автоматически входят в историю. Неважно, стараются они для страны или для себя — это все взаимосвязано. В Сочи была моя первая домашняя Олимпиада — и такую поддержку я получил впервые. После победы на дистанции 500 м я взял в руки флаг России, на котором было написано «Спасибо», мне правда было важно выразить свою благодарность. 

— Минспорта платил за каждую золотую медаль Сочи по 4 миллиона рублей. Плюс примерно такая же премия от региона, который представляет спортс­мен. Сколько денег получил бы Виктор Ан, если бы представлял Корею?

— Примерно 60 тысяч евро за каждое золото. Плюс деньги от спонсоров. Но все равно меньше, чем в России. Но деньги не главное. Есть страны, которые вообще не выплачивают призовые за медали на Олимпиаде. Норвегия или Швеция. Спортсмены из этих стран не меньше хотят выиграть золото, уж поверьте. 

— Здесь вас все считают своим, ласково зовут Витей. После Олимпиады вам начали дарить дома, квартиры. Но ведь поначалу вам наверняка было сложно?

— О да. Сперва все было просто ужасно. Я тренировался — и все. Общался только с партнерами по сборной. Они, когда я приехал, думали, что я очень сильный спортсмен. Но результаты я показывал плохие. Они не понимали, зачем приехал-то? Хотя как к человеку ко мне всегда относились хорошо. Через год ко мне переехала жена, и все сразу наладилось.

— Чего вам больше всего не хватало в тот первый год?

— Общения. Мне не с кем было поговорить. Пока ты тренируешься, ты хоть как-то общаешься с окружающими. А потом все. Тренировка заканчивается, и больше никого нет рядом — ни друзей, ни родных, ни жены.

— Русские от корейцев сильно отличаются? Я имею в виду менталитет.

— Мы похожи на самом деле. Хотя сначала мне казалось, что все русские очень холодные и неприветливые люди. Особенно в ресторанах. Если пойдешь в Корее в какое-нибудь кафе, там все будут вести себя очень услужливо, будут тебе улыбаться. У вас не так. Мне раньше казалось, что русские постоянно друг с другом ссорятся. Но, наверное, это из-за того, что я совсем не знал русского языка. Сейчас я понял, что это у вас язык такой, он просто немного жестковат для моего уха. На самом деле вы очень добрые.

— Как вам корейские рестораны в Москве? 

— Я хожу в «Кимчи» и «Сеул», мне нравится. Кстати, в России я полюбил хлеб. Раньше я его не ел, но здесь он очень вкусный. Вот еще что вспомнил! Русские люди очень свободно друг к другу прикасаются. Когда здороваются, они обнимаются, целуются, жмут руку. В Корее это не принято. 

— Смотрите, переводчик вам только немного помогает, вы очень много что можете сами сказать. Вы сразу же приняли решение учить русский? 

— Я же собираюсь жить в России в будущем. Для этого мне нужен язык. В первый год мне было ужасно некомфортно, когда я не понимал, о чем говорят люди вокруг. Я не мог бы жить так всю жизнь.

— Вы говорите, что будете продолжать жить в России и после завершения карьеры. А вы, скажем так, не жалеете о своем выборе? Все-таки сейчас из-за ­событий на Украине отношение к нашей стране изменилось не в лучшую ­сторону.

— Да нет, я бы не сказал. Я не связан никак с политикой, слышал только, что «Макдоналдсы» некоторые закрывают. Больше ничего не знаю. Но, нет, конечно, я ни о чем не жалею. Благодаря вашей стране я выиграл три золотые олимпийские медали. Теперь это моя страна.

— Наш министр спорта, Виталий Мутко, не стесняется натурализовывать спортсменов — вы, сноубордист Вик Уайлд, — лишь бы приносили медали. Почему Корея и Китай, с их помешанностью на медалях, не пойдут по тому же пути?

— В Корее на самом деле тоже есть такие случаи. Например, за сборную по настольному теннису выступает бывший китаец. Баскетболисты в корейской сборной тоже есть из Китая. А корейцев много в MLB — американской бейсбольной лиге.

— Серьезно? А вы сами любите бейсбол?

— Очень. В Сеуле, где я родился, много бейсбольных площадок. Я раньше сам играл. В Корее лига тоже сильная, но не такая, как в Америке. Вообще, бейсбол, баскетбол, футбол, волейбол — это самые популярные виды спорта в Корее.

— Вы за какие команды болеете?

— В бейсболе за LA Dodgers. Кореец там тоже есть, кстати. А баскетбол я в России перестал смотреть. Но футбол смотрю много. Английский.

— За «Манчестер», наверное, болеете? Там же Пак Чи Сон играл.

— Конечно. Вся страна за ним следила. Два года назад Пак ушел из «Манчестера», но я продолжаю болеть за эту команду. Смотрю ее матчи в телефоне.

— Когда на чемпионате мира по футболу сборная России играла против Южной Кореи, вы за кого болели?

— Я очень хотел, чтобы была ничья. Чтобы в итоге обе команды вышли из группы, но ни одна не вышла, к сожалению.

— Хотя вничью все-таки сыграли. Виктор, почему с каждым годом Китай и Корея выигрывают все больше и больше медалей. За счет чего Азия захватывает спортивный мир?

— Я думаю, все благодаря конкуренции. Людей очень много, и тренеры выбирают только самых лучших. У них всегда есть выбор — здесь такого пока нет.

Игрушки

Сергей Киселев, руководитель группы компаний Grand Toys, производитель игрушек по «Смешарикам»: «Первые образцы, которые нам присылали, совсем не были похожи на смешариков. Китайцы вообще сначала не понимали, что это такое. Но мы, наученные опытом, понимали, что лучше им дать точные указания, а не рассказывать историю. После этого дело пошло гораздо быстрее и качественнее. В двух словах, как все устроено: мы отправляем им инструкции, они создают модель и сначала присылают фотографии. Наши дизайнеры одобряют или корректируют игрушку по снимку и отправляют по электронной почте. Через месяц, может быть, два мы получаем тестовый образец. Но иногда случаются курьезы. К примеру, нам недавно прислали рюкзак с изображением героя из «Моего маленького пони» с рогами вместо крыльев. Как-то китайские дизайнеры в наших крыльях увидели рога. Но плюсов от работы с китайцами больше, чем таких вот проблем. Всем известно, что они все делают по расписанию. Любой вопрос они могут решить в течение дня. Если туда приехал, то понимаешь, как классно у них налажена организация производства. Например, утром даешь задание, а уже вечером они приносят промообразец. Если это кукла, то у нее должна быть определенная длина волос, одежда определенная, она должна уметь реагировать на определенные вещи. Так вот, на следующий день она уже может у них говорить, ­дальше она начинает шевелить ногами, потом она уже чистит зубы».

Гаджеты

Евгений Милица, генеральный директор Pocketbook: «Заводы в Китае различаются по четырем категориям. A — это именитые большие заводы, публичные компании, такие как Foxconn и Skyworth, возможно, даже с государственным капиталом. B — это, как правило, менее широкий спектр возможностей, меньше заводов у одной компании, меньше производственные мощности. К категории B можно отнести Winntech. С заводами C и D могут быть проблемы на стадии подписания договоров, эти фабрики не могут четко показать производственную цепочку. Если эти заводы предложат что-то сделать бесплатно, это странный симптом, значит, скорее всего, идею вашу украдут. Китайское правительство активно поддержи­вает местное производство, поэтому шанс выиграть дело против такого завода — минимальный. Так что лучшая защита — это долгосрочные партнерские отношения в Китае и большие объемы заказов. Никто не рубит сук, на котором сидит, если вы в таком сотрудничестве с заводом, то он побоится украсть технологию. Больше ничего китайцев от воровства ноу-хау не удерживает. Главное для завода при заказе партии — уложиться в допустимый процент брака. Мы заказываем большие партии от 10 000 гаджетов, поэтому уделяем пристальное внимание контролю качества. Для этого мы используем стандарт по контролю качества AQL. При этом выборка изымаемой продукции случайна и количество проверяемых устройств зависит от объема партии: для 1000 штук изымаем 100 устройств, при объеме производства более 10 000 штук — около 200. Если три или четыре ридера имеют больше четырех параметров брака, партия разворачивается. Важно понимать и учитывать, что у китайцев преобладает монетарная мотивация. Если они понимают, что сотрудничество принесет большой доход, то и отношение к партнеру соответствующее — как к «дорогому гостю». Китайцы — сложные ­переговорщики, если они хотят что-то получить от тебя, то будут вести эти пе­реговоры сутки-двое. Это для них не проблема. И либо ты совсем жестко обо­значишь свою позицию, либо сдашься под их натиском и примешь их условия. Но надо понимать, что они не просто так ведут дела жестко. Как-то раз нам нужно было выпускать новую модель, ее анонсировали в СМИ, ждали клиенты, но завод отказывался выпустить партию в назначенные нами сроки. Тогда наша делегация приехала к ним с целью разобраться в ситуации и ускорить сроки выпуска продукции. В этих ридерах есть батареи, которые заказываются у разных поставщиков, и по регламенту проверять их нужно сорок часов. Мы получили пробную партию, и оказалось, что они выходят из строя. Китайцы просто сократили время проверки с сорока до двадцати часов, чтобы уложиться в срок. Естественно, они не хотели перевыпускать всю партию, ведь это мы настояли на том, чтобы ридеры были произведены в короткие сроки. Конечно, в итоге мы нашли компромисс, но переговоры были сложными. Как бы парадоксально это ни звучало, но в целом китайцы довольно ленивы. Здесь вы не найдете человека, который остался бы после шести или взял работу домой на выходные. Рабочий день на фабрике начинается в девять и заканчивается в шесть. Работники приходят, не позавтракав, чтобы потянуть время, первым делом разливают кофе и едят бутерброды — это где-то час. В пол-одиннадцатого они уже думают об обеде. В 11.30 они на полчаса уходят обедать, а потом начинается обязательный послеобеденный сон. Сон длится по-разному, но в основном около часа. Поспали, полчаса потратили на то, чтобы прийти в себя, и, наконец, пришло время поработать, а в шесть уже домой. Так что картина, на которой китайцы с утра до ночи работают на рисовых полях, — это некоторый миф. Они не любят перерабатывать».

Одежда

Людмила Норсоян, основатель и куратор проекта Fashion Factory: «Я работаю с производствами Китая с 1996 года, когда он стал открытой страной, весь мир — сначала робко, а потом последовательно и более мощно — стал размещать там ­заказы. Я в то время как раз работала на лакшери-производствах Китая: Sonia Rykiel, Gianfranco Ferré и остальные. Самое сложное и удивительное было преодолеть цивилизационную и культурологическую разницу. Ну, например, ошибка, которую я никогда в жизни не повторяла и которая едва не стоила мне сотрудничества с китайскими товарищами: однажды в ходе какого-то делового разговора я по московской привычке уселась на краешек письменного стола, размахивая руками. Это оказалось крайним нарушением этики. Другая важная особенность: китайские, японские наши друзья — они не приспособлены к работе с чистого листа, с эскиза. Если ты полетишь в Италию, ты можешь на фабрике любой (хоть масс-маркет, хоть лакшери) сесть с местными технологами, дизайнерами и директором производства за письменный стол, начать рисовать эскиз на листе бумаги А4, объяснять. И все с удовольствием будут кивать тебе головой и понимать, о чем ты говоришь. С китайскими производствами работать с чистого листа — это мучать и себя, и китайцев, отдалять нужный результат, удорожать его и делать иногда просто недостижимым. Однажды я запускала в производство линейку для нашего масс-маркет-бренда и меня попросили присовокупить еще пару моделей. Я нарисовала конструкцию, технологию, техзадание дала такое: вот спинка, вот полочка, вот рукав, вот воротник. Утром мне принесли сшитые спинку, полку, рукав и воротник. Левой полки и левого рукава не было, потому что я не отметила в техзадании, что должны быть симметричны два рукава и две полки. Мне просто — как человеку с европейским типом мышления — не пришло в голову, что кто-то не догадается, что у человеческого тела две руки и две половинки груди. Есть наши черты, которые удивляют китайцев, есть те, которые шокируют нас. Я выросла среди староверов, и у меня очень чувствительное отношение к порядку, чистоте, к тому же я много работаю с японцами, у которых на производстве, да и в самом Токио, можно босиком гулять. В Китае другое восприятие грязи. Возможно, вы даже слышали такие рассказы, что можно у небоскреба увидеть ­человека, моющего голову, и тут же, локоть в локоть, человека, готовящего еду. Это действительно так и есть. То же самое на производствах. У меня была чудесная история с производством Benetton, когда моего нанимателя просили увести меня, приговаривая, что Люда-сан, конечно, сэнсэй, но она такая противная. Суть конфликта была в том, что я каждый раз, прилетая туда, бралась за швабру. Что по китайским понятиям абсолютно неприемлемо, и, будь я китаянкой, я бы просто потеряла лицо. Но, поскольку я лаовай, мне можно еще и не то. Я просто не могла видеть бардак на фабрике».

Антон и Ксения Шнайдер, основатели марки Ksenia Schneider: «Четыре года ­назад нас позвали китайцы в Сычуань. Государство решило прокачивать моду, потому что эта провинция — тканевая столица. Устроили там Неделю моды. Наняли американского хедхантера, который прочесал Европу и США и нашел несколько незазнавшихся марок. Тогда было много странных историй: ну, к примеру, китайские девушки даже не смотрели на женские брюки и вещи унисекс, трогали только платья. Или наоборот: кроме нас туда приехала такая девушка из Петербурга Татьяна Парфенова, у которой очень театральные платья, например, ­рукав — реально лебедь, по руке голова идет, и все из шифона. Для китайцев это было нечто невообразимое. За четыре года они быстро адаптировались, теперь не как раньше: «Ну свитер, ну штаны, вот платья — это да». Так вот, в Сычуани нам не только устраивали показы, но еще постоянно нас с кем-то знакомили. Предлагали производство, но мы в итоге поняли, что независимому дизайнеру одежды очень сложно контролировать производство. В нашей тестовой партии было 30% брака. Так вот, встречи — это тоже авантюра. Китайцы, конечно, понты ломят круто. У тебя есть расписание, сначала ты должен туда поехать, потом там пресс-конференция, еще что-то, а в конце, в предпоследний день, встреча с мистером Янгом, большим боссом. Ты думаешь, что перед тобой будет сидеть суперъякудза-дракон, а потом, через две недели, тебе говорят: «А его нет, его уволили» — и ты понимаешь, что это был просто менеджер. Нам, иноземным, их сложно считывать: видишь человека и не понимаешь, кто он, даже примерно. Владелица какого-то торгового центра, стеклянного небоскреба может выглядеть точно так же, как уборщица: у них обеих будет Louis Vuitton, у одной просто поддельный, а у другой — настоящий».

Китай

История

Современное искусство здесь появилось в конце 70-х вместе с новым курсом реформ Дэн Сяопина. Особой приметой нового искусства стала критика правительства и радикальные высказывания, помогающие изжить травмы прошлого. С тех пор выросло не одно поколение художников, которые успешно совмещают китайский традиционализм с западными художественными приемами. Чжан Хуань, например, наносит на свое тело иероглифы, Юэ Миньцзюнь рисует страшные картины с многократно повторяющимся оскаленным автопортретом. Безусловно, источником рефлексии для китайского искусства в 90-е годы по большей части являлась «культурная революция», теперь темы куда шире — от экологии до рождаемости. Причем многое из того, что можно было делать в 90-е, сегодня нельзя.

Самый известный художник

Ай Вэйвэй. В юности учился за границей и вернулся в Китай в 1993 году, где был обласкан властью, которая стремилась продвигать современное искусство как коммерчески успешное. Официально превратился в диссидента, после того как заинтересовался подробностями Сычуаньского ­землетрясения в 2008 году и стал интерпретировать эту тему в своих работах. В 2011 году его арестовали, но потом освободили, и сейчас ему нельзя выезжать из Китая. Что, впрочем, не мешает художнику делать иностранные выставки.

Специфика

В Китае запрещены Twitter, Facebook и YouTube, а на ТВ не показывают фильмы, искажающие официальную версию истории, но тем не менее в стране нет художественной цензуры. Местный Минкульт никогда не стал бы критиковать работы только потому, что они не нравятся министру. Зато есть официальная цензура и четкие правила: нельзя оскорблять лидеров зарубежных стран и членов компартии или говорить о Сычуаньском землетрясении.

Южная Корея

История

Первая выставка современного искусства прошла в Сеуле во дворце Кёнбок в 1969 году, в том же году был основан Национальный музей современного искусства. Восприняв западные ценности, Корея едва ли не в первую очередь стала развивать собственное искусство. Важная черта корейского искусства — художники, живущие за границей или по крайней мере получившие зарубежное образование. Художница Никки С.Ли, которая в 1994 году уехала в Америку учиться фэшн-фотографии, прославилась серией снимков, в которых она примеряет на себя различные ролевые модели распространенных американских субкультур — от панков и скейтеров до преппи и яппи. Ли Ен Бэк, работы которого представляли Корею на Венецианской биеннале 2011 года, использует яркие цвета и знакомые повседневные образы, чтобы говорить о войне, саморазрушении и подсознательных страхах.

Самый известный художник

Нам Джун Пайк — он одним из первых начал использовать в работе аналоговое телевидение как средство художественного выражения. Несмотря на то что Пайк начал свою карьеру с музыкальных экспериментов в духе Джона Кейджа и вообще кажется крайне далеким от местной политической повестки дня, его можно назвать первым международным корейским художником.

Специфика

Корейское искусство очень высокотехнологично, что неудивительно, учитывая, сколько электронных приборов, автомобилей и телефонов производят в Корее. Одновременно в этом искусстве нет какой-то магистральной линии, специально узнаваемых образов, вроде Мао в Китае. Как и корейская популярная музыка, современное искусство здесь очень разнообразно, оно максимально космополитично и использует национальные мотивы так же непринужденно, как современные европейские художники — элементы готического стиля.

Сингапур

История

Экономика небольшого островного государства с 60-х годов строилась на привлечении международных инвестиций и поддержании торговли. Современное искусство стало выгодным рыночным товаром в 90-е годы, и вот уже в 1996 году здесь открывается музей современного искусства. Сингапур — это своеобразная Швейцария Юго-Восточной Азии. Здесь нет какой-то примечательной художественной сцены, зато есть филиалы крупнейших мировых аукционных домов, в которых постоянно проводятся торги на большие суммы денег. Местные художники избегают политических высказываний — это видно по работам Мин Вана, который представлял Сингапур на Венецианской биеннале в 2009 году. Он пе­реснял шедевры кинематографа вроде «Имитации жизни» или «Любовного настроения», заменяя не только актеров, но и подспудные смыслы фильмов: так, фильм Дугласа Сирка в его интерпретации становится не картиной об отношениях между людьми разных национальностей, а размышлением о сути пола как такового. Пусть отнюдь не самый свежий прием, но жюри его поощрило.

Самый известный художник

Мэттью Нгуй — первый сингапурский художник-перформансист, приглашенный на выставку «Документа» в Касселе (в 1997 году). Он до сих пор один из самых главных художников в Сингапуре, а в 2011 году стал первым местным куратором Сингапурской биеннале. Показательно, что он долгое время прожил в Австралии, ставшей его вторым домом.

Специфика

Цензура в Сингапуре не легче, чем в Китае. Здесь нельзя критиковать в произведениях искусства деятельность правительства, а также стран, с которыми дружит Сингапур, нельзя оскорблять по религиозному и национальному признаку, да, в общем, здесь нельзя почти все, что может не понравиться чиновникам.

Япония

История

В 1989 году в Хиросиме был создан первый музей современного искусства. Японцы после войны с удовольствием воспринимали западные ценности, в число которых попало и современное искусство. Однако собственные традиции здесь до сих пор остаются сильнее модных заимствований, поэтому и современное искусство вышло немного не таким, как у всех. Классический японский эстетический принцип «моно-но аварэ» («печальное очарование вещей») до сих пор движет многими японскими художниками, поэтому они создают работы, ­которые обязательно требуют созерцания.

Самый известный художник

Такаси Мураками тоже по-своему развивает традиционное японское искусство, а именно комиксы манга. По сути он японский Джефф Кунс, но его гигантские скульптуры мультперсонажей — это не просто увлечение монументальной формой, а социальное высказывание. Мураками, поднимая на пьедестал героев низовой культуры, таким образом иллюстрирует свой художественный манифест 2000 года, в котором он критиковал японское общество как двухмерное, «мультяшное» пространство, где сглаживается все между высоким и низким. Его работа «Мой одинокий ковбой» (изображающая эякулирующего персонажа аниме) была продана в 2008 году на аукционе Sotheby’s за рекордные $13,5 млн.

Специфика

Самый серьезный запрет в японском искусстве касается порнографии. Показательным является недавний случай, когда японская художница Мэгуми Игараси работала над проектами каяка и других объектов в форме собственной вагины. Тем, кто пожертвовал деньги на этот проект, она высылала цифровую 3D-модель своих половых органов — и впоследствии была задержана полицией за распространение порнографии.

Малайзия

История

Современное искусство в Малайзии развивалось, с тех пор как страна обрела независимость в 1957 году. Однако долгое время местные художники никак не могли отойти от абстракции, которая как нельзя лучше соответствовала прогрессивному исламскому обществу. В 1998 году вместе с экономическим кризисом малайзийские художники открыли для себя возможности перформанса, ­социальной и политической критики в произведениях. Разумеется, помимо этого художники разбираются со своим прошлым и обращаются к повседневности в фотографии и инсталляциях. Например, Лю Кун Ю путешествует по стране и снимает на пленку разнообразные памятники в городах, деревнях и на природе. Или просто делает композиции из фотографий различных домов по цветам и типу. А Вон Хой Чеон рассказывает историю оккупации Малайзии Японией во время Второй мировой войны в своем фильме «Doghole».

Самый известный художник

Ахмад Заки Анвар отдает предпочтение фотореализму, в который добавляет мистики и восточных аллегорий. Любит писать портреты обнаженных молодых людей и девушек в национальной одежде. А вообще он — уважаемый человек и сын известного политика.

Специфика

Цензура и здесь свирепствует вовсю — подчас самые невинные выставки вроде «Proposal for My Country» («Предложение моей стране»), в которой Лю Кун Ю составил коллаж из открыточных видов Малайзии, оказывались причиной крупных разбирательств и отставок. Здесь как минимум нельзя смеяться над государственными деятелями — в 2009 году работу художника Фахми Реза, изображающую премьер-министра Наджиба Разака с залепленным скотчем ртом, удалили из галереи по требованию оскорбленного гражданина, но художника все-таки не посадили.

Индонезия

История

В Индонезии богатая история художественного сопротивления политике. При режиме Сухарто с 70-х по 90-е сменилось несколько арт-групп и художников, которые противопоставляли себя правительству. В Индонезии невероятно богатый культурный ландшафт и развита художественная критика. Здесь, например, не очень рады всплеску интереса к современному искусству на торгах, потому что это отвлекает от творчества. Но этот процесс не остановить, и чем больше индонезийских художников участвует в биеннале и триеннале по всему миру, тем больше денег вкладывают коллекционеры. Соотношение традиционного и современного в индонезийском искусстве сложно оценить, но все же местные художники отдают предпочтение традиционным техникам.

Самый известный художник

Ниоман Масриади пишет картины в гротескно-экспрессивном стиле, передавая свои впечатления от наблюдений за жизнью соотечественников. Он является одним из самых коммерчески успешных ху­дожников в Азии, в 2008 году его триптих «Man from Bantul (The Final Round)» был продан на торгах Sotheby’s за $1,1 млн, установив рекорд для произведения азиатского современного художника. К сожалению, в России в основном известны малайзийские художники, использующие нестандартные способы нанесения краски на холст (например, при помощи футбольного мяча) или заменяющие эту краску едой, косметикой или пролитым кофе, но сами работы при этом не далеко ушли от уличного искусства в районе Арбата. 

Специфика

Здесь нет цензуры, но существуют четкие культурные особенности. Например, местная художница Ниоман Сани выступает за равноправие полов, но при этом рисует женщин в откровенных платьях — потому что они являются символом свободы.

Тайвань

История

Многие местные художники находятся в тени своих более громких и многочисленных коллег из Китая, которые уже успели занять нишу в мировом культурном процессе. Тайваньское искусство так же разнообразно, как и китайское, но не имеет таких четких художественных ориентиров и столпов. Более взрослые художники вроде Чен Та Ю и Чень Чи Чана посвящают свои работы мировой интеграции Тайваня, будь то языковые сложности или договорные браки между вьетнамскими женщинами и уроженцами Тайваня, развивая мировую тенденцию на современное искусство как продвинутую гражданскую журналистику. Другой ракурс деятельности местных художников — чистейшей воды фикшн: например, тот же Чен Та Ю фантазирует о том, как в результате хитрого заговора правительства остров взорвут на маленькие части, а саму катастрофу покажут в прямом эфире. Хотя и это тоже не чистой воды выдумка, а едкий комментарий к роли медиа в новом мировом порядке.

Самый известный художник

Несомненной звезды нет, но есть ветеран тайваньского искусства Ву Хао, который прославился как мастер печатной орнаментальной графики, в которой он удачно соединил достижения западной технологии и восточную любовь к деталям и нюансам. Его искусство можно назвать фольклорным, но оторваться от него невозможно, ведь именно таким представляет себе человек с Запада идеальное азиатское искусство.

Специфика

В Тайбэе проводится одна из самых влиятельных биеннале в Азии, а искусство тайваньских художников скупают коллекционеры из Китая и других близлежащих стран. Главной проблемой местных художников остается поиск собственных отличительных черт, которые позволят им выделиться на фоне ­китайских, малайзийских и индонезийских соседей.

Прокисшие бобы и полужидкий кальмар

«Вообще-то, такое в Японии едят под караоке, — говорит Юдзу, — знаешь, под саке, чтобы песни потом попеть». «Такое» — это эйхирэ, больше всего похожее на наструганную тонкими палочками воблу. Ничего страшного, бывает намного хуже. «А теперь попробуй натто — мы это обычно на завтрак едим, риса только надо еще заказать». С натто ситуация сложнее: блюдо, похожее на плошку прокисших бобов, перемешанных со слизью, на вкус оказывается точно таким же — прокисшими бобами, перемешанными со слизью. Юдзу смотрит на мои попытки это съесть с надеждой и легким испугом. Не хочется его обижать, поэтому я делаю довольное лицо: мм, неплохо. Слизь тянется за палочками и путается в щетине. Щебетание с соседнего стола, где проходит романтическое свидание, сходит на нет.

Дело происходит в обычном Ichiban Boshi на «Баррикадной» — сетевом суши-ресторане, где, как выясняется, есть специальное японское меню. Чтобы получить его, надо быть японцем, прийти с японцем или просто хорошо попросить. Контраст с обычным меню разительный: вместо нарядных суши-ассорти с разворотов смотрят вывернутые наизнанку рыбины с выпученными глазами, колбаски нездорового оранжевого цвета и плошка розовой слизи с пупырыш­ками.

Следующее блюдо аутентичного японского ужина — та самая оранжевая колбаска, нарезанная брусками. Оказывается, это икра — чья именно икра, Юдзу сказать затрудняется. Неплохо, но начинает не хватать пива и караоке. Бдительность окончательно усыпляет настоящий, по словам японца, токийский стритфуд: окономияки. Это что-то вроде слоеного пирога, укомплектованного луком, мясом, тестом и сыром, — его мы делим пополам. 

Юдзу вприкуску рассказывает, что, вообще-то, шеф Ichiban Хидэки-сан — большой специалист по уличной еде и здесь она довольно близкая к реальности; а вот был еще хороший ресторан «Мисато», но закрылся из-за санкций; «Макото» в Центре международной торговли еще работает, и там всегда полно японцев; «Сейджи» на «Парке культуры», конечно, вне конкуренции, и, кстати, «ты знал, что Сейджи не использует при готовке свинину, хотя японцы ее очень ­любят: к нему ходят много богатых еврейских бизнесменов, и он уважает их традиции».

Приносят полужидкого кальмара. «Ика-синохара, — поясняет Юдзу, — очень хорошо идет под саке». Бугристый розовый кисель трепещет и резко пахнет чем-то вроде уксуса. Или даже аммиака. «У него очень, мм, сильный вкус», — предостерегает японец. Не попробовать нельзя; комок ика-синохары проваливается в пищевод, перехватывает дыхание. Этот чудовищный вкус смерти и безнадежности мне доводилось ощущать до сего момента только один раз — в Исландии, где нужно было попробовать важное национальное блюдо хаукарль, гнилую акулу. «Хаукарль», — говорю я, выпучив глаза. «Да-да, очень похоже», — радостно соглашается Юдзу. Нет, стоп, все не может быть так плохо. Еще один укус (глоток?) маринованного невесть в чем кальмара. Хочется лечь под стол и заплакать. Юдзу говорит, что для неяпонца заказать такое и съесть — огромное достижение и повод для уважения от любого гражданина Японии. Мне кажется, он просто меня утешает. Кальмар чудовищен.

Юдзу поспешно заказывает нам местный специалитет — десерт итиго-дайфуку, который, по его словам, в Москве точно больше нигде не делают. Это что-то вроде рисового пирожка, в который заточена облитая шоколадом клубника, — дань шефа Хидеки-сана русским традициям; в Японии к клубнике относятся спокойно и не особенно ее едят. Итиго-дайфуку неожиданно роскошен (и присутствует, кстати, в русском меню) — и это последняя человеческая еда, которую мне предстоит съесть в ближайшие 48 часов.

Жареные кузнечики и шелкопряд во фритюре

Мика родился во Вьетнаме, но давно живет в Москве и говорит по-русски чище, чем многие из нас. Мика ведет нас по адскому «шанхаю» рынка «Садовод»; ­середина вторника, но здесь бурлят людские водовороты, невозможно припар­коваться, кто-то артистично кричит: «Вся кожа по девятьсот!» Заодно выясняется, откуда в городе столько людей в очень редкой серии кроссовок Nike Air Max Independence Day — они тут по 900 рублей, лучше настоящих. Если поторговаться, отдадут за 700.

Здешний фуд-корт найти непросто, но можно: вход номер 4, потом налево, потом направо, ориентир — продавец трусов с принтом «Хочу только Оксану» («Лену», «Юлю» и так далее). Усталые усатые мужчины едят лагман, дебелые блондинки заказывают пиццу. Нам наверх — в зал, судя по всему, для торжеств. Там никого нет, но специально для нас (точнее, конечно, для Мики) накрывают стол и приносят целую россыпь меню — нам нужно самое богатое, в коричневой папке. Кафе, судя по нему, называется «Шон-ха», но на других меню написаны другие названия. Разворот «Экзотические блюда»: какие-то хитро приготовленные лягушачьи лапки, «улитки, тушенные с зеленым бананом и тофу», почему-то тайский том-ям. Я пытаюсь отделаться лягушками, но Мика, продюсер Аля и востоковед Сергей безжалостны. 

«Кузнечики и шелкопряд на всех?» — с сильным акцентом спрашивает официантка. Все добродушно смеются и заказывают вполне приличные блюда вроде супа фо и стеклянной лапши. Кузнечики и шелкопряд только мне — от сверчков удается отвертеться, потому что даже на фото в меню они выглядят чудовищно. «Мы такое, вообще-то, не едим, — царственно замечает Мика, — это китайская тема». На мое счастье, в наличии не оказывается блюда, скромно обозначенного в меню как «яйцо с начинкой»: вареного утиного яйца со сформировавшимся зародышем.

Сначала приносят тарелку жареных кузнечиков с аккуратно оторванными головами; есть кузнечиков нужно так: взять щепотку палочками, поместить в листик лолота (Мика: «Не знаю, как это по-русски называется. Это чисто наша и камбоджийская история»), обмакнуть в соевый соус и прожевать. Начинается светский разговор о том, где в Москве берут кузнечиков в таких количествах. Мика не знает. «Еще я люблю таких маленьких желтых, на клопов похожи. Они сочные, как ягоды, у нас их дети любят. Да и я всегда покупаю, когда увижу». Уточнять, как называются похожие на клопов сочные насекомые, не хочется. Я понимаю, что впервые в жизни испытываю дискомфорт, оттого что рот изнутри царапает хитин, а в зубах застревают ноги кузнечиков. На самом деле это не так уж и страшно, главное — не думать о том, что сейчас жуешь.

Появляются жаренные во фритюре гусеницы-шелкопряды. Подтверждается мое давнее подозрение: судя по оговоркам Али и Сергея, настоящее редакционное задание звучало как «а давайте накормим Подшибякина самой адской дрянью, которую только сможем найти в городе». Впрочем, шелкопряд оказывается менее мучительным, чем кузнечики, — на вкус жирные гусеницы напоминают обжаренное сало. Снова сильно хочется алкоголя, которого по разным причинам нельзя. Мика: «Мой папа, кстати, делает отличные настойки на змеях. Реально от многих болезней помогают». Дальше упоминается «настойка на тигре», на зубах хрустят кузнечики и пружинят гусеницы. 

Надо бы еще съесть черепаховый суп, но его, опять же, нет. Мика: «Черепаху убить трудно, она же в панцирь прячется. Нужно так делать — поманить ее чем-нибудь интересным, она голову высунет, тут ее и надо ножом».

План дальнейших действий такой: найти специальную женщину, торгующую инфернальными яйцами с зародышами, и купить их мне с собой. Мы долго бродим по «Садоводу», закуривая строго под вывесками «Не курить!». «Девушке шубу надо», — говорят мне китайцы, делая знаки бровями в сторону продюсера Али. Мика: «Я забыл, у нас есть очень интересное блюдо, которое в России, правда, трудно найти. Это жареные соски разных животных». Соски?.. «Да-да, соски — свиные там, ну и другие всякие. Очень вкусно!» 

Решено заказать доставку зародышей через специальную группу в фейсбуке; мне больше нечем себя утешать.

Корейская окрошка и суп из собаки

Приближается кульминация этого приключения — суп из собаки. Все знакомые корейцы отнекиваются: такое в Москве не найдете, собаку едят только в селах в пятистах километрах от Пхеньяна. В это хочется верить, но реальность, как это у нее заведено, имеет свои планы. Ресторан в переулках Ленинского проспекта. «Кавказская, европейская, корейская кухня. Банкеты, свадьбы, торжества» — все это не может предвещать ничего хорошего. Мы пошли на хитрость: накануне ­заказали столик на вымышленную фамилию Пак и попросили приготовить кя. «Кя» по-корейски означает собственно собаку; бывают кя-дя (это суп) и кя-хе (это хе — что-то вроде рагу). Артур кореец только наполовину, но хостес радуется ему как родному и мчится на кухню отдавать распоряжения.

В ресторане нет окон и абсолютно пусто, зато есть новогодние гирлянды. Играет Лепс. В воздухе атмосфера порока, мы сдаемся и просим водки. Есть ощущение, что если открыть сейчас железную дверь, ведущую на улицу, то за ней окажется не августовский московский вечер, а ледяная зимняя ночь в Саранске.

Кя-дя нужно подождать, поэтому я по привычке заказываю самое непонятное блюдо в меню — чартоги. В ингредиентах лаконично указана мука; это действительно коричневые мучные катышки, похожие на безвкусные ленивые вареники. Ощущения — как жевать воздух. Поневоле начинаю скучать по сочным, жирным гусеницам. И фантомно — по змеиной водке с жареными сосками. 

Артур заказывает куксу, «корейскую окрошку». Это холодный суп на смеси воды, соевого соуса, сахара и некоторых других секретных ингредиентов; все готовится по отдельности и соединяется только в тарелке. «Особый шик, — говорит Артур, — взять кубики льда, извалять их в красном перце и бросить в куксу». Я прошу попробовать — и это на самом деле очень вкусно. «Бывает горячая версия, — продолжает Артур, — но это совсем не то. Моя бабушка, кстати, говорит, что русским куксу давать нельзя: моментально подсаживаются и сметают ее всю, никому за столом больше не достается».

Страшный суп задерживается, Лепса сменяет почему-то похабный кавер Ричарда Чиза на песню Бритни Спирс «Toxic». Настроение портится с каждой минутой. Водка не помогает. Артур рассказывает, что мечтает об объединенной Корее. Ни одного посетителя, кроме нас, в заведении так и не появляется.

Кя-дя оказывается жирным и неприятно пахнущим варевом, мы смотрим на него с одинаковым ужасом. «Вы что, не знаете, как это есть?» — с подозрением спрашивает официантка. Провал близок. Мы импровизируем: как часто бывает с корейскими блюдами, в варево нужно свалить все из плошек, появившихся на столе. Острая соевая паста, репчатый лук, соль и не соль («Я не знаю, как это по-русски называется», — говорит Артур хорошо знакомую фразу), толченая кинза, жареный кунжут и плошка риса — все это отправляется в суп. Лучше не становится. Велик соблазн все бросить и сбежать. Мы осторожно пробуем свои ложки. Быстро становится понятно, что есть это нельзя: варево похоже на очень острый и очень жирный бульон из подгнившей говядины. Причем крепнет ощущение, что это именно подгнившая говядина и есть. 

Мы бежим прочь и нервно закуриваем, вслед гнусно и издевательски поет Ричард Чиз: «Инсейн ин э брейн». Мы уходим с ощущением, что только что совершили что-то страшное.

Утиные яйца с зародышами

«Сайгачу из «Сайгона», — пишет СМС курьер. Через полчаса он стоит на пороге с пакетом лавкрафтовского кошмара. Вит-лон. Это называется вит-лон. В «Сайгоне» яйца с утиными зародышами готовят партиями от пяти штук. Под тонкой кожицей видны крылья, позвоночник и клюв. Флешбэком вспоминается Мика: «Да-да, мы это на завтрак едим; у нас они прямо в супермаркетах у дома продаются. Знаешь, как с пирожными — кто-то любит крем, а кто-то глазурь? Вот так и с вит-лоном — мне шкурка нравится, а моему брату начинка». Начинка, кажется, вот-вот начнет шевелиться.

В последние несколько дней я съел прокисшие бобы с соплями, полужидкого кальмара, тарелку кузнечиков, полтарелки гусениц и попробовал суп из собаки. Вит-лон я не могу заставить себя даже надкусить. 

Не помогает даже бутылка вина. 

Наконец это происходит. Закрыть глаза. Сомкнуть челюсти. На зубах хрустят косточки, я не успеваю ничего понять, впервые за эти три дня меня страшно рвет. Редакционное задание выполнено. В Москве можно съесть что угодно, главное — знать, куда и с кем для этого прийти. Как же хорошо, что все закончилось.

Точно неизвестно, есть ли у Пхеньяна ядерная бомба, зато известно, что есть кино. Британцев этот факт даже удивляет — недавно кинокритик The Guardian Саймон Фолер залил на ютьюб несколько лучших, на его вкус, северокорейских фильмов, сопроводив их английскими субтитрами, и всполошил этим весь англоязычный интернет. Нас же врасплох не возьмешь: мы очень хорошо знаем, что при коммунизме (даже принявшем совсем экзотические формы) важнейшим из искусств обычно является кино, да и Московский кинофестиваль — едва ли не единственный фестиваль западнее Пхеньяна, на котором северокорейские фильмы показывают регулярно.

Каждый северокорейский фильм (совсем как в анекдоте) рассказывает о борьбе. Если это кино историческое — о борьбе добра со злом. Если кино на современную тему — о борьбе хорошего с лучшим. Большинство позиций из списка The Guardian занимает кино историческое. Такое кино вообще весьма актуально для государств, решивших немного подтянуть свою нацию и заняться историческим строительством. Обращение к примерам из далекого прошлого должно сплотить народ, оно создает необходимый образ истории и формирует коллективную память, недаром Александр Невский для нас — это Черкасов из фильма Эйзенштейна.

Например, «Цветочница», снятая в 1972 году Пак Ханом и Чхве Ик Ки. Это кино, имеющее репутацию едва ли не лучшего северокорейского фильма, стало лауреатом фестиваля в Карловых Варах и, как говорят, было очень попу­лярно в Китае времен «культурной революции». В центре сюжета — история бедной девушки Кот Пун, которая собирает в горах цветы, чтобы потом продать их в городе, а на вырученные деньги купить лекарства для своей больной матери. Помимо больной матери, у Кот Пун есть младшая сестра, ослепшая по вине злых помещиков, а также старший брат, попытавшийся спалить барскую усадьбу и посаженный оккупационными японскими властями в тюрьму. Первую половину картины Кот Пун надеется на скорое счастье, но счастье не приходит, и вторая половина фильма почти полностью посвящена страданиям и зверствам.

Для начала 70-х «Цветочница» выглядит довольно архаично. Это огромное двухчасовое полотно со множеством вставных музыкальных номеров по картинке напоминает северокорейскую официальную живопись (этакое совмещение советских традиций с восточным колоритом) и неплохо бы смотрелось в 50-е годы. Жестокий мир, в котором всем заправляют японцы и помещики, заставляет вспомнить о советском кино позднесталинского времени, но то было больше приключенческим, а вот «Цветочница» — напоминание. В каждой своей сцене она напоминает о том, как плохо жилось в прошлом, об отсталости, оккупации и эксплуатации, каждым кадром говорит об оправданности революционного насилия. Но вот что примечательно, в «Цветочнице» очень соблазнительно различить нечто специфически корейское, нечто знакомое не по советским картинам 50-х, а по современному южнокорейскому кино. Глядя на бунт Кот Пун против эксплуататоров, невольно вспоминаешь «Осатаневшую» Чан Чхоль Су, в которой первую часть героиня также подвергалась всевозможным унижениям, а во второй проверила на прочность крестьянскую общину с ее патриархальными ценностями. В странной радости, которую вызывает конец «Цветочницы», есть нечто схожее с радостью, которую зрители часто испытывают при просмотре современных южнокорейских картин, в тот момент, когда герой берет в руки сверло, серп или молоток и начинает заниматься очищением через страдания.

В сравнении с «Цветочницей», «Хон Гиль Дон» Ким Гиль Ина выглядит как-то странно. Это тоже исторический фильм, и крестьяне здесь тоже страдают, однако выходит не тяжеловесный эпос о многовековых страданиях корейского народа, а вполне себе развлекательное кино. «Хон Гиль Дон» был снят в 1986 году под влиянием похищенного из Южной Кореи режиссера Син Сан Ока и интересен тем, что является едва ли не первым северокорейским фильмом, снятым исключительно для развлечения зрителей. Несмотря на постоянные упоминания о сословном неравенстве, выходит чертовски безыдейное и чертовски зрелищное кино, которое очень приятно смотреть.

Другим примером развлекательного кино может считаться «Пульгасари» — попытка перенести на северокорейскую почву фильмы про Годзиллу. Эту попытку в 1985 году предпринял тот самый Син Сан Ок, которого по приказу Ким Чен Ира выкрали из Гонконга еще в 1978 году. Син Сан Ок должен был обеспечить качественный скачок в развитии северокорейского кино, и он действительно старался, но совместить огромных монстров и идеологию даже ему оказалось не под силу. Не помогли и консультации сотрудников японской студии «Тохо», производившей оригинальные фильмы про Годзиллу.

Коммунистическому руководству хотелось снять фильм про крестьянскую революцию, а потому монстр Пульгасари (как и Хон Гиль Дон — персонаж корейского фольклора) бодро сражается с феодализмом на стороне народного восстания. Если Годзилла был порождением страха перед радиацией, то северокорейского монстра создало (практически буквально) сословное неравенство. Смотрится «Пульгасари» странно и не очень увлекательно, учитывая угнетающую картонность персонажей, и больше всего напоминает довольно примитивную агитку с критикой капитализма, зарождающегося в недрах феодального строя. Пожалуй, единственным человеком, которому фильм доставил некоторую радость, стал сам Син Сан Ок, который смог сбежать из КНДР во время переговоров о прокате картины в Австрии.

Впрочем, кинематограф КНДР любят не за исторические постановки и не за огромных монстров. Самое интересное в северокорейском кино — это фильмы на современные темы. «Бегом до самых небес», «Дневник школь­ницы», «Обещание» или «Колеса счастья» — такого кино не было еще никогда, да и никогда не будет больше. Это очень идеологизированные, но наивные фильмы про стойких и упорных людей, которые готовы отдать все силы служению Родине, партии и правительству. Лучше всего их характеризует песня из «Колес счастья», которая в примерном переводе на русский звучит так: «У меня есть мечта, но это не маленькая эгоистическая мечта для семейного круга, это великая цель способствовать счастью Родины в период ее наивысшего экономиче­ского подъема».

Это в прошлом кругом были несправедливость и угнетение, а сейчас, когда нация едина, а вокруг полным ходом идет строительство коммунистического ­общества, осталось место только для борьбы хорошего с очень хорошим. Для ­того чтобы стать очень хорошим, нужно быть упорным, как героиня «Бегом до самых небес», которая смогла выиграть на Олимпийских играх в марафонском беге (кстати, картина основана на реальных событиях), и трудолюбивым, как героиня «Колес счастья» — женщина-архитектор, которая отказалась от мелкобуржуазной роли домохозяйки, вернулась в родное конструкторское бюро и выиграла общенациональный конкурс на строительство павильона народной одежды в Пхеньяне. В то же время нужно помнить, что каждый трудолюбивый член общества работает на общее дело, как это поняла героиня «Дневника школьницы», которая очень расстраивалась из-за того, что у ее подруги папа академик, а ее отец — простой инженер, а потом узнала, что папа работает на ядерную программу КНДР. Наконец, упорство, трудолюбие и смирение смогут привести героя к тому счастью, которого не могла найти Кот Пун из «Цветочницы». Герои «Обещания» не просто усердно трудятся (муж проводит ядерные испытания, а жена совмещает работу на заводе с участием в самодеятельности), но даже становятся передовиками производства, после чего удостаиваются высшей чести — возможности сфотографироваться с общенациональным лидером, гениальным стратегом и полководцем, ведущим КНДР в очередную эпоху стабильности и процветания.

В этих фильмах полно понимающих партийных чиновников, а трудовой коллектив всегда справедливо указывает главному герою на допущенные ошибки, в результате чего он становится еще сознательней, чем прежде. Чтобы заинтриговать зрителя, авторы этого кино часто злоупотребляют нелинейным повествованием, вставляя в картины бесконечные флешбэки, которые занимают большую часть экранного времени и не всегда как следует обозначены. По общей тональности все это напоминает позднесоветское кино, которое до того состарилось, что уже начало молодеть, или «добрую» продукцию телеканала «Россия», авторы которой вдруг сошли с ума и поверили в то, что снимают.

В отличие от исторических картин фильмы из современной жизни не рассчитаны на прокат в других странах и снимаются преимущественно для северокорейской аудитории. Разумеется, кино это сплошь пропагандистское и очень сильно приукрашивает северокорейский быт, однако, как и любое кино вообще, оно заключает в себе что-то большее, что-то неподвластное авторскому замыслу. И глядя на его в общем-то хороших и добродушных героев, гуляющих по широким и чистым улицам Пхеньяна, мы можем чуть лучше понять, что же в действительности происходит в этой маленькой и изолированной от мира стране, большинство слухов о которой напоминает рассказы героев из фильма «Борат».

PR-менеджер группы «Тату» в 2005–2009 годах Евгения Воеводина о приключениях группы в Японии и оскорбленных фанатах

«Лена и Юля любили рассказывать в интервью, что у Вани Шаповалова было ­такое убеждение: японцы с ума сходят по порнофильмам со, скажем так, крайне молодо выглядящими актрисами. И это якобы тоже сыграло роль в сумасшедшем успехе группы, которая в свое время продала в Японии альбомов больше, чем Мадонна и The Beatles. Мне же японцы, как, впрочем, и корейцы с китайца­ми, показались весьма невинными, по крайней мере во времена наших промопоездок и азиатских концертов. Однако та роковая японская промогастроль, после которой «Тату» потеряли японский рынок, случилась именно потому, что никто не знал культуру и традиции. Девушки (тогда еще совсем девочки) ушли по указанию Вани из прямого эфира популярнейшего ток-шоу, и японцы ужасно оскорбились. Ну не принято у них так. Причем оскорбились не на уровне людей из этого ток-шоу или хоста этого шоу, а вот прямо вся японская фан-база сочла такой поступок неуважением, хотя еще утром полиция перекрывала улицы Токио, чтобы группа смогла выйти из отеля. А уже со следующего дня долгое время фанаты практически отказывались покупать диски «Тату». Менеджеры лейбла Universal были в шоке. Поэтому, когда мы приехали в Японию в 2005 году продвигать второй альбом, «Dangerous and Moving», у всех была одна мантра: «Мы должны обратно завоевать любовь Японии». Мне кажется, в той поездке мы все стали немного японцами, вежливыми, пунктуальными — не придраться! Я даже научилась давать и брать визитку по-японски — протягивать ее двумя руками с небольшим поклоном головы. А вообще японские поклонники «Тату» — замечательные! Ради справедливости надо сказать, что эротическую фан-мангу с татушками я видела. Но на концертах японцы не всегда эмоциональные. Могут просто стоять и слушать, без всяких танцев или просто каких-то движений и жестов. Мне кажется, перед такой внешне сдержанной публикой артисту непросто выступать».

Поп-музыкант Алексей Гоман об азиатских фанатках, своих манга-портретах и любви китайцев к российским ­патриотическим гимнам

«Я сам в Китае никогда не был, и любовь китайцев к моим песням меня, если честно, удивляет. Но это есть. Мне часто пишут китайские поклонницы в фейсбуке и на форуме — через гугл-переводчик кое-как переводят и отправляют свои послания. В твиттере под моими фотографиями и постами часто большая переписка в иероглифах. Еще несколько раз мои портреты в стиле манга присылали. А как-то я нашел на ютьюбе очень смешной ролик — выступление Витаса и мое смонтированы так, будто мы вместе поем, хотя мы никогда не пели на одной сцене. Но Витас в Китае очень популярен — и я им, видно, тоже нравлюсь, поэтому нас так совместили. Много есть видео с моими выступлениями и субтитрами на китайском. Я, конечно, в детстве фильмы про кунг-фу любил, но особо азиатской культурой не интересовался. Смешно, что я им так нравлюсь, я же в основном песни про Россию пою патриотические. Может, дело в том, что такая советская ретромузыка напоминает им общее коммунистическое прошлое».

Продюсер Александр Роднянский о прокате фильма «Сталинград» в Китае, цензуре и вкусах китайских зрителей

«Китайский рынок на самом деле не является таким уж закрытым — зарубежному фильму попасть в Китай вполне реально. Квота регулирует доступ иностранных компаний непосредственно к китайским деньгам, то есть к распределению доходов между китайским прокатчиком и иностранным правообладателем. Вне квоты в Китае может выходить до нескольких сотен иностранных фильмов в год, права на которые китайские компании покупают за фиксированную сумму, то есть без возможности финансового участия продюсеров и авторов в результатах проката.

Выпуском «Сталинграда» в Китае занималась Sony Pictures, а именно их местное подразделение Sony China совместно с нашими партнерами из компании IMAX. С момента получения прокатного удостоверения до появления фильма на экранах прошло всего две недели — для полноценной рекламной кампании неамериканского фильма «без звезд» это чрезвычайно короткий срок. Но тем не менее «Сталинград» стал самым успешным неамериканским иностранным фильмом в истории китайского проката со сборами чуть более $12 млн.

Процесс прохождения фильмом цензуры в Китае абсолютно закрытый. Фильм может не получить прокатного удостоверения без объяснения причин, а может получить и вскоре оказаться запрещенным к прокату, как это произошло с «Джанго освобожденным» Тарантино. Какими именно соображениями руководствуются цензоры в каждом конкретном случае, не знает никто, кроме них самих. К примеру, в стране иногда разрешают прокат фильма ужасов, хотя в принципе они запрещены. Китайская аудитория очень любит фильмы про монстров, но выход в прокат подобных картин возможен лишь при условии, что сам монстр родом не из Китая.

Зрители в Китае предпочитают, как и россияне, высокобюджетные голливудские аттракционы, прежде всего комиксы вселенной Marvel и местные фильмы, в первую очередь, конечно, комедии. Даже для большого иностранного фильма в Китае залогом успеха является китайское участие — действие в «Трансфор­мерах-4» и «Железном человеке-3» частично происходит в Гонконге, Шанхае и Пекине, а несколько героев этих фильмов — китайцы. Я бы не взял на себя смелость утверждать, что российское кино имеет какие-то особые преференции по отношению к Голливуду. У нас нет привлекающих внимание китайской аудитории звезд и редко бывают фильмы сопоставимого с американским кино техно­логического качества, но нас, очевидно, сближает общее прошлое. Китайцы много знают о нашей революции, войне, и им не надо ничего объяснять про советскую идеологию. Это очевидное преимущество наших фильмов, основанных на историческом материале».

Режиссер-аниматор Михаил Алдашин о работе над продолжением «Чебурашки» с японцами

«Продолжение «Чебурашки» японский режиссер Макото Накамура снимал с корейскими аниматорами. А мы отвечали за всю творческую часть — сценарий, аниматик, музыку, запись актеров. В течение нескольких лет мы работали по пе­реписке, японская команда приезжала в Москву, а мы ездили в Корею на студию. Работать с ними было так комфортно, как это редко с кем бывает. Японцы невероятно тщательные и внимательные к деталям мастера. Если вы бывали в Японии, то наверняка заметили, что там нет буквально ни сантиметра неухоженной земли. Там даже урн почти нигде нет, но чисто, мусор никто не бросает. Единственное, что замедляло нашу работу, — японская вежливость. Они поначалу ­писали мне очень длинные письма, в которых сначала шла страница с осторожными и вежливыми объяснениями, а потом уже просьба что-то изменить. Тогда я их попросил писать мне проще, сразу по делу, чтобы ускорить работу. Они ­согласились, и все пошло быстрей. Японские коллеги были со мной необычайно внимательны. Привозили мне всякие изящные трогательные вещицы, в том числе украшенные Чебурашкой. Недавно я был проездом в Японии — тут же повели ужинать в шикарный ресторан в небоскребе. Если бы я был девушкой, то подумал бы, что за мной ухаживают, — так они были милы. По их просьбе я следил за тем, чтобы все было в духе Качанова. События мультфильма разворачиваются в старом провинциальном городе, в котором есть зоопарк и заезжий цирк. Мы пририсовали озеро — получился очень уютный городок, в котором я бы и сам был не прочь немного пожить. Анимация была кукольная, как и в фильмах Качанова, — японцам было важно, чтобы мультфильм получился таким, как если бы его снимали тогда же, в советские времена. Иногда приходилось их немного корректировать, объяснять, чего у нас быть никак не может. Например, первоначально в сценарии была сцена, в которой директор цирка приглашает девочку в ресторан. А потом и вовсе женится. В Японии возраст согласия — 13 лет, по достижении его девушка может заниматься добровольно сексом, и никому за это ничего не будет. Но, конечно, в фильме «в духе Качанова» такой истории быть не могло, и мы директора от девочки отлучили, а Гена и Чебурашка с ней дружат совершенно невинно».

Продюсер артиста Витаса Сергей Пудовкин об успехе в Китае и том, что не стоит так заострять на этом внимание

«Точного ответа, почему Витас так популярен в Китае, наверное, нет (в официальном китайском фан-клубе певца состоит миллион человек, а в одном из шанхайских парков даже стоит его статуя. — Прим. ред.) — просто, как всегда, сработало сочетание его голоса и яркой внешности. Прорыв случился в 2007 году — было много телевизионных проектов и первые большие концерты, с тех пор началось убедительное присутствие в КНР и был выпущен первый альбом, который за 10 дней стал платиновым, — это даже для Китая совсем не рядовое событие. Там в принципе мало иностранных исполнителей, и Витасу в этом плане повезло, в таком классическом поп-жанре у него практически нет конкуренции.

Впрочем, я никогда не пристраивался к какому-то региону, не мыслил этими категориями — просто все узнали про китайский успех, и это показалось такой экзотикой, потому об этом и стали так много писать и говорить. Но также ажиотажные и в Японии проходят концерты, и в Корее, просто китайский рынок — самый большой, массовый и активный.

Главное тут — не подстраиваться и не терять свое лицо. Достаточно быстро у Витаса появилось несколько китайских песен, в 2008 году, но их немного — всего пять, и они не всегда исполняются на сольных концертах; основа всегда — его собственные песни, которые он исполняет как автор и композитор. Это самый правильный путь артиста — основой репертуара должно быть собственное лицо артиста, хотя у нас есть песни и на японском, и на корейском. Конечно, Восток — чрезвычайно важный, интересный и перспективный рынок, но лучше быть и на Востоке, и на Западе, и у себя дома — мир давно уже в этом смысле границ не имеет».

Кеп

Набирающий популярность пляжный курорт в Камбодже

Ожидания

Вдоволь набродившись по Ангкору, туристы нередко устремляются к морю; самый известный камбоджийский пляжный курорт — Сиануквиль, но понемногу набирает обороты и расположенный неподалеку от вьетнамской границы Кеп.

Реальность

В камбоджийской деревне главное не пляж (хотя километровая полоса песка есть) — здесь в туристе внезапно просыпается внутренний ребенок, заставляющий человека лазить по окрестным холмам и кататься на взятых напрокат велосипедах до боли в ногах.

Не пропустить

Главное в Кепе и вокруг — это руины, впрочем, не такие древние, как Ангкор. В первой половине XX века местечко уже пытались превратить в курорт; позже идею забросили, а виллы остались, заросли лианами и сегодня смотрятся как фрагменты работ сюрреалистов. Самые впечатляющие сооружения — на километровой высоте на расположенной сравнительно недалеко горе Бокор: столетние церковь и казино, которые не используются по назначению примерно столько же, сколько и существуют.

Сувениры

Пряности — белый и черный перец, произведенные в соседней провинции Кампот.

Чеджудо

Главный южнокорейский пляжный курорт

Ожидания

Крупнейший остров Южной Кореи, также известный как «Остров ­богов», «Остров молодоженов» и «Корейские Гавайи». Кроме того, секс-курорт, описание которого в многочисленных каталогах подтверждают фотографии ­откровенных статуэток в окружении зеленых насаждений.

Реальность

Чеджудо — это прежде всего 1800 квадратных километров невероят­ной природы. Пляжи с цветным песком, водопады, озеро в кратере потухшего вулкана Халласан (последний, кстати, является высочайшей точкой в Южной ­Корее и охраняется ЮНЕСКО).

Не пропустить

Местные считают, что Халласан, собственно, и есть Чеджудо, поэтому гости просто обязаны предпринять попытку восхождения на вершину. ­Основных маршрутов пять, их продолжительность — от четырех до десяти километров. Среди других достопримечательностей — аутентичная корейская деревня и сад тех самых неприличных скульптур, в обнимку с которыми нужно обя­зательно сфотографироваться, если вы молодожены. И конечно, нужно увидеть менее неприличного харубана — каменного деда, вырезанного в лаве.

Сувениры

Одежда из коричневой ткани, выкрашенная традиционным способом — соком хурмы; цитрусовое вино.

Фукуока

Простой способ ознакомиться с современной Японией во всей красе

Ожидания

Современный портовый город, расположенный на юге Японии — на острове Кюсю.

Реальность

Поклонников традиционной японской архитектуры Фукуока вряд ли заинтересует. А вот тем, кто впервые решил побывать в Японии, этот ­населенный пункт подходит идеально — это сравнительно небольшой и удобный для перемещения город, в котором постоянно что-то происходит: фестивали, турниры по сумо и другие культурные, спортивные и развлекательные мероприятия.

Не пропустить

Парк Ниси, из которого открывается вид и на город, и на океан, считается одним из лучших на Кюсю мест для наблюдения за цветением сакуры. На Фукуоку также можно посмотреть с расположенной на высоте 120 метров смотровой площадки «Зеркального паруса» — небоскреба, построенного в конце 1980-х. Если же город надоел, можно выбраться на один из пляжей, которых в окрестностях хватает.

Сувениры

В магазине Donguri Kyowakoku можно закупиться плюшевыми героями мультфильмов Миядзаки и другими сувенирами, имеющими отношение к работам Ghibli (пусть и сама студия базируется в Токио).

Манила

Столица Филиппин, которую не стоит игнорировать по дороге к островам

Ожидания

Бытует точка зрения, что, попав в Манилу, туристу стоит как можно скорее оттуда выбраться. Столица и один из крупнейших городов Филиппин — всего лишь перевалочный пункт на пути к райским островам, да к тому же еще и недружелюбный.

Реальность

Так называемая Жемчужина Востока действительно проигрывает при сравнении с другими азиатскими мегаполисами, но задержаться в ней на несколько дней очень даже стоит: помимо трущоб и ультрасовременных торговых центров здесь можно обнаружить тихие и необычные районы, подходящие для пеших прогулок.

Не пропустить

Интрамурос — город, построенный испанскими колонистами еще в XVI веке и ныне являющийся историческим центром Манилы. Также стоит провести пару тишайших часов на китайском кладбище, где размеры склепов ­соперничают с габаритами особняков на Рублевке. Главное — не оказываться на пересадочных станциях в метро в час пик: путь между двумя платформами может растянуться минут на 40.

Сувениры

Прозрачные рубашки баро или подборка любовных романов на таглише с многочисленных книжных лотков примерно по доллару за штуку.

Кота-Кинабалу

Главный город малайзийского острова Борнео

Ожидания

Для малайзийцев Кота-Кинабалу — стремительно развивающийся коммерческий центр (деловые районы построены на отвоеванной у моря зем­ле), для туристов — точка входа, с которой начинается путешествие по острову Борнео.

Реальность

Как и филиппинская Манила, эта точка входа вполне может претендовать на звание пункта назначения. Кота-Кинабалу — смешение культур и религий (город может похвастаться и башнями из стекла и металла, и одной из самых живописных мечетей, и 12-ярусной пагодой), старого и нового, природного и созданного человеком.

Не пропустить

Дайверы обязательно должны увидеть собственными глазами затонувшие у Борнео корабли; их несколько, но одним из самых известных является Gaya Wreck — лежащее на глубине 50 метров судно (по всей видимости, японское, времен Второй мировой войны). Тем же, кто предпочитает оставаться на суше, стоит обратить внимание на гору Кинабалу — высочайшую вершину на Борнео.

Сувениры

Штат Сабах, столицей которого является Кота-Кинабалу, известен рукодельными сувенирами — изделиями из древесины манго, плетеными браслетами и другими подобными безделушками.

Гуанчжоу

Большой китайский мегаполис и рай гастротуризма

Ожидания

Третий по величине город КНР с населением в 13 миллионов человек. Не страдает от недостатка посетителей, однако гости сюда приезжают преимущественно в рамках деловых поездок.

Реальность

Гуанчжоу — один из самых прогрессивных и современных китайских городов, что вовсе не значит, что здесь нет памятников истории. Напротив, их предостаточно — все-таки этот город, ранее известный европейцам под названием Кантон, упоминался в летописях еще в третьем веке до нашей эры.

Не пропустить

Именно Гуанчжоу является родиной кантонской кухни — той самой, которая для многих европейцев представляет чуть ли не все китайские кулинарные традиции; говорят, что сегодня этот город является мировым лидером по количеству ресторанов на душу населения. Поэтому посещение храмов, прогулки по паркам и экскурсию на смотровую площадку телебашни (построенной, между прочим, на основе идей Владимира Шухова), конечно, придется чередовать с застольями.

Сувенир

Чай, за которым лучше сходить на расположенный у станции метро Fangcun рынок (знающие китайский смогут пообщаться с продавцами и про­дегустировать напиток).

Далат

Французский горный курорт посреди Вьетнама

Ожидания

Далат называют Вьетнамскими Альпами — город расположен на высоте полтора-два километра в окружении озер, холмов и сосновых лесов.

Реальность

Далат — самый невьетнамский город во Вьетнаме как с точки зрения климата (прохладней, чем на большей части территории страны), так и атмосферы. За первый пункт отвечает высота, за второй — тот факт, что французы более века назад решили выстроить здесь курорт со всеми присущими радостями: гольфом, теннисом, местами для верховой езды и прочим. Позже колонисты ушли, но Далат в отличие от камбоджийского Кепа неплохо сохранился.

Не пропустить

«Сумасшедший дом» (Crazy House) — сюрреалистичный гестхаус из серого бетона, построенный вьетнамкой, получавшей образование в России. Русских туристов ранее пускали на экскурсию бесплатно, однако теперь хозяйка жалуется на наплыв россиян и просит за вход деньги — впрочем, как и везде по стране, небольшие. ­Конечно, Crazy House сложно счесть главным символом Далата, зато на фоне присущей городу легкой европейской чопорности он кажется вдвойне безумным и тем более привлекательным.

Сувениры

Засахаренные фрукты, фруктовое вино и другая местная сельхоз­продукция.

Тайбэй

Культурный, промышленный, образовательный и фактический центр Тайваня

Ожидания

Дитя тайваньского экономического чуда, один из самых современных азиатских мегаполисов и столица Китайской Республики, государства со спорным статусом.

Реальность

Сегодняшний Тайбэй — это прежде всего экономический, промышленный центр и образовательный центр. Героиня последнего на сегодняшний день фильма Люка Бессона «Люси» в этом городе занимается именно получе­нием образования. Кстати, о кинематографе: премию «Золотая лошадь», вру­чаемую на Тайбэйском кинофестивале, порой называют китайским аналогом «Оскара». Другими словами, с культурной жизнью в столице Тайваня все более чем в порядке.

Не пропустить

Символ Тайбэя — Taipei 101 — пропустить практически невозможно. Это небоскреб высотой 509 метров (до недавнего времени он был рекордсменом, однако в 2010-м его обогнал выстроенный в Дубае «Бурдж-Халифа») с гигантским торговым центром у подножия. Если же техногенные красоты надоели, стоит посетить расположенный в северной части острова Тайвань национальный парк Тароко и посмотреть на 19-километровое Мраморное ущелье.

Сувенир

Какой-нибудь новый электронный девайс — нужный или не очень.

Традиционная японская культура всегда была — и отчасти остается сейчас — патриархальной и маскулинной. С древних времен национальную идею в стране формировало сословие аристократов-самураев, чьи принципы строились на понятиях чести, лояльности своему господину, клану и стране, полной отдаче любому делу. Позднее философию самураев стали называть бусидо, путь воина, но основы ее начали закладываться еще в раннем Средневековье. Кланы саму­раев сражались друг с другом за власть и землю на протяжении всей истории Японии примерно так же, как японские компании сейчас соревнуются на капиталистическом рынке.

В какой-то степени бусидо отображало и влияло на все в японской культуре, вплоть до восприятия красоты и сложной эстетической системы, построенной на утонченности, отношениях между завершенным и незавершенным, взаимосвязанности всего в мире. Даже на закате традиционной Японии, когда воевать было толком не с кем, западное проникновение в страну усиливалось, а влияние сословия воинов-поэтов исчезало, представления о красоте оставались теми же. Так или иначе, национальная японская идея была плотно связана с лояльностью и гордостью, в том числе гордостью за свою военную мощь. Сейчас в это верится с трудом — когда про Японию в первую очередь все думают как про страну, по­мешанную на кавае, визжащих девочках с розовыми волосами и милых монстрах. Многие связывают эту новую японскую культуру как раз таки с утратой гордости и военным позором семидесятилетней давности.

Поражение во Второй мировой войне оставило в национальном сознании японцев много травм: взрыв атомной бомбы — самая страшная катастрофа XX века — пришелся именно на Японию; страна не просто проиграла в войне — ее заставили распустить армию; кроме этого, Япония на 7 лет оказалась оккупирована США. Для маскулинной, милитаризированной и изолированной нации это было хуже всякого унижения. Современная японская культура зародилась 6 августа 1945 года, когда ядерный гриб поднялся над Хиросимой. Местную поп-культуру, пришедшую после этого, можно воспринимать через такую призму: все, что делали японцы после, было реакцией на ужасы, пришедшие с войной. Монстр Годзилла — это атомная бомба, красивый цветок в детском мультфильме на самом деле ядерный гриб, а человечный робот-пацифист Астробой вдохновлен послевоенными японскими сиротами и личным опытом автора ­Осаму Тэдзуки, пережившего несколько бомбежек.

Главным из всего перечисленного на самом деле оказалась оккупация. Американцы, номинально следившие за проходившей в стране демилитаризацией, фактически взяли в Японии власть: они проводили свои реформы и навязывали свою культуру. Огромное количество американских военных жило в конце 40-х и начале 50-х в Японии. Японцы оказались в состоянии зависимости, в роли ­ребенка, следующего за родителем. Художник и исследователь японской поп-культуры Такаси Мураками считает, что в этот момент в сознании нации что-то щелкнуло — и на замену красоте и утонченности пришло все милое, невинное и радостное; эстетику сменил кавай.

Но истоки кавая стоит искать в начале XX века. Одним из первых художников, обратившихся к умильности, был иллюстратор Юмэдзи Такэхиса, в начале века открывший в Токио магазинчик милых товаров для девушек-школьниц; он торговал вышивкой, книгами, куклами, цветной бумагой — и все обязательно с милыми, вдохновленными Западом узорами в виде зонтиков, грибов и цветов. За ним пришли другие: например, Кацудзи Мацумото, автор сёдзё-манги, при­думавший Курукуру Куруми-тян — счастливую пятилетнюю девочку, героиню комиксов, одного из самых популярных японских персонажей военных лет. Или Рунэ Найто, отец кавая, рисовавший для рекламных плакатов и этикеток разных товаров милых девушек с большими глазами, крупной головой и широким лбом, очень похожих на младенцев. Поначалу рисунки Найто воспринимались странно, но в итоге выросли в любимый в народе стиль.

Массовое помешательство на милом началось в 70-е годы, как ни странно, с особого почерка. Девочки-подростки по всей стране стали писать в стиле под названием маруй-дзи, округлое письмо. Он максимально противоречил традиционной японской каллиграфии: школьницы писали слева направо, а не вертикально, использовали тонкие линии, украшали иероглифы звездочками, сердечками, смайликами и латинскими буквами. В то же время возникло много слен­говых слов, по-детски коверкавших японский язык. Маруй-дзи вызвал скандал и был строго запрещен во многих школах — но популярные журналы и рекламные агентства обратили на него внимание и стали использовать на своих страницах, на плакатах и этикетках. В итоге стиль остался — а японцы начали привыкать ко всему милому.

Экономический потенциал всего милого японцы уловили быстро: корпорация «Санрио», создатели Хелло Китти, заметили популярность маруй-дзи и принялись выпускать кавайные товары. Плюшевые игрушки, косметику, сумки, ручки, тетради — все, что может понравиться подросткам и молодым людям. Кошечка Хелло Китти на этикетках разговаривала на ломаном французском и английском, что только подчеркивало ее веселье. Кавай почти сразу превратился в индустрию. Это был, конечно, гораздо более скромный, менее кричащий и всеобъемлющий стиль.

В 80-е индустрия продолжала расти и появился еще один важный элемент кавая — поп-идолы, особые японские звезды, на которых хотели быть похожи все молодые люди и девушки. Одной из первых кавайных звезд была певица и актриса Сэйко Мацуда, использовавшая образ бурикко. «Бурикко» значит «женщина, ведущая себя как ребенок». Мацуда использовала образ по макси­муму: надевала одежду, которая была ей велика, разговаривала как маленькая, ­вела себя невинно и неловко — и пользовалась популярностью среди юношей и девушек.

Кавай было не остановить — в конце концов японцы стали рождаться, жить и умирать среди всего милого. Они снимают деньги в банкомате — и на них смотрит милый персонаж-талисман. Идут молиться — и покупают в синтоистском храме амулет с Хелло Китти. Занимаются сексом — и используют презервативы с каким-нибудь персонажем, например мишкой Рилаккумой. У каждой из 47 японских префектур есть свой милый талисман, то же касается каждого отделения полиции в Токио и, например, государственного телевидения. Серь­езные деловые женщины покупают себе костюмы с Хелло Китти. Мальчики-подростки набивают татуировки с любимыми покемонами. Офисные сотруд­ники, серьезные, седеющие, в костюмах, обвешивают свои телефоны брелоками с Дораэмоном. Кавай везде.

Главное, что произошло с каваем в новое время, кроме того, что его стало еще больше и он стал вездесущим, — он стал безумнее, громче и ярче. Со свойственной им непреклонностью японцы возвели его в одержимый, пищащий ­фанатский абсолют. Теперь они не просто фанатеют от идолов — они следят за каждой секундой их жизни, и этих идолов по-настоящему много. Яркий пример современных кавайных звезд — девичья группа AKB48, в которой на данный момент есть 140 действующих членов, про которых фанаты знают все. Покемоны, одна из самых узнаваемых кавайных франшиз в мире, — это не просто увлечение, это целая жизнь: сотни игр, мультсериалов, игрушек и товаров. Кавайная культура — это целая вселенная в себе, которая только разрастается и не собирается останавливаться.

Что важно понимать про слово «кавай», так это то, что оно не обязательно переводится как «милый». Как в случае с любым серьезным феноменом, оно включает в себя сотню смежных значений. «Кавай» — это и «крутой», и «желанный», и «невинный» и так далее. Для стороннего, западного наблюдателя кавай имеет вполне конкретные, объектные выражения: вот милый покемон, или улыбчивая девочка с розовыми волосами, или что-нибудь в блестках. На самом же деле это гораздо более всеобъемлющая идея: когда японец восклицает «Кавай!», он имеет в виду все и сразу, и под этот возглас легко может попасть что-то, что может не показаться нам милым — например, гадкий утенок или Уиллем Дефо. Это не столько конкретная культура, сколько способ смотреть на мир и искать в нем определенные вещи — и в найденной невинности прятаться от грубой реальности. Это почти магический, ритуальный термин. Кавай — это не просто замена традиционной японской красоте и гармонии, это ее продолжение, выращенное через несколько десятилетий после военной травмы и пропущенное через западную культуру. Японцы осмыслили современный безумный мир — и снова нашли в нем гармонию, как много веков назад.

Неудивительно, что кавай захватывает весь мир. Сначала другие азиатские страны — Тайвань, Корею, Китай, которые, как и островные соседи, осознают экономическую мощь и обращаются к более цивилизованным странам за примером; как раз Япония многими и считается самой цивилизованной азиатской страной. Для азиатских стран кавай — выражение перемен: тайваньское правительство, например, использует кавайных персонажей как символ демократии. В Южной Корее, стране, всегда бывшей в конфликте с Японией, но принявшей ее поп-культуру, кавай более откровенный — с напором на милую сексуальность, а не невинность. Кавай превращается в объединяющую азиатскую идею; в конце концов, производством милых образов и товаров занимаются по всему региону. Через отаку, фанатов аниме и восточной культуры, он проникает на Запад. Более естественного и объединяющего весь мир феномена в XXI веке представить сложно: 2010-е, с засильем кидалтов, отказывающихся взрослеть людей за 30, увлекающихся мультфильмами, фантастикой и компьютерными играми, только и мечтают что о возвращении к невинности.

Культурологи, к примеру, исследовательница аниме Сьюзан Напьер, придумали для кавая слово «мукокусэки», означающее, что он «культурно бесцветен» — в абсолютном своем выражении кавай избавлен от ориентальной экзотики и национальных признаков и может быть продуктом любой нации, культуры, класса и вообще любой социальной группы. Покемонов, Дораэмона или Хелло Китти в XXI веке может придумать житель любой страны; поэтому кавай — это не только японская национальная идея, но и лучший кандидат на глобальную идею.

— Пишут, что вы являетесь советником руководителей крупных корпораций, а также руководителя департамента правительства Москвы. Это так?

— Да, бывают периодически такие дела, это правда. С самого верху приходят.

— Среди ваших услуг для управленцев есть гадание и прогнозирование по «Книге перемен». Какого рода прогнозы можно получить таким образом?

— Люди хотят разных советов — будет ли благоприятна сделка, стоит ли связываться с человеком… И с помощью «Книги перемен» я высказываю некую точку зрения на то, чем является сложившаяся ситуация. Но у меня нет приемной, куда вы можете прийти, заплатить 233 условные единицы и получить консультацию. Просто приходят знакомые или от знакомых и задают вопросы. И дают за это какие-то деньги — сколько сами захотят. Лучше копеечку за это взять, как когда ножик даришь. Как вы это оцените — все равно, это не по прайс-листу. Тут я выступаю как Дон Корлеоне — дело не в деньгах, а в отношении.

— Как вы вообще начали заниматься консультированием бизнесменов и управленцев?

— В значительной степени сыграли роль мои книги, направленные в сторону вопросов управления в топ-сегменте: «Китайские мудрости на пути правителя», «Искусство побеждать». Все российские попытки вздернуть на себя западные принципы менеджерской корпоративной культуры очевидно терпят поражение. Они плохо ложатся на нашу действительность. Офисный планктон, технологии принятия решений, всякого рода тесты, тренинги, полиграфы и прочая бредяти­на здесь совершенно неэффективны. Китайские способы управления просто более глубоки в осмыслении того, чем являются человек в деле и дело в человеке. И поэтому люди здравомыслящие, каковыми часто являются владельцы бизнесов, глубже копают и ищут новые подходы к собственному делу.

— Сегодня российская власть и общество все активнее отдаляются от Запада. Приведет ли это к большему сближению с Азией?

— Неизбежно приведет. И на это есть много причин, и не только скорого и конъюнктурного характера, а значительно более глубинных. Украинский кризис и санкции — скорее повод поговорить и поразмышлять о том, как развиваются наши отношения с Азией. У нас есть ШОС (Шанхайская организация сотрудничества), проводились какое-то время назад совместные военные учения с китайцами, есть разного рода деловые связи — но все это только какие-то отдельные подходы, осознания необходимости более серьезного общения России с Китаем еще не произошло. Хотя, по здравом рассуждении, оно нужно! Но сегодняшний политический мир здраво ведет себя крайне редко.

— То есть пока наши связи с Азией недостаточны?

— Россия все время пытается себя объяснить через православно-византийские корни, которые связаны с римско-католическими, и при этом абсолютно забывает и не осознает, например, серьезнейшее тюркское влияние на российскую цивилизацию. К тому же Китай и Азия в целом более близкие России соседи, чем Европа, — с Китаем у нас самая большая сухопутная граница. А когда ты столетиями живешь рядом с кем-то бок о бок, но делаешь вид, что вы и не знакомы, — это ненормально. Нам нужно осознанное построение более тесных отношений на годы и века. А пока только и слышно это вечное блеяние о том, захватит нас Китай или не захватит. Какая-то жалкая и подловатая позиция, при которой мы на Китай накладываем свои поведенческие модели.

— Есть какие-то ценности, которые нам нужно перенять в их культуре?

— В первую очередь — отношение со временем. В Азии время — это ощутимый процесс. Это одновременно и невероятно долгая длительность, и кратчайшая вспышка — и фотон, и квант. Умение чувствовать, что ты являешься проводником времени, единицей вечности, — то, чему надо учиться. А у огромного количества людей в России «есть только миг между прошлым и будущим, именно он называется жизнь». Я и сам люблю эту песню петь, но вообще-то, по уровню мудрости — это все, знаете ли, высокий совдеп.

— Китайская управленческая модель вызывает в голове такие ассоциации, как система цензуры «великий китайский файервол», компартия и адские условия труда на фабриках. Нам точно стоит брать с них пример?

— Ассоциации эти довольно примитивные, не отражающие действительного положения дел. Не стоит брать напрямую пример с этих явлений. Да, в коммунистической партии ничего особенно хорошего нет, но при этом нужно понимать, что в Китае значительно более комфортная и безопасная среда обитания для обычного человека, чем в России со всеми ее понтами.

— То есть бедные китайские дети, которые сутками сидят в темных цехах и шьют штаны нам, европейцам, — это миф?

— Это не меньший миф, чем эти так называемые мы — европейцы. Моя оценка российской действительности — психиатрическая. Социалистическое время было параноидальным. Сейчас оно шизофреническое, с совершенно нарушенными представлениями людей друг о друге. Влияние Европы на наше постсоциалистическое сознание, обуреваемое постимперской тоской, понятно. С развалом Советского Союза все туда рванулись за долларами и обложками глянцевых журналов. Но европейскость российского мышления и культуры очень относительна. Наша самоидентификация с Европой — фальшивая, в реальности она так и не сложилась. Самоидентификация русского человека в первую очередь языковая, а не по крови, обряду или религии. Ты являешься русским, если разделяешь ценности русскоязычной языковой культуры. А шизофрения заключается в том, что англосаксонская парадигма, которая сегодня является мейнстримом, давит и наскакивает на русского человека, вносит в нашу жизнь какое-то огромное количество бредовых неологизмов, не стыкующихся с русским языковым пластом. Другое противоречие — в дореволюционной аристократической культуре, с одной стороны, был барин православный, а с другой стороны, он говорил на романском языке, принадлежащем католической культуре. При этом русская деревня все время унижалась в сознании людей, а при социализме и вовсе были разрушены все обряды, через которые человек мог любить свою землю. Ведь любовь к земле должна иметь форму — символическую, обрядовую. В результате каждого русского человека все эти пласты, как разбитая мозаика, осколками больно режут изнутри. Посмотрите вокруг себя — вы увидите мало гармоничных, пышущих здоровьем и радостью людей, которые были бы уверены в своей позиции, — я даже не говорю про уверенность в стране, это сложно в нашей ситуации. А все потому, что нет понимания того, что такое национальность и как относиться к другим, отсюда и табуированность огромного количества явлений — политических, денежных, гендерно-сексуальных. Отсюда и вся эта бредовая законотворческая деятельность последнего времени.

— Психологи считают, что нельзя вылечить больного, если он сам не хочет. Российское общество совершенно не хочет быть вылеченным, оно ликует.

— Была такая миланская школа семейной системной психотерапии Мары Сельвини Палаццоли. Она лечила человека, приглашая его на прием только вместе с семьей. По ее мнению, психиатрическая болезнь — это не болезнь личности, а болезнь, которая возникает как следствие нарушения системы коммуникаций вокруг личности, и исправить проблему невозможно, не поменяв эту систему. Любопытно, что на ее приемах семья всегда пыталась дисквалифицировать психотерапевта, показать ему — ничего ты нас не вылечишь. Так и Россия. С одной стороны, она все время говорит: «Лечите меня, доктор, лечите! Где же эти люди, которые решат наши проблемы?» А с другой стороны, как только кто-то дергается в эту сторону, она кричит: «Ах ты сволочь, попался!» Нельзя действовать впрямую. Людям нужно предложить какие-то другие игры, кроме тех, в которые они играют. Человек может не хотеть играть, но втянуться, а игра меняет человека. Иногда общество встает перед неразрешенными проблемами и в полной беспомощности хочет хоть чего-то другого.

— И сейчас такой момент?

— Нет, сейчас мы уже с этим моментом пролетели. Еще 10 лет назад я говорил о серьезных грядущих изменениях: давайте что-то делать, пока есть время, чтобы в 2014 год правильно въехать, он сильно все поменяет. И теперь ­люди, с которыми я это обсуждал, говорят мне: «Броня, ну вообще великий, так все предсказал!» Ну и что — въехали в итоге в полный хаос и неосознанность. Но я все равно персонаж оптимистический вне зависимости от происходящего.

Восток всегда был близок моде. И на излете XIX века, когда на волне всеобщего увлечения Японией была придумана цветочная монограмма Louis Vuitton (впоследствии позволившая марке делать нешуточную кассу на продажах сумок в Азии), и уже в двадцатые, когда ориентальную тему не пускал в оборот только ленивый. Тем не менее до конца шестидесятых годов прошлого века Азию в моде любили в основном на расстоянии — тогда это был действительно очень далекий мир, как географически, так и ментально. Первыми дистанцию сократили как раз японцы. В Париж приехали Иссэй Миякэ и Кэндзо Такада. Миякэ работал у Ги Лароша и у Живанши, а Такада готовил почву для создания собственной марки, впоследствии открыв свой легендарный бутик Jungle Jap, а затем и Kenzo. Так на европейской земле «проросли» первые азиатские «джунгли». Позже к делу подключатся соотечественники Миякэ и Такады — Кансай Ямамото, делавший авангардные концертные костюмы Дэвиду Боуи, и работавшая с Акирой Куросавой Ханаэ Мори. В восьмидесятые покорять Запад отправятся одевавший Элтона Джона Йодзи Ямамото и Рэй Кавакубо, основательница революционного бренда Comme des Garçons.

В том, что в европейскую моду начали проникать именно японцы, нет ничего удивительного. Япония была самой продвинутой азиатской страной. Другие государства Востока внесут свою лепту в развитие фэшн-индустрии значительно позже — уже в нулевые, когда на азиатских модных рынках случится настоящий потребительский бум. Китай, Сингапур, Малайзия, Корея дали западным модным конгломератам возможность делать большие деньги, и с Азией начали не просто считаться, на нее стали ориентироваться. Старейшим на сегодняшний день европейским домом моды Lanvin владеет китаянка — Сяолань Ван. Интересно, как бы сама Жанна Ланвен отнеслась к тому, что однажды ее марку одежды купит китайская барышня, да еще и с похожим именем?

В первых рядах ключевых модных показов стало появляться все больше людей с азиатской внешностью. Это байеры, редакторы и владельцы бизнесов, с которыми домам моды нужно обязательно дружить. Среди этих людей особым уважением пользуется Анджелика Ченг, главред китайского Vogue. В индустрии ее ценят не меньше самой Анны Винтур. Люксовые бренды вроде Dior, Gucci или Valentino считают своим долгом устроить очередной показ в Шанхае — азиатском Нью-Йорке, центре мирового потребления роскоши.

Но можно ли говорить о том, что Азия в корне меняет западный модный дизайн? Едва ли. Скорее речь идет о влиянии и вдохновении. Японские рукава кимоно, ориентальные вышивки, драконы, костюм Мао, объемы и деконструктивизм — все это периодически всплывает в западных коллекциях, но говорить о повсеместной ориентализации пока еще рано.

«Любой модный бренд, утверждающий, что азиатские потребители вообще никак не влияют на его дизайн, лукавит, — считает известный британский фэшн-эксперт Робб Янг. — На подсознательном уровне все участники модной индустрии учитывают в своей работе колоссальное влияние Азии, поточнее подстраивая свои коллекции под местные тренды и вкусы».

Так и есть: чтобы нравиться китайцам, вовсе не обязательно говорить на китайском. Но если вы выучите пару-тройку слов, вам будут очень признательны и, наверное, купят ваш товар. При этом частота, с которой появляются ориентальные мотивы в коллекциях, подчиняется совсем не рыночной логике, а довольно стихийной дизайнерской фантазии. И если в сезоне весна-лето 2014 азиатская тема более или менее звучала в женских коллекциях, то осенью-зимой она практически никак не отработана.

«Азия всегда влияла на моду, — говорит итальянский модный критик и эксперт Анджело Флаккавенто. — Больше всего я наблюдаю азиатские мотивы в мужской одежде — они заметны в текучих простых линиях силуэта и крупных объ­емах. Это признак набирающего популярность внегендерного стиля, который, на мой взгляд, имеет тесные связи с Азией. На Востоке кодификация маскулинности сильно размыта по сравнению с ориентированным на образ мачо Западом. Азиатские мужчины более гибко подходят к вопросам гардероба, что рождает интересные формы и форматы».

А вот и наиболее очевидный тренд — появление азиатских дизайнеров во главе западных домов, а также целая когорта самостоятельных успешных дизайнеров азиатского происхождения, которые прекрасно себя чувствуют на европейской и американской почвах. Александр Вэнг возглавил неприступный бренд Balenciaga, Джейсон Ву встал у руля Hugo Boss, дуэт Opening Ceremony руководит Kenzo. Тут, правда, нужно сделать оговорку: все эти люди с детства росли в Америке и воспитывались в западной среде. Зато успешный дизайнер из Сингапура Прабал Гурунг и его перспективный китайский коллега по цеху с неблагозвучным для русского уха именем Хуэйшань Чжан приехали покорять Запад уже в сознательном возрасте. Так или иначе, но все вышеперечисленные — генетические носители восточной культуры, которая в любом случае проявляется в том, что они делают.

«Дизайнеры-азиаты знают, чем подкупить азиатских клиентов. В моде сегодня редко что-то создают, в основном это чистой воды маркетинг и продажа массового продукта под видом люксового. Но взять хотя бы Александра Вэнга — как ловко он эксплуатирует идею urban cool, не изобретая ничего нового», — рассуждает Флаккавенто.

То, что некоторые модные дома активно рекрутируют выходцев с Востока, зная или предполагая, что это поможет им заработать больше денег, не секрет. Это, конечно, никак не афишируется, но инсайдеры индустрии об этом прекрасно знают либо догадываются. Робб Янг считает, что отдельные кадровые управленцы больших брендов имеют почти макиавеллиевский подход к найму азиатских дизайнеров. «Принцип работы у них очень взвешенный, холодный и расчетливый. Поступает команда сверху — найти людей, которые помогут подтянуть продажи на азиатских рынках. Это, разумеется, не слишком романтично, зато работает», — резюмирует Янг.

Но так поступают далеко не все — делать обобщения здесь было бы попросту неправильно. Например, авторитетный модный обозреватель The Independent Александр Фьюри вообще уверен в том, что нет никакой связи между дизайне­рами восточного происхождения, работающими на западные марки, и бумом на модных рынках Азии. По его мнению, нельзя говорить о массовом рекрутинге азиатов как о какой-то общей установке. Согласитесь, наивно утверждать, что Balenciaga наняли на работу Александра Вэнга только из-за разреза глаз — скорее из-за того, что он просто классный и умеет делать хиты. «Лично я рассматриваю назначение Вэнга как ориентацию бренда в первую очередь на аксессуары, а также как желание иметь при себе человека, который сможет зарабатывать для дома деньги», — утверждает Фьюри.

В чем же тогда главное влияние Азии на сегодняшнюю моду? А, пожалуй, вот в чем: азиаты, особенно китайцы и японцы, очень много путешествуют и, ­соответственно, очень много покупают за границей. Причем покупают все лучшее и сразу — самое модное и дорогое. Сами того не подозревая, они корректируют международный модный рынок, заставляя бренды смещать акценты в сторону более трудоемких и дорогих в изготовлении вещей. «Марки вроде Gucci перестраиваются на новый лад: они сокращают производство простых, предсказуемых товаров (например, аксессуаров из брендированного логотипом текстиля) и фокусируются на высококлассных изделиях из кожи», — говорит Александр Фьюри. И вот тут-то как раз вся соль. В Азии любят роскошь не просто так: ­платежеспособная публика здесь более строго относится к вопросам качества, и это хорошо известный факт. На Востоке не терпят халтуры даже в масс-мар­кете. Об этом вам, кстати, с удовольствием расскажут в компании Uniqlo — главном сетевом бренде демократичной одежды в Японии. И вот это действительно важно — в эпоху, когда бал правит конвейер и роскошь уже порой вовсе таковой не является, очень важно найти хороший контролирующий орган. Похоже, что он уже найден.