— Как лучше назвать то, чем вы занимаетесь? DIY, «сделай сам»? Когда и почему вы этим увлеклись?

— Про себя я обычно говорю «самодельщик». Фактически, когда родился, сразу стал что-то делать.

— То есть это все воспитание?

— Да, по рукам не сильно били. Это свойство натуры, а потом уже воспитание и, конечно, книжки.

— Книжки?

— Как в песне у Высоцкого: «Значит, нужные книги ты в детстве читал». «Таинственный остров» Жюля Верна, где огромное количество замечательных персонажей — прототипов всяких современных Железных человеков и Бэтменов, один только капитан Немо чего стоит. Кому-то запал в душу он, кому-то разбойник Айртон, кому-то бравый моряк Пенкроф, а моим героем был Сайрес Смит. Только благодаря Смиту они сбежали из лап колониальных войск на воздушном шаре, а потом потерпели крушение на острове. Вы же помните, что Верн был антиколониалистом, очевидно, выступал против политики Великобритании. Тот же самый капитан Немо боролся за независимость своего народа в Индии. Так вот, если бы не научные знания обыкновенного инже­нера, ничего бы не было, они, скорее всего, погибли бы. Они чем там только не зани­мались, включая металлургию, протяжку проводов, организацию телеграфа.

— Лифт вроде бы тоже соорудили.

— Лифтоподъемной лестницы у них не было, но зато они сделали взрывчатку, меняли ландшафт, опустили озеро. Вы представляете, им захотелось опустить уровень озера в гранитной чаше, и они сделали. Кому в голову придет, потерпев воздушное кораблекрушение, менять ландшафт вокруг? Конечно, будучи ребенком, я впечатлился.

— Но, вместо того чтобы стать инженером, вы занялись адвокатской деятельностью?

— Профессий, которые предполагают независимость, не так много. Можно сказать, совсем мало: частная практика в основном. Можно было стать частным врачом, можно адвокатом.

— В 2013 году вы освоили профессию видеоблогера. Как это случилось?

— Мне знакомые говорили: «Максим, это надо по телевизору показывать». Вода камень точит, в итоге я снял видео. Просто поделился своим опытом, как сажать картошку под солому. И, к моему удивлению, день ото дня количество просмотров стало расти. Потом начались письма, сообщения, вопросы. Раз есть отклик, сделал следующее видео: «Варган из гвоздя». И тут пошли претензии: изделие замечательное, а видео нехорошее, звук ужасный, комментариев в ролике нет, мерзавец, сотри. Следующий ролик я попытался сделать лучше — как говорится, при дальнейшей свычке рабочих количество и качество изготавливаемых деталей за единицу времени растет. А потом был «Бутылкорез» и три миллиона просмотров у одного видео.

— Сколько вы сейчас зарабатываете на своих видео?

— Сейчас у меня приблизительно 1,5–2 миллиона просмотров в месяц, это приносит мне приблизительно 300 долларов дохода. Сумма зависит от того, какой вид рекламы посмотрели, была ли она предоплачена, договорился ты напрямую с Google или с компанией-посредником. Google — меньшие деньги, но ты знаешь, с кем имеешь дело. Кроме того, важно, чтобы рекламу кликнули в определенной стране. Если в Соединенных Штатах или в Саудовской Аравии кликнут, это будут одни деньги, а если в России и Узбекистане, совсем другие, гораздо меньше, как вы понимаете. Исходя из всех этих соображений, лучше, чтобы у тебя был канал англоязычным, чтобы кликали тебя не в России, а в Португалии. А меня кликают равномерно по всему миру. И вот подумайте, имеет смысл этим заниматься или нет с точки зрения дохода? Исходя из того, сколько усилий было потрачено, очевидно, что за это время можно заработать гораздо больше, учитывая, что я адвокат.

— Зачем вообще что-то конструировать? В целях экономии или, может быть, в качестве подготовки к мировой катастрофе?

— По поводу экономии. Есть, к примеру, сотни видео о том, как из электродвигателя собрать токарный станок. Нужно сварить конструкцию, потратиться на электроды, двигатель опять же взять. Это дороже, чем просто его купить. Вот у меня станок — меньше 200 баксов, смешные деньги. Ну а по поводу выживания, к сожалению, да — скорее всего, нас ждут тяжелые времена.

— Кризис?

— Неизвестно, но что-то грядет, и это очевидно. Вопрос в том, какая из угроз ­опередит остальные.

— Телевизионных шоу, которые учат ­выживать в опасных ситуациях, хватает.

— Там все печально — если вы посмот­рите на Беара Гриллса (ведущий передачи «Выжить любой ценой». — Прим. ред.), то у него вообще все фейк. Они людям в голову вбивают неправильные концепции, которые, скорее всего, смертельно опасны в критических ситуациях. Посмотрите на этого Гриллса: он жрет все подряд. Я понимаю, им надо создать рейтинг, какой бы червяк ни был противный, он его в рот за­сунет. О том, что против диареи у него есть куча средств и, если он отравится, его от­везут на вертолете в реанимацию, молчат. И он не умеет разводить огонь трением, это тоже фейк. Не поверите, но талантливый фейк. Это я говорю, потому что потратил десять лет в попытках развести огонь и в конце концов понял, как меня обманывали.

— А любимые шоумены у вас есть?

— Гриллсу есть альтернатива, Коди Лан­дин из передачи «Выжить вместе», у него все честно. Когда он разводит огонь трением, он действительно в кадре разводит огонь трением. А русские… На YouTube Алокин мне нравится, он молодец, очень рукастый, грамотная голова, кое-что я у него почерпнул. Первый бутылкорез был основан на его конструкции. Или тот же Kvartarer — он кует ножи. Я тоже хочу ковать, но у меня пока нет ни горна, ни наковальни.

Вообще, некоторые русские товарищи берут самые популярные англоязычные ролики и переснимают их. Ничего нового, передирают один в один, даже не стесняются указывать в дюймах размеры. Мне кажется, что это не очень круто. Я нисколько не осуждаю, появится такое видео на русском языке — замечательно. Но если оно появилось на английском YouTube, набрало пятьдесят миллионов просмотров и в русском варианте уже не один раз воспроизведено, зачем повторяться. Хотя, честно признаться, и у меня такое есть.

— Например, инструкция по приготовлению омлета в скорлупе на компакт-дисках.

— Да. Но я снимал это видео, потому что на англоязычном канале, где огромное количество просмотров, половина комментариев на русском языке — и все пишут: «Это фейк». С такой злостью пишут, посмотрите. И высказываются от лица всей России: «Русские проверили — это все брехня». Не знаю уж, кто ­проверил, я не стал смотреть, чтобы не расстраиваться, они там еще и ссылки оставляют. Это же нехорошо — если у тебя не получилось, не значит, что все неправда. Я видел инструкцию по-русски в виде статей, где процедура рассказана абсолютно неправильно, так что, действительно, повторить не получится. Исходя из этих соображений я опубликовал видео. Но вообще, оно не особенно интересное, я не горжусь им. Я просто в порыве негодования это сделал.

— А какими видео гордитесь? В ролике про теплый камень для отопления палатки вы говорите, что шли к этому 15 лет.

— Сейчас людям кажется, что это банальная мысль. Но когда я в предыдущем видео задал вопрос, была куча выживальщиков, пытавшихся догадаться, но никто не подобрался близко. Я им намекал: «Нужна теплоизоляция. Какая теплоизоляция? Которая будет легко помещаться в рюкзаке. Блестит, на вкус бесцветная, из металла». Никто не догадался. А теперь, когда я объяснил, что речь идет о фольге, все говорят, ну, это мы всегда знали. Не знали вы.

— Как вам в голову приходят идеи для самодельных вещей?

— Иногда приходит в голову идея, как сделать проще и быстрее какую-то вещь из массового производства. Я, например, создал автоматическую точилку для топоров, мне понравилось. Как позже выяснилось, она фактически копирует идею подобного устройства Lansky, просто она больше и крепеж собран по-другому, чтобы топор поместился. А иногда есть потребность в какой-то вещи, которой в природе не существует. К примеру, я часто хожу в походы, и у нас случаются длительные переходы по двадцать с лишним дней на гребной лодке. Лодку берем напрокат. Но хочется не только на веслах плавать, но и под парусами, правда? Паруса поставить на гребную лодку, которая взята напрокат, не так просто. То есть пойти и купить парусную оснастку, которая бы подошла, в принципе невозможно. Отсюда за­дача — сделать все своими руками. Думаешь, как же приварить парус, куда ванты при­собачить. Как сделать так, чтобы парусность была побольше, чтобы шлюпка не пере­вернулась, чтобы парус был легкосъемным и места крепежей не испортили лодку, когда будешь сдавать. В итоге после четырех разных вариантов мы пришли к совершенно уникальной конструкции. Она у нас быстро­съемная: мы ставим парус буквально за 30 секунд.

— Какие вещи нужно научиться делать самому, чтобы выжить в случае гипотетической катастрофы?

— Подготовиться к катастрофе в принципе нереально. Важно, чтобы было хоть ­какое-то представление о том, как вещи ­работают. Ну а в остальном ответ простой: надо подумать, как обезопасить себя от других людей, куда рвать когти, чтобы туда как можно дольше никто не добрался. Исландия образовалась таким образом. Когда в Норвегии начались притеснения, товарищи просто ушли от Харальда Прекрасноволосого. Они убегали туда, куда за ними никто не будет гнаться, искали место, которое даром никому не надо. И они нашли такое место — Исландию. Чудовищное с точки зрения повседневной жизни. Погода жутчайшая, сельское хозяйство в принципе невозможно, единственное, что можно делать, это жить разбоем и рыбной ловлей. Эту землю бессмысленно завоевывать.

Константин Скворцов

Возраст: 40 лет

Сделал: деревянный монитор

Зачем: так приятнее работать

«Мы семь лет вынашивали простую идею: нужно, чтобы в городе было какое-то место, кроме дома, где человек мог бы работать. Я подумал, почему такого нет? Два года назад с товарищем Олегом эту мастерскую наконец открыл. Большинство мастеров с нами с первого дня. Изначально мы просили плату, как в антикафе. Но, как оказалось, почасовая оплата — это не очень востребованная услуга. Теперь мы сдаем помещения на месяц — так всем гораздо удобнее. Клиентов можно разделить на мастеров, которые зарабатывают своим трудом, и тех, для кого мастерская — это хобби.

Потребительское общество дошло до высшей точки развития, когда нужно что-то менять. Сегодня люди возвращаются к тому, чтобы создавать руками. На своем личном опыте могу сказать, что в какой-то момент все осознают, что им чего-то не хватает в жизни, и перекладывать бумажки не выход. Интересно создавать что-то материальное. И это сейчас тренд».

Эрнест Агумава

Возраст: 29 лет

Сделал: мини-мольберт

Зачем: для корпорации

«В мегаполисе все трудятся в основном интеллектуально. Это тяжело бывает действительно, я знаю по себе. Трудно сказать, что тяжелее: физический труд или только интеллектуальный.

А здесь, в столярном ремесленном деле, совмещение. Ты в любом случае и головой работаешь, и руками. Вот это как раз очень правильно.

В древности наши предки этим ­занимались, работали на себя. Потому что для человека это правильно, когда он все делает сам. А не то что ты сидишь перед компьютером целыми днями, потом просто получаешь деньги и тратишь их на то, чтобы это делал кто-то другой. Я считаю, это неестественно совершенно».

Ирина Трусова

Возраст: 38 лет

Сделала: вазу

Зачем: на продажу

«До того как начать работать здесь, я занималась бизнес-консалтингом. Считала бизнес-планы и делала закупки для крупных компаний. А теперь леплю вот такие вазы и устраиваю мастер-классы. Учу из занятия в занятие, что делать с этим материалом и как из земли создавать произведение искусства.

Это ваза с рельефом, сделанным при помощи так называемой техники сграффито. Изделие функциональное. В него можно поставить цветы, она может быть предметом интерьера, декора и так далее. Что здесь волшебного, скажете? Техника. То есть ну, во-первых, если ее взять, на ощупь она рельефная помятая ваза. Это сделано намеренно. У нее есть небольшие ножки. Это по­хоже на японский стиль. Плюс приглушенные тона и достаточно темный оттенок. «Сграффито» значит, что, когда изделие гончарится, оно досушивается до определенного состояния, рельеф наносится при помощи петли, похожей на инструмент зубного врача».

Роман Бондарев

Возраст: 36 лет

Сделал: высокий стул

Зачем: чтобы не болеть

«Это рабочее место, у которого главный принцип в том, чтобы не уставать во время работы за компьютером, а менять позу. Постоянное сидение на стуле организму вредно и вообще для человека неестественно. Но так уж у нас повелось, что мы много сидим. В итоге у каждого пятого развиваются болезни спины и прочие недуги. Помимо этого, мой стул помогает в коммуникации. Обычно, когда к нам кто-то подходит во время работы, мы смотрим на человека снизу вверх. Моя конструкция подразумевает, что собеседники говорят на одном уровне без дискомфорта.

Большим предприятиям невыгодно делать что-то маленькое. Глобальные компании больше денег тратят не на качество и повышение уровня товара, а на рекламу и маркетинг. Жизнь каждого человека просто переворачивается из-за этого. Хорошая альтернатива — работать для себя руками».

Дмитрий Агафонов

Возраст: 37 лет

Сделал: офисную игру

Зачем: просто так

«Я арендую место под свою мастер­скую и выполняю коммерческие заказы. Но есть вещи для души, к примеру, офисная игра. Правила, правда, я пока не придумал.

Первое время, когда я работал с лазерным станком — его можно арендовать по бартеру или за внутреннюю цену, — я делал заказы около суток. А сейчас на вот такую безделушку, наверное, ­часа четыре уходит.

В станке сложная зеркальная система, позволяющая лазеру работать по дереву. Я однажды случайно залез в место, где лазер собирается в точку, и получил ожог. Организм не сразу среагировал, а я только потом сел и начал анализировать, что это было и как это ощущалось».

Артем Сорокин

Возраст: 29 лет

Сделал: скворечник

Зачем: для ярмарки

«Мы из центра равных возможностей «Вверх», он помогает обучать детей-сирот, в том числе из коррекционных детских домов.

Наш проект называется «Руки­оттуда», таким образом мы даем детям возможность через труд социализироваться в обществе. Кроме мастерской у нас есть театральная студия, футбольная команда, литературный и страноведческий клубы. В «Рукиоттуда» они мастерят полезные вещи: кормушки, скворечники, небольшие штучки для интерьера. Все по нескольким схемам, которые у нас есть, — иногда, правда, и сами что-то придумывают. Стоят предметы около 2000 рублей, и про­давать мы их будем на рождественской ярмарке в начале декабря.

Все сделанное руками мы продаем, так что у ребят появляется шанс под­заработать. Почему эта мастерская? Нам было важно найти место в центре города, далеко ребята ездить не могут».

— В условиях различных санкций возможность приготовить хамон и прочие деликатесы дома становится особенно актуальной.

— Я, в принципе, стараюсь делать дома все. Продукты и алкоголь для домашнего употребления: пиво, саке, дистилляты, настойки. Началось все на втором курсе, я делал самогон. А лет через 10–15 заинтересовался домашним пивоварением и самогоноварением. Вообще, в России при слове «самогон» все представляют бутылку с мутной жидкостью, а на самом деле дистилляты, коим самогон и является, — это национальные напитки большинства стран мира. Дистиллят — это, скажем так, крепкий алкогольный напиток, получаемый методом дистилляции. Водку получают химическим путем, а дистилляты — процессом перегонки. Так делаются все исторические напитки: коньяк, виски, граппа, кальвадос. Для этого используется перегонный куб. Я свой совместил с пивоварней.

— Что еще легко приготовить в московской квартире? Сыры, колбасы?

— Домашний сыр в городе — это слишком дорого. Для его производства нужен постоянный источник дешевого молока в виде коровы. Хотелось пармезан сделать, но для нормальной головы пармезана нужно около ста литров молока. Я готовлю натто — это соевые продукты, получаемые при помощи ферментации либо грибами, либо бактериями. Еще делаю мисо-пасту. Ну и традиционные российские деликатесы: моченое яблоко и квашеную капусту.

— Откуда такое увлечение бактериями?

— От пивоварения. Варил пиво, а потом понял, как делается саке. Саке — это не водка, как все привыкли думать, к водке вообще никакого отношения не имеет. Это ближе к пиву по типу изготовления, а по готовому продукту больше похоже на вино. Продукт, из которого получается саке, сброженный рис, является одним из ингредиентов для мисо-пасты. Соответственно, когда я это все узнал, я стал делать мисо-пасту.

— То есть фактически это субпродукт?

— Ну в каком-то смысле да. А потом, соответственно, начал изготавливать натто — традиционное японское блюдо, которое делается из сои при помощи ферментации. И через некоторое время — темпе, тоже продукт из сои из Индонезии, который засевается не сенной палочкой, а специальной плесенью Rhizopus oligosporus.

— Человеку неискушенному кажется страшным любое упоминание плесени, грибка и прочей биологии внутри пространства собственной квартиры.

— Если обратиться к истории, то никто никогда не задумывался, что многие традиционные продукты вроде квашеной капусты — это все особенная микробиологическая среда. То же самое с этими продуктами. Эти продукты традиционны для тех мест, где они производятся, и производятся они в таких же квартирных условиях. Но есть один небольшой нюанс. Там теплее и влажность повыше. Поэтому в условиях московской квартиры просто так такие вещи делать не получится, ­потому что не хватит температуры и влажности. Поэтому у меня стоит температурный шкаф.

— А места в обычной квартире хватает?

— Ну у меня кроме всех моих кулинарных приобретений есть жена, трое детей и теща, но я особых затруднений не испытываю. Вот, например, большой бак для пива, но он всего 30 литров, в три раза меньше чем обычный аквариум.

— Домашние деликатесы готовить выгоднее, чем покупать в супермаркетах?

— Если говорить про колбасы и хамон, то, конечно, намного выгодней. Но в случае с хамоном придется ждать год. Хамон же как делается — как соленое сало. ­Берется мясо, солится, а потом сушится долгое время. Для меня год выдержки — это вообще не проблема. У меня пиво в некоторых случаях выдерживалось по четыре года.

подписьФотография: Даниил Каганович— Наверное, все это довольно резко пахнет: и хамон, и сброженные бобы.

— Единственная вещь, которая излучает запах, — это натто, но его нельзя сравнить с голубым французским сыром. Когда к нему привыкаешь, то пере­стаешь от него шарахаться. Как у меня произошло в семье. У меня сначала жена зажимала нос и говорила «ужас-ужас», а потом как-то прихожу домой: «Натто закончилось, нужно еще делать». Что касается мяса, то никаких запахов нет. Вы когда едите колбасу, вы же не ощущаете какого-то зловония? Так и при хранении.

— Вы же санитарный врач по профессии? Почему вы этим увлеклись? Не самое обычное хобби.

— Знаете, я, наверное, поэтому и работаю в Lavkalavka, потому что у нас тут все люди собрались нестандартные. Когда я работал в Графском переулке в Управлении Роспотребнадзора, я там был белой вороной, потому что чиновники, как правило, люди более приземленные. Я же понимаю, что дома можно сделать какое-нибудь прекрасное хлебное вино, которое пили наши предки до 1895 года, когда в Российской империи была выставлена монополия на производство алкоголя. Конечно, нужно проявить немножко смекалки, восстановить рецептуру дореволюционную. Но в этом нет ничего сложного. Если интересуют старые источ­ники по винокурению, то их можно найти. Существует огромное количество дореволюционной литературы.

— В России гурманов не так много.

С 1 марта 2015 года в России могут ввести лицензию на производство пивных напитков. Больше ­всего от закона могут пострадать малень­кие организации, специализирующиеся на крафтовом пивеФотография: Даниил Каганович— У большинства наших соотечественников нет времени об этом задуматься. Сегодняшняя молодежь (по крайней мере в Москве) начала задумываться о том, что она ест и из чего готовит. А если говорить о старшем поколении, то люди, которые пережили военное время, наши бабушки и дедушки, им, естественно, не до разносолов. У меня, скажем так, есть цель объяснить людям, что все продукты, какими бы странными они ни были, вкусные и интересные. И это прекрасный стимул для самого себя узнать что-то новое. Если про­буешь какой-то продукт, который совершенно не характерен местности, — то же натто, — то нет ничего плохого в том, чтобы его попробовать и попытаться понять, почему же такое количество людей считают этот продукт вкусным. Он может тебе не понравиться, но в любом случае ты должен сделать попытку. А если говорить об алкоголе, я считаю, что вообще вся наша борьба против алкоголизма приводит в результате к его росту. Было ­огромное количество исследований еще до революции, которые на примере ­Канады показывали, что все ограничительные меры по продаже алкоголя привели к росту заболеваемости алкоголизмом. То же самое было и у нас в стране, когда запретили пить в кабаках и думали, что люди будут выпивать дома и снизится процент пьянства. Это привело к тому, что люди начали пить вообще все что попало. Я считаю, что если какой-нибудь студент будет покупать не банку энергетика себе, а сможет один раз сходить в бар и выпить какой-нибудь вкусный коктейль или купить бутылку того же ­полугара, это будет намного лучше. А так просто запрещать — это ни к чему не приведет вообще. И если людям рассказывать о том, как производят этот алкоголь, как это все делается по каким-то древним рецептам, то люди и выпивать будут совершенно по-другому.

«Дети 90-х»

Имя: Михаил Носко

Возраст: 26 лет

Город: Чита

«Город у нас неплохой, но с криминалом здесь многое связано. После 2005 года в Чите помягче стало, но все равно фон специфический — у нас три тюрьмы в центре города, а молодежь, как я слышал, и сейчас собирает деньги на передачки. Все сохранилось.

Изначально мы хотели снять свой клип на песню Nintendo «Mama ama criminal». В итоге клип превратился в пилот сериала, в первую серию на двенадцать минут. Материал получился сырой и смешной, но люди стали смотреть, у первой серии почти два миллиона просмотров. Сначала мы много вещей просто не знали даже — как озвучку делать, как снимать правильно: камера была хорошая, Mark II 5D, но объектив к ней был чуть ли не от «Зенита». Да мы вообще так особо вперед не планировали, даже не писали общего сценария на все серии — придумали что-то и отсняли, потом стали думать над следующим ­выпуском.

Чита — город маленький, и вскоре нам многие стали помогать. Мы договариваемся с клубами, ресторанами, чтобы они нас бесплатно пустили поснимать. Погони снимаем сами, без каких-либо разрешений. Основные расходы — машину заправить, остальное бесплатно. Смешно было — когда снимали сцену убийства, я сыграл автоматчика на мотоцикле. Сразу после того как мы нажали на стоп, подъехали два экипажа ДПС и хотели уже крутить нам ласты, увидев оружие. Я им быстро показал, что это муляж, и в итоге мы отделались штрафом. Фильм же мы решили серьезнее делать, чтобы можно было в кинотеатрах показать. В Москве я взял оборудование хорошее, тоже, в общем, по знакомству. Ребята говорят, что хватит работать на проект, пора уже, чтобы проект начал работать на нас. В полнометражном фильме не будет ни алкоголя, ни наркотиков, ни мата — во-первых, мы хотим прокатное удостоверение получить, во-вторых, у нас в городе жестко все с наркотиками, в Чите это не приветствуется. Главная наша проблема — это нехватка времени. Сейчас наш регион перевели на два часа назад, и теперь темнеет в четыре часа дня, а основная масса наших актеров где-то работает — значит, уличные сцены мы можем снимать только на выходных. Не все адекватно восприняли наш сериал, и прокуратура, и местные СМИ пишут про нас, что мы пропагандируем тюремную романтику, провоциру­ем молодежь на нарушение закона. Мы с этим не согласны — мы вообще не про это. Мы показываем отношения людей, дружбу, взаимовыручку, любовь, пусть все это и происходит в среде криминальной. А прокурорам, думаю, заняться просто больше нечем, чем выискивать преступников в сериалах. Вообще, это странная история — «Детям 90-х» уже два с половиной года, а заговорили о нем только сейчас. Я слышал, что это потому, что президент сказал нашему губернатору, что, мол, мало того что край криминальный, так еще и такие фильмы снимают».

«Стервочки»

Имя: Ольга Петунина

Возраст: 15 лет

Город: Первоуральск

«Я с самого начала присутствовала на съемках: иногда просто так ходила, помогала немного, а иногда кого-то заменяла. Сейчас по большей части обзваниваю актеров, обсуждаю с режиссером съемочный процесс и нахожу нужный реквизит, а еще вы увидите меня в новых сериях, но в роли кого — пока секрет. Сначала мы снимали на телефон (даже не помню, на какой), сейчас — на профессиональную камеру JVC. Снимаем не сериями, а сценами: например, нужно снять все сцены на улице, и мы работаем 2–3 часа или больше. Если без всяких косяков, то сцена получатся дубля за два, а так иногда бывает и по 10 дублей. Реквизит в основном сейчас дают фанаты — квартиры, машины. Иногда пишут и спрашивают, нужны ли актеры, сами предлагают реквизит, некоторые сначала просто критикуют, но потом говорят: «Могу вам помочь, хотите?» Иногда попадаются очень наглые — мы предлагаем им небольшую роль, а они требуют главную или еще что-то подобное. Бы­вает, что реквизит не нужен, а люди злятся и обижаются: типа, мы зазнались, только на иномарках разъезжаем. Вообще, сериал достаточно популярен в Первоуральске, но что касается узнавания на улицах — тут сложно сказать, если и узнают кого-то, то только главных героев. Фанаты помогают нам во всем: даже кинопоказы «Стервочек» в других городах устраивают нам они.

Самым трудным было найти даже не банк для сцены ограбления (мы снимали ее в обычном офисе), а коттедж, его мы очень долго искали — но я познакомилась с одним мужчиной, и он одолжил нам дом для съемки. Деньги в кадре, кстати, в основном настоящие, но иногда бывают и напечатанные на принтере. Взрослые роли, например, мам, играют родственники — они знают, чем мы занимаемся, и с радостью соглашаются, даже хотят помочь. Самой сложной съемочной сценой у нас был эпизод, когда девушка лезла по канату в окно второго этажа. Дом находился напротив ЖКХ, какой-то охранник оттуда начал на нас кричать и угрожать, что вызовет полицию, и наша девочка испугалась, чуть не выпала из окна и почти сломала подоконник, но вроде все обошлось. Еще однажды мы снимали на улице, шел дождь, было холодно, и наш новый актер как бы в шутку начал возмущаться: «Где горячий чай и бутерброды? Вы же профи, я хочу ­теплое помещение и еды!» Это был ор на всю улицу, но все над ним посмеивались: «Че, думал, в сказку попал?» Но на следующих съемках у нас уже были чай и еда, наш режиссер Илья купил за свои деньги. Вообще он очень требовательный, у нас с ним схожие характеры: не любит, когда опаздывают, к съемочным ­моментам серьезно относится».

«The Stampede»/«Bad Motherfucker»

Имя: Илья Найшуллер

Возраст: 31 год

Город: Москва

«Клип на песню «The Stampede» получился следующим образом: я тогда катался на сноуборде и купил камеру ­GoPro, чтобы это дело заснять. Как выяснилось, ездок я абсолютно нулевой и снимать тут нечего. Но сам метод съемки мне понравился, я посмотрел кадры и понял, что если придумать сюжет и найти минимальный реквизит, то можно сделать классный экшен. Решили снять клип для нашей группы Biting Elbows, мы вообще все время себе сами клипы снимаем. Бюджет был 400 долларов, из них половина на пиццу для друзей, которые приходили и получали по голове, и 200 баксов на дробовик. Он, к слову, чуть не выбил глаза нашему гитаристу. Он свалился от выстрела прям как надо по сюжету, я подхожу, а у него в сантиметре от каждого глаза такие порезы, проходящие вдоль висков, — так мы на съемках узнали, что даже при стрельбе холостыми нельзя стрелять в голову.

Вообще, снимать от первого лица крайне сложно, это большой эксперимент: картинки у тебя нет — и ты делаешь все интуитивно. Половину времени вообще совсем не то снимаешь, да и смонтировать это без склеек непросто. Но в итоге этот самый дешевый в нашей истории клип принес нам больше просмотров, чем все остальные, которые стоили намного больше.

У «Bad Motherfucker» уже был бюджет, нам повезло, мы нашли спонсора, который оценил наши предыдущие работы. Единственное, что мы его делали год, все это время я страшно боялся, что кто-то выпустит то же, что мы делаем, только лучше: с известными актерами и крутыми спецэффектами, а мы окажемся в долгах. Я так и не понимаю, почему этого не произошло. Наверное, карма у меня хорошая.

Наша инновация в том, что прежде все камеру цепляли на шлем: да, она фиксирует, что происходит, но при этом никакого ощущения от первого лица нет, никакой магии. Как только мы опустили ее на уровень рта, все стало иначе. Все до первой экшен-сцены я сам и снимал — с камерой в зубах, обернутой салфеткой. Происходило все в офисе, в пятницу, люди работают, а я хожу в костюме и с камерой во рту, слюни текут, салфеток не хватает, ужас. После этой смены я сказал: давайте как-то иначе это придумаем. Перепробовали разные варианты, включая маску из секс-шопа — в магазине странно так посмотрели, когда мы сказали, что нам это для съемок нужно. Остановились в итоге на маске Хищника и к ней уже камеру прикрепили. Без этой маски и камеры, наверное, не было бы клипа на «The Stampede», но его не ­было бы и без наших друзей, ко­торые приезжали и помогали нам во всем, — им просто было в кайф падать, играть какие-то роли. То же самое и с «Bad Motherfucker», и с «Хардкором», дух оставался тем же — может, и не столь DIY, но все равно панковским: «пусть это не должно работать, но нас это не …, мы делаем так».

Воскресенье

6.00

Вместо сна изучаю статистику про бездомных — мне хватило одной ночи в их роли, чтобы понять, что так жить нельзя. Параллельно читаю интервью с шотландским инженером Винаем Гуптой, создателем гексаюрты — дешевого и простого в производстве убежища для чрезвычайных ситуаций, состоящего из широко распространенных строительных материалов. «Я пытаюсь сохранить вам жизнь», — говорит Гупта, а я посматриваю на стоящую в коридоре собственную разобранную гексаюрту и понимаю: будь моя жизнь действительно в опасности, Гупта свою миссию с треском бы провалил.

Суббота

16.00

Было так: по заданию редакции мне нужно было собрать ту самую гексаюрту и провести в ней одну ночь. В теории задача не самая сложная: юрта легко из­готавливается из простых материалов из строймагазина вроде теплоизоляционных панелей, скотча и макетного ножа. Гупта придумал ее для высоких целей — такие убежища должны были помочь беженцам, ожидающим возвращения домой. Впрочем, несмотря на заинтересованность Красного Креста и других крупных гуманитарных организаций, гексаюрта из-за ненадежности конструкции так и не была использована по прямому назначению, но получила широкое распространение на акциях гражданского протеста и крупных фестивалях. На данный момент существует 13 моделей юрт, разработанных Гуптой, найти которые можно на сайте hexayurt.com. Самая простая состоит из шести пластин для стен и такого же количества треугольников под крышу. Лучшим материалом по размерам и теплоизоляционным свойствам является пенополистирол, пластинами которого обычно утепляют балконы и пол. В среднем один блок стоит 140 рублей, купить можно в любом крупном строительном магазине. На изготовление моей юрты ушло 12 таких блоков. Чтобы стены держались вместе, их нужно как следует обклеить скотчем, но к пенополистиролу он липнет плохо, так что пришлось потратить еще порядка семисот рублей на рулон силиконовой ленты. Пол в таком доме не предусмотрен, так что решаю использовать спальный мешок. Скрепляю все элементы дома друг с другом — получается своеобразная гармошка, которую в теории будет удобно носить одному. Иду в город.

16.30 Сборка самодельного дома

Вентиляционная вытяжка станции метро, у которой гексаюрту решили поставить в начале путешествия, как оказалось, совсем не обогревает, а только шумит

16.45 Дом почти собран

Оказалось, что конструкция-гармошка шестиугольного дома — штука не самая удобная. Особенно когда на улице –10°C

17.00 Срочное переизобретение крыши

Теперь вместо инфантильной башенки у юрты угрюмая ­плоская крышка

19.00

Устраиваюсь во дворе своего дома. На практике гексаюрта оправдывает худшие опасения Красного Креста: при московских –6 конструкция трещит, хрустит и рвется. Сохранить крышу в первоначальном виде невозможно вовсе. От холода не выдерживает и силиконовая лента — шестиугольник стен разваливается на две части, так что тащить дом в одиночку практически невозможно.

20.00

Местные жители реагируют на пенополистироловое шапито неоднозначно. Одна женщина и вовсе требует убрать этот ужас подальше от ее дома, озлобленно заяв­ляя, что «о бомжах в этой стране заботятся лучше, чем о пенсионерах». Приходится искать место, где гексаюрта не будет привлекать внимания.

21.00 Перенос шестиугольной юрты

Не так удобно, как казалось в теплой фотостудии, где снималась инструкция для номера

21.20

Иду к ближайшей помойке. Прохожие действительно не проявляют какой-либо заинтересованности, пока я устанавливаю свое убежище. Но у такого местоположения есть и свои недостатки, главным из которых является жуткая помойная вонь. И если на улице ее еще не так остро чувствуешь, то внутри юрты находиться просто невыносимо. Нужно срочно искать другое место.

21.30 Юрта привлекает внимание

Общительные горожане обычно настроены критично и не слишком дружелюбно

22.10

Думаю расположиться на бульваре, благо дело идет к вечеру и народу на улице становится все меньше, но все равно натыкаюсь на компанию пьяных мужчин, живо интересующихся конструкцией моего дома. «Из чего эта херня сделана?» — спрашивает один из них, пока остальные деловито ощупывают стены моей юрты. Отвечаю, что, мол, пенополистирол это, хороший такой теплоизоляционный материал. Мужчина задумчиво почесывает подбородок и произносит: «Бетон все равно лучше».

22.15 Переезд на бульвар

Как оказалось, ­прохожие стараются не замечать «одиночный пикет», пусть даже такой изобретательный

22.25 Безопасное место

Компания явно не прочь продолжить застолье внутри моей юрты, так что приходится ­снова искать место стоянки. На этот раз решаю найти тихий двор, желательно еще и со шлагбаумом на въезде, чтобы не попасть ночью на полицейский патруль. Найдя наконец подходящее место, вновь приступаю к установке.

22.40

За время хождений юрта сильно истрепалась, и поставить ее в одиночку уже не так просто. Стенки вечно отклеиваются, где-то лента отошла совсем, образуя огромные щели между блоками. Из окна соседней ржавой бытовки за моими мучениями наблюдает пара таджиков — впрочем, без особого интереса. Наконец все готово — и я могу оценить все прелести пребывания в самодельном доме мечты.

23.05

Внутри моего убежища температура не сильно ­отличается от уличной, что делает его малопригодным для жизни, несмотря даже на то что одет я как полярник. Раскладываю спальник и пытаюсь прилечь, отчего замерзаю еще больше. Заняться внутри абсолютно нечем, у меня даже окна нет. Зато есть телефон, но на холоде батарейка мгновенно дохнет — начинаю прокручивать в голове самые худшие сценарии и решаю оставить немного заряда на всякий случай.

Воскресенье

2.15

Необходимость сидеть на корточках в практически непроглядной темноте превращает гексаюрту в настоящую камеру пыток. Честно говоря, внутри страшновато: каждый звук с улицы напрягает, и невозможно отделаться от ощущения, что обязательно случится что-то плохое. В общем, самодельный дом посреди Москвы — наиболее благоприятная атмосфера для панических атак. Но ведь бездомные как-то выживают. Покидаю юрту в поисках дельного совета, но все окрестные бульвары, переходы и даже площадка перед памятником Энгельсу, где часто собираются бездомные, абсолютно пусты.

2.50

Наконец встречаю пару в грязных мешковатых пуховиках. Вежливо интересуюсь, как им удается переживать морозы на улице. Первой слово берет нетрезвая женщина, оскорбленно заявляя, что вообще-то живет на Грузинском Валу, но вот ее спутнику повезло меньше и идти ему действительно некуда. Представившись Игорем, мужчина обреченно бурчит: «Если прям совсем худо — звоню в социалку». Под социалкой Игорь подразумевает службу «Социальный патруль» — мобильные бригады, которые оказывают бездомным медицинскую помощь, отвозят в санпропускники или в специальные центры, где можно остаться на ночь. Звоню в «Патруль», чтобы побольше узнать об их работе, но комментариев там не дают, направляя в Департамент социальной защиты. Там не отвечают, как и в следующие два дня.

3.40 Пора домой

На улице становится уже невыносимо холодно, время близится к четырем утра, я возвращаюсь к своей гексаюрте. Максимум, на что меня хватает, — дождаться внутри моего неуютного колодца (крыша отвалилась окончательно) такси, которое отвезет меня в настоящий дом, с кроватью, ванной и теплой батареей.

6.00

Отогревшись, дома ищу статистику по количеству московских бездомных. По официальным данным за прошлый год, на московских улицах живут порядка 13 тысяч человек, но различные организации и фонды считают, что их может быть и больше 60 тысяч. Средний стаж бездомности (количество лет, проведенных человеком на улице, прежде чем вернуться к нормальной жизни) в России равен семи годам, в то время как в странах, имеющих системный подход к проблеме бездомности, этот срок не превышает года. Последний раз смотрю на разобранную гексаюрту — понимаю, что сам бы не протянул на улице и недели, даже если нашел бы 12 теплоизоляционных панелей и имел бы доступ к инструкции Виная Гупты на ютьюбе.

Nazlø Records

Дюже экспериментальный фетиш-лейбл (чего стоят кассеты с вложенными в них молочными зубами автора) от участников таких коллективов, как «Бескорыстное изнасилование» и «Глистогонные вливания», — подход к вещам, словом, демонстративно нестандартный. В планах: взрывающиеся кассеты, обложки, пропитанные авторской кровью, и записи чеченского барда Имама Алимсултанова.

«В советских газетах была такая руб­рика «Назло рекордам» — отсюда название. Начали мы с мастер-тейпов, кассет в единственном экземпляре, оформляли их как арт-объекты, обклеивали опилками, потом стали делать вандальный дизайн: срезали рекламу в электричках и из нее делали обложки. Рекламу печатают на хорошей самоклейке, и коллажи классные получаются: там и «кредит возьми», и политагитация, и лекарства. А в электричке мы ездим постоянно, когда на дачу отправляемся. Там у нас штаб — студией это сложно назвать: сгоревший дом и баня рядом, в которой мы пишем ­музыку и делаем релизы. Кассеты мы стараемся не продавать, а обменивать на что-то — первые релизы мы бесплатно раздавали и даже деньги в них вкладывали. Потом мы стали делать кассеты бесплатно тем музыкантам, которые нам что-то согласились отдать для этого релиза, помимо собственно музыки. Так появился тираж кассет с вложенными в каждую зубами Vulva Sun, кассеты, перевязанные отрезанными дредами. Впрочем, это необязательно были какие-то части тела, бывали и какие-то отрисованные от руки скетчи. Увы, фантазии у людей мало — предлагали вкладывать в кассеты сперму, ампулы с кодеином и гашиш, но это все предсказуемо очень, и мы не стали с этим связываться. Вообще, должна быть весомая причина, чтобы что-то вложить в саму кассету: на ней пять винтов, скрутить их, аккуратно подрезать пленку, вставить все на место — это процесс весьма трудоемкий. Кассеты мы не покупаем, а перерабатываем весь тот шлак, что можно найти в интернете по объявлениям типа «Отдам даром». Забираем мешками, но, помимо всякого хлама типа аудиокурсов француз­ского и записей Джо Дассена и «Руки вверх!», попадаются и интересные вещи. Нам нравится впаивать всякие штуки в кассеты, в скором времени ­будет релиз — кассета с возможностью самоуничтожения, в нее будет впаяна петарда. Еще мы сделаем пластинку-­леденец, по той же технологии, что из жидкого пластика, только матрица будет залита сахаром, а из пластинки будет торчать палочка, чтобы ее было удобно съесть после пары прослушиваний — дольше она точно не протянет».

Amicables

Начинание, выделяющееся своим основательным подходом даже среди скрупулезных московских издательств: кассеты и пластинки Amicables упаковывают во вручную сшитые мешки, делают аппликации, раскрашивают разноцветными красками сами релизы — в общем, стремятся каждую копию (при среднем тираже в 30 экземпляров — золотой стандарт для современных DIY-лейблов) сделать неповторимой.

«Лейбл мы сделали потому, что хотели дать физическое воплощение своим записям и записям друзей. Во многом нас вдохновил коллектив The Pine и альбом эмо-группы Agna Moraine’s Autobiography — у них к винилу были приложены тексты, напечатанные на кусках ткани. Мы тоже делаем тканевые обложки — один раз на оформление пошли старые джинсы друга, чью кассету мы выпускали. Никаких жанровых рамок у нас нет. Amicables значит «дружественное», вот мы и выпускаем записи наших друзей, которые занимаются очень разной музыкой. Одним эмо не исчерпывается, если нам пред­ложат издать техно-пластинку, то мы с удовольствием возьмемся. Альбом группы L-1223A — второй наш релиз и единственный не кассетный на данный момент. Печатать винил не было никакого смысла — не думаю, что мы когда-нибудь раздали бы даже минимальный тираж в 100 копий, да и стоимость отпугивала. Lathe cut, конечно, вряд ли можно назвать полноценной пластинкой, но зато мы получили где-то 35 прозрачных восьмидюймовых плексигласовых квадратов за 9000 рублей. Упаковки мы шили на машинке и вручную из каких-то случайных простыней. Незадолго до того, как посылка с пластинками добралась из Америки в Россию, у подруги обнаружилось ­несколько ватманов с абстрактными рисунками, их собирались вы­кинуть, но вместо помойки они были нарезаны и при­шиты на обложки. Мы наклеили на них по кусочку книги ­Роберта Шекли «Координаты чудес», из которой когда-то пришло название группы L-1223A. Для наших друзей мы отобрали самые смешные их фотографии, вырезали лица по размеру пластинок и наклеили при помощи прозрачного спрей-клея на нерабочую сторону так, чтобы при проигрывании эти лица было видно. К наиболее пострадавшим от раскраски пластинкам мы вложили кассеты в качестве компенсации. Было потра­чено много времени и сил, часто надоедало совершать одни и те же механические действия, однако смесь радости и некоторой гордости за воплощенную мечту о пластинке с собственной музыкой перевесила все. В конце концов, создавать что-то своими руками — ­лучшее, на что спо­собен человек».

Post-Materialization Music

Издательство пополам с дистрибуцией малотиражных отечествен­ных и зарубежных релизов и самиздата. Руководит процессом Сергей Ефремов — лидер московской нью-ноу-вейв-группы «Пост-Материалисты». Ассортимент кассетной барахолки исчерпывающе сообщает о его ориентирах: Half-Japanese, Puce Mary, Pymathon, Lab Coast, то есть экспериментальный рок, джаз и шумовая электроника всех мастей.

«Мы решили сделать лейбл, когда поняли, что издавать нас никто не будет. Сначала задумали издать себя, «Пост-Материалистов», на виниле — и если прокатит, то взяться за остальных. Как видите, получилось. Я считаю так: если уж ты решил ввязываться в издание, то уделяй его выпуску достаточно времени, потому что только пятьдесят процентов это музыка, остальное — это внешний вид. Мы занимаемся не заводской работой, вкладываем душу и силы — да и просто можем себе позволить напечатать нестандартные обложки. Нам гораздо удобней и ин­тересней все делать самим. Мы лейбл-творец — не какой-то пустой бюрократический аппарат. Вообще DIY должен быть качественным — вот использовал ты туалетную бумагу в качестве обложки, и чего?

А вообще, в культурном плане все поменялось за ничтожные пять лет. Некоторые лейблы оказались к этому не готовы — старые методы уже не работают. Вот у нас за два года осталось пятьдесят копий «Moist Rita» из трехсот — не надо жадничать, нужно отправлять в издания, на радиостанции, куда-то еще. Вот, допустим, мы рассылали релизы, и теперь про нас пишет журнал Wire.

Если говорить о Post-Materialization Music, то этот лейбл занимается только винилом — потому эксперименты достаточно просты: шелкография на самой пластинке либо конверты из ткани и вкладки, напечатанные на полупрозрачной кальке. Особые извороты в этом деле не нужны, хотя мы и ста­раемся сделать каждый релиз оригинальным. Совсем другое дело — наш саблейбл под названием Naked Ragin’ Records: он специализировался на издании неудобной музыки на неудобных форматах — начиная с пластинок, нарезанных на пластиковые тарелки, которые разрушаются после двадцати прослушиваний, и заканчивая давно вышедшими из употребления бобинами. А вообще, я загорелся идеей издать восковой цилиндр. Это же первая система записи звука — а в России такое вообще никогда не делали. Хочется быть первыми. Есть что-то в том, что чело­веку придется прийти в какой-нибудь музей и выпросить фонограф Эдисона, чтобы это поставить».

Sealt

Во всех смыслах трудоемкое производство: Sealt, помимо обычных конвертов из толстого картона, делает так называемые люкс-версии, где винил помещается в настоящие короба из дерева, металла и других удивительных материалов. В каталоге лейбла можно найти самых разных музыкантов — от итальянского психоделического стоунера Berlikete до юного москвича-романтика Jan Amit.

«Началось все в 2010 году: у меня был собственный музыкальный проект Arx Kaeli, и вместе с немцами Heimstatt Yipotash я записал небольшой сплит-альбом. Как-то у меня хватило тогда финансов на печать пластинок в Гер­мании, самиздатом это делать казалось неинтересным, и я создал лейбл. А потом пошло-поехало и постепенно вытеснило и мой музыкальный проект — теперь я, по сути, только артистов издаю.

Винил сам по себе фетиш. В любом случае это вещь, которую человек берет в руки, ему приятно ее подержать — все это какие-то эмоции вызывает. А если еще больше усилий в плане оформления вкладываешь, то приятней и слушателю, и мне. Я владею бизнесом, мы занимаемся полиграфией — и у нас есть станки, которые и дерево, и металл позволяют обрабатывать. И лазер, и плоттер режущий, и фреза — грех не воспользоваться. Оформление по­могает продажам, конечно: иногда покупают, не зная не только про лейбл мой или музыкантов, а и про стили ­музыки! У меня в итоге вообще ничего не остается, все разбирают. Был такой бельгийский лейбл Spectre, уже десять лет ничего не выпускавший — они в каком-то смысле мой источник вдохно­вения, так как занимались чем-то по­хожим. У них музыка исключительно агрессивная была — пластинки в дереве, металле, стекле. Так как я все изготавливаю сам, то практически ничего не трачу — все идет на клей, фанеру и железо. Приходит тираж, сто — сто двадцать штук, из Италии и Германии — это порядка 700 евро, на все остальное уходит 150 где-то. И тираж себя, в общем-то, окупает — не в последнюю ­очередь благодаря люксовым версиям. А по времени — если найти его, конечно, то, по-хорошему, за неделю можно все успеть.

Это хобби, конечно, никакой не бизнес. Если это не будет приносить удовольствие, то свернется просто. Кто-то на рыбалку, а я вот лейблом занимаюсь. Есть только установка — не работать в убыток.

Хочется наладить выпуск так, ­чтобы делать винил каждый месяц. В принципе это возможно, да и помощники не нужны — плюс есть уже не­которая очередь из готовящихся ре­лизов, в том числе и отмастеренных».

Full of Nothing

Семейное дело петрозаводского дуэта Love Cult, сумевшего за пять лет издать и лучших людей русского подполья — Clathrus, AWOTT, Sashash Ulz, — и не последних из всемирного, например британскую группировку Gnod. В этом году Иван и Аня издали два интернет-альбома, но последний их релиз, — сингл, выпущенный по следам поездки на RBMA в Нью-Йорке, — знак того, что от физических носителей они никуда не уходят.

«Вопреки разговорам мы не переходили в разряд интернет-лейбла — мы выпускали, выпускаем и будем выпускать релизы в самых разных форматах: файлы, кассеты, винил, диски. Чаще всего материал и концепция издания дикту­ют подачу, формат, промо, а экономические причины не являются определяющими. Быть может, у кого-то есть деньги выпустить 5000 пластинок. Но зачем? И что с ними делать?

Выпущенные как веб-релизы микстейпы Traura и «Золото» имеют особенный звук и вдохновение, их сложно представить на пластинке в магазине, они там не к месту. А в смартфоне с дешевыми наушниками они будут слушаться органично, и это прекрасно.

Формат часто диктуется звуком — имеющимся и желаемым. Треки на «Pick a Piper/Squalloscope/Love Cult» выиграли от издания на виниле, при этом правильно донесены на цифровой версии. Есть другая музыка, которая выигрывает от кассеты — и эстетически, и в плане звука. На ум приходят «Фанни Каплан» — девочки выпустили прекрасный альбом, и от формата кассеты он просто неотделим.

В наши дни критериям DIY вся ­музыкальная индустрия соответствует почти полностью. Некоторые звезды сами ведут свой инстаграм — и это ­тоже «сделай сам». Мы воплощаем все релизы в жизнь собственноручно, от идеи до конечного продукта. Да, ­отдельные этапы производства мы поручаем каким-то компаниям, будь то пресс винила или печать обложек в типографии. Но это не музыка на поток, не попытка выстрелить в жанр, не субкультурное дрочево, а постепенное, медленное выстраивание концепции. Мы представляем себе FoN как независимую арт-галерею, только вместо работ и инсталляций — музыка. Выставка происходит на серверах, жестких дисках, плеерах, проигрывателях, полках в домах коллекционеров. Галерея без комнат. Мы не скучаем по романтике абсолютного DIY, но планируем использовать ручную работу для создания каких-то артефактов в виде открыток, принтов, чего-то еще. Основная романтика выветрилась после тысяч ­записанных/покрашенных руками ­кассет. Это был классный этап, но нужно развиваться».

— Когда вы начали собирать свою коллекцию? Какая была первая вещь?

— Прежде всего, оговорюсь, что я не коллекционер: в основном я одалживаю у людей вещи только на время выставки. Первый объект я нашел в конце 1994 года — мы поехали с другом убирать вещи на зиму с его дачи. На чердаке на вешалке висела одежда, я ее сгреб и увидел, что все крючки были нормальные, а один сделан из зубной щетки. С этого все и началось. Когда я только задумал свой проект, считал, что найду первые 20, 30, 40, 100 вещей и на этом закончу. Когда я увидел сто первую вещь, я понял, что будет и сто вторая.

— Чем вы занимались до этого?

— Изначально я делал арт-объекты сам: из банок, совков, макарон, спичек, стульев, шляп — это было своего рода реакцией на то, что в 90-е годы магазинные полки стали наполняться, появились новые формы. В СССР был дефицит визуальных образов: табуретки — одинаковые у всех, стол — только такой, больше никаких. При этом к началу проекта я был в творческом кризисе уже почти полтора года: на меня слишком сильно давила необходимость быть интересным, современным, актуальным, продаваемым, востребованным. Думаю, что с этим сталкивается любой начинающий художник, но для меня это давление было не конструктивным, а разрушающим: я чувствовал, что мне плохо.

— А сейчас вы считаете себя художником или куратором?

— За художником признано право заявлять, что это искусство, показывать пальцем или говорить: «Остановись мгновенье, ты прекрасно». Куратор работает с тем, что художник уже определил как искусство. В этом плане у меня все пере­плетается: когда я нахожу вещь, она мне кажется интересной, и я считаю, что она достойна помещения в выставочном пространстве, я работаю как художник, а дальше уже — как куратор, который взаимодействует с создателем предмета как с художником.

— Можно ли отличить самоделку, произведенную в 90-е годы, от нынешней?

— Вещи, которые были сделаны в 90-е, содержат в себе много деталей, сохранившихся еще со времен СССР. Шурупы, гвозди, кирпичи и многие другие инструменты у нас выглядели по-другому. А после перестройки все запчасти стали выполнять по европейским стандартам. Тех же пластиковых бутылок, которые сейчас все любят использовать, до падения СССР не было. Вещи конца 90-х приобрели западную эстетику. В еще более поздних самоделках чувствуется влияние Китая, ведь практически все сейчас там производится. Поэтому и полу­чается, что отличить вещь, произведенную на территории России, от зарубежной невозможно.

— Почему люди продолжают создавать самодельные вещи сейчас, когда почти все можно купить?

— В советское время была значимой проблема дефицита, сейчас — проблема денег. Мотивация все время меняется, неизменным остается творческий потенциал человека. Будут более жесткие условия, будет меньше денег, потребуется людям быть более автономными, это снова станет заметным культурным феноменом. Мой опыт поиска самодельных вещей в западном мире, в более благополучных странах показывает, что и там есть самоделки. Это феномен материальной культуры. Причем начиная от Адама и Евы: когда Бог изгнал их из рая, они пошли и сделали палку-копалку. Один повар — японец, живущий в Бразилии, — показал мне большую доску с ножом и щелью как будто для шинковки капусты. Оказалось, что это штуковина для дробления льда. Он сам мороженое готовил для своего ресторана: брал лед и измельчал на этой терке. Когда я его про эту вещь расспросил, смотрю, у него слезы текут. Я спрашиваю у переводчицы, что случилось, может, я обидел. Японец ушел, умылся. Он возвращается, мы стоим молчим. Он подходит, обнимает меня и говорит: «Разве я мог предположить, что эти вещи будут кому-то интересны, тем более русскому художнику». И он опять заревел.

— Есть ли какие-то закономерности, у каких людей вещи получаются интереснее? Зависит ли это от возраста, места жительства, профессии?

— Закономерность, пожалуй, одна: чем меньше мой собеседник думает о высоких материях, тем вещь интереснее эстетически. Желательно, чтобы не было слишком много украшений. Чем человек меньше понимает в современном искусстве, тем интереснее: он ничем не ограничен, у него полная свобода. Тут тоже парадокс: свобода с необходимостью — как они связаны? Вот перед ним лежат палки, деревяшки, железки, и что-то он из них городит, свободно обращается с материалом. При этом зрители на выставках, наоборот, должны обладать ши­роким эстетическим горизонтом, быть восприимчивыми. Искушенные люди, ­когда видят эти штуковины, приходят в восторг. Непродуктивно, когда человек говорит: «О, у меня в гараже такое лежит».

— Как у создателей самоделок меняется отношение к их вещам, после того как те попадают в музейный контекст?

— В голове человека что-то происходит. Он видит, что его лопата попала на выставку, в каталог, потом ему ее отдают назад, и он начинает думать, что с ней дальше делать: вешать на стенку или все так же грядки копать. Начинается процесс взаимодействия с культурным полем, рефлексия, человек волей-неволей ­задумывается о высоком. Если я вижу, что он способен воспринимать инфор­мацию о современном искусстве, я ему рассказываю, что это единственная в сво­ем роде вещь, что он нашел уникальную форму, хотя и не собирался ее искать. Для многих художников трагедия, что они вторичны, а я встречаюсь с людьми, которые не ставят перед собой художественных задач, они просто их находят.

— А с Марселем Дюшаном или Ильей Кабаковым вы ощущаете сродство?

— Знаете, я не скажу лучше, чем сказал искусствовед и куратор Виктор Мизиано о моих работах. Кабаков не работал с самими предметами, он работал с социумом. Те вопросы, которые Илья Иосифович задавал своим вымышленным персонажам, я задаю реальным людям. У Кабакова вещь говорит как часть инсталляции, а у меня сама по себе. Что касается Дюшана, он провоцировал искусство. Его интересовало волшебство предмета. Писсуар, по Дюшану, — банальная вещь, до того как он его перевернул и превратил в фонтан. А мои вещи не надо переворачивать, они уже являются уникальными. Кроме того, Марсель Дюшан не интересовался уникальностью вещи, а самодельные вещи, которые я нахожу, сами по себе обладают таким качеством. Ну и, скажем, сушилка для бутылок Дюшана — ее автором является целый коллектив. А у моих вещей — лишь один человек.

— Вы не думали заняться созданием музея?

— А кто меня уполномочит на это? Это задача государственного масштаба. У нас в стране никто вперед не смотрит, а потому в отличие от немцев материальной культурой никто не занимается. Потом, музей невозможно делать без идеологии. В советское время у краеведческих музеев была идеология: они должны были выставлять образцы продукции, которую выпускают заводы этой местности. Сейчас даже такого принципа нет. Что нам собирать в Нижнем Новгороде? А в Москве? Как архивировать современную материальную культуру — большая культурологическая проблема. Мы эти самодельные вещи можем выставить и в Политехническом музее, и в художественном — условно, в британском Тейт. К тому же музей всего — это невозможно, нельзя создать параллельный мир. Значит, что-то нужно выбирать, но что? Стулья, табуретки, сковородки, швабры? С того момента, как советская материальная культура закончилась, а началась постсоветская, она в краеведческих наших музеях никак не отслеживается. В Московском музее современной истории от 90-х годов, по-моему, остался только троллейбус, с которого Ельцин призывал свергать власть. Все. У них ничего нет. Получается, что у нас есть царские скипетры, яйца Фаберже… Через сто лет человек захочет посмотреть, как жили другие, а ничего и не будет.