Куда уехала: Сайгон, Вьетнам
Когда уехала: 2012
Чем занимается: редактор журнала

Впервые надолго я слетала во Вьетнам во время учебы в ИСАА. Увидела тогда, насколько можно по-другому жить. Потом в магистратуре тема исследования у меня была «Гадательные практики, традиция и предсказания во Вьетнаме». На русском про это не было ничего, нужно было ехать в страну. Научный руководитель предложил поработать у него в туристической компании. Это мой ­первый опыт «рабочего» пребывания во Вьетнаме. Мне очень не понравилось, и я дала себе обещание остаться в России.

Начала искать работу, естественно — с вьетнамским языком. Но все, что удавалось найти, — технический перевод. Уже была готова просто купить билет в один конец и ехать во Вьетнам бесцельно, когда случилось чудо. Я отправила резюме на очередную бесперспективную позицию, и женщина, которая должна была просто переправить файл дальше, решила его открыть. Она представила меня Мише — своему «знакомому, который занимается журналами во Вьетнаме». Мы созвонились, и я ему рассказала, как нужно строить бизнес-отношения с вьетнамцами, почему у него сейчас не очень идет бизнес… Например, во Вьетнаме никто не будет отвечать на мейл человека, о котором они никогда не слышали, которого никто не порекомендовал. По итогам разговора Миша сказал: «У меня есть для вас работа. Готовы через неделю быть во Вьетнаме?» Я переехала. Должность в итоге — что-то вроде главного редактора. Мы запускали журнал, по замыслу — «Афиша–Сайгон», для продвинутой вьетнамской молодежи. Первые месяцы у меня работа была — 24/7. Даже когда шла тусоваться, я работала: искала людей, которые круто одеты, которые интересны.

Я здесь общаюсь с очень разными интересными людьми — артистами, музыкантами, кураторами галерей, бренд-менеджерами крутых магазинов. Но богемная селебрити-тусовка местная меня очень смешит — представить такое в Москве нереально. Например, я ходила на закрытый показ одного из главных вьетнамских дизайнеров. Он учился и стажировался во Франции, у него свой Дом моды — и вообще он здесь считается круче крутого. И вот его вечеринка, куча luxury-спонсоров, вход только по приглашениям, все сливки вьетнамского общества: ­режиссеры, модели, актрисы, поп-звезды. Все в бриллиантах, платьях под змею… Притом что luxury во Вьетнаме приблизительно в 1,5–2 раза дороже, чем в Европе, а количество людей, которые себе могут это позволить, — реально 1% от общего числа. И почти все они были на этом показе. А сразу после я отправилась на встречу со своим молодым человеком, который очень любит стрит-фуд. Мы пришли на улицу, где одна женщина продает лучшие в городе вьетнамские десерты из сладкого риса с кокосовым молоком. Это даже не кафе — просто она по вечерам на несколько часов прямо на улице расставляет тазы и стоит, пока все не распродаст. И вот мы сидим на корточках на улице, едим эти десерты, и тут возле нас останавливается огромная тонированная машина, из которой ­вываливаются человек пять с той тусовки. И они в своих бриллиантах, «версачах» и «гуччах» садятся на корточки рядом со мной и заказывают десерт, который стоит 25 центов.

Куда уехал: Барселона, Испания
Когда уехал: 2011
Чем занимается: студент

Мы переехали сюда с женой и тремя детьми. В первую половину дня я учусь, во вторую половину — она, по очереди сидим с детьми. Почти не сплю — около пяти часов в неделю всего; живу на таблетках. Надеюсь, дальше будет легче. Причин для отъезда было несколько. Во-первых, климат: мы очень много болели зимой. Во-вторых, у нас один ребенок инвалид по умственному развитию. В России для него, к сожалению, ничего нет — ни для жизни, ни для учебы. Ну и третья причина — политика, то, что в стране происходит. Самым легким вариантом для переезда оказалась Испания по студенческой визе. Обучение может быть каким угодно — как в вузе, так и языку, причем какому угодно, — и дает право на временную резиденцию. После трех лет можно просить постоянную.

Нужно было определить детей в школу. Приходишь в местный департамент образования, сидят 20 тетенек за компьютерами. Тебе выдают анкетку и примерно через неделю приглашают прийти, послушать о тех школах, которые могут предложить. Мы, конечно, выбрали бесплатную — зачем платить лишние деньги? Нам дали направление, с которым мы пришли уже в школу по месту жительства. Тетенька, которая сидит на входе, увидев эту бумажку, кинулась обниматься. Мы перепугались, я подумал, может, она нас перепутала с кем-нибудь? Язык-то не знаем, что она говорит — непонятно. А оказалось, они так встречают всех вновь прибывших детей и их родителей. Потом вышел какой-то мужик, говорит: «Сейчас я вам все покажу». Минут сорок, наверное, водил нас по школе. В конце беседы я узнал, что это директор. Потом нас представили классной руководительнице Алисы — она тоже кинулась нам на шею, стала обниматься… Это было очень необычно, а Алиса вообще пугалась — что этим людям нужно от нее и зачем они лезут ее обнимать?

Мы сказали директору: «У нас есть проблема, дочь вообще не знает язык». Директор говорит: «Это не проблема. В Барселоне много таких. Пусть ходит на занятия, смотрит, что все делают, постепенно начнет понимать, что происходит. Учебники ей никакие не покупайте — сейчас это не нужно». И первые три месяца для Алисы был кошмар. Она ходила в школу, где не понимала ничего, где ни с кем не могла общаться, где ей задавали вопросы на непонятном языке… И где-то через 3–4 месяца мы получаем записку, в которой написано: «Мы с радостью сообщаем вам, что Алиса стала общаться, играть с детьми на переменах, начала реагировать на просьбы учителя».

Старшего сына, инвалида, мы тоже определили в местную школу. Она находится немножко за городом, в районе горы Тибидабу. Когда нам ее предложили, я испугался расстояния — а как мы его будем туда возить и оттуда забирать? Метро здесь достаточно дорогое. А нам говорят: «У нас есть школьный автобус, который будет забирать ребенка и привозить обратно». В Москве, когда мы ему утром говорили: «Антоша, вставай в школу!» — он прятался в одеяло с головой. Здесь я утром стучу к нему в комнату, и он вскакивает моментально, сам идет умываться. В школе есть бассейн. В России за 13 лет его жизни мы не смогли сделать даже так, чтобы Антон не боялся воды. Здесь он плавает.

Куда уехала: Рейкьявик, Исландия
Когда уехала: 2010
Чем занимается: фотограф

Уехала по студенческой визе. За семестр нужно зарабатывать определенное количество оценок, чтобы предоставлять их в миграционную службу на продление визы, так что я, конечно, хожу в университет, но в основном все сдаю в течение сессии. В остальное время работаю, почти без выходных. Моя первая работа — штатный фотограф в местной газете The Reykjavík Grapevine. Это как «Большой город», только без остросоциальной тематики. Когда приехала, я для «Хулигана» делала интервью с их главредом и в конце говорю ему: «Хочу у тебя работать». И он меня взял поначалу стажером, потом в штат, а две недели назад я сняла свою первую обложку.

В Исландии можно работать фрилансером, если ты художник, в смысле artist, и я активно пропагандирую, что я он и есть. При этом ты должен подавать налоговую декларацию, там очень много сложностей, потому что нужно зарабатывать определенное количество денег, чтобы тебя не перенесли в какую-то другую рабочую категорию, но я пока держусь.

Еще я работаю на музыкальном фестивале Iceland Airwaves. С фестивалем была такая же история, как с газетой. Я просто им написала, мол, привет, я делала нечто подобное в Москве, и мне очень хочется с вами работать. Я вижу то, что мне нравится, предлагаю людям свою помощь, и это срабатывает. Год назад я начала снимать видео — и выяснилось, что всем это очень нужно. Сначала были видеовыпуски для газеты, а сейчас я делаю музыкальный клип местной группы для берлинского лейбла Morr. В остальное время я готовлю проект для поступления на графический дизайн в Исландскую академию искусств. Так что отдыхаю только вечером, когда тусовки. Тут безумная ночная жизнь, к которой поначалу трудно привыкнуть. Потому что для исландцев время, когда они начинают пить и когда, соответственно, заканчивают, это как карнавал: в этот период может произойти все что угодно — и вспоминать об этом потом не принято. Так что ­часов до одиннадцати в клубах тусуются туристы, а к часу приходят исландцы — уже изрядно пьяные, потому что до этого они собираются и упиваются дешевым местным самогоном, который называется «Лунный свет». Туристов это часто шокирует, девочки охают: какие грубые, пьяные, кошмар-кошмар.

Когда я смотрю на себя со стороны, мне кажется, что я даже на 20 процен­тов не могла б вести эту жизнь, живи я в Москве. Там бы я не получила ни эти съемки, ни эту работу, там гораздо больше конкуренция и гораздо сложнее за­ставить кого-то поверить в тебя. А в Исландии очень просто с этим: если ты ­пробился на какой-то первый уровень, включился в этот креативный поток, то дальше тебе уже будут давать шанс. Здесь даже охранники, если речь заходит о съемке, к тебе лояльны! Три года назад я первый раз пришла на Неделю моды, наивная девочка, и решила поснимать бэкстейдж. И дядя охранник меня без всяких аккредитаций сразу пропустил. Я два раза снимала исландского президен­та, делала интервью с нашим мэром, постоянно снимаю разных заезжих звезд. Не думаю, что все это у меня получилось бы, живи я в Москве. Здесь же — только попроси.

Куда уехала: Тайбэй, Тайвань
Когда уехала: 2011
Чем занимается: студентка

Мой молодой человек занимается IT, а здесь отличный университет — входит в тройку лучших университетов в этой сфере. Он сюда поступил, а я стала искать какую-то программу журналистскую, просто чтобы уехать с ним. Когда мы только приехали, у меня было ощущение, что я слепоглухонемой ребенок. Я до этого в Азии никогда не была. Мы поселились сначала в таком местном Братеево. В этом районе иностранец появляется раз в 10 лет, и тайваньцы их боятся страшно. Китайский у нас тогда был, естественно, на нуле. Понять, что написано на вывесках, невозможно, как купить еду — непонятно, куда идти, — неизвестно. Все дома одинаковые, все серое, все двери одинаковые, все на китайском. Мы в течение трех дней ходили есть в магазин «7/11», просто потому что в кафе все названия были написаны иероглифами, и единственный способ заказать еду был — просто ткнуть в это меню наугад. На улице сначала тоже было невозможно: плюс сорок и дождь. Я каждый день падала в обморок. Потом началась учеба, и я переехала в общежитие. Это был тихий ужас, я открыла дверь и расплакалась. В небольшой комнате шесть кроватей под потолком — внизу стол, а от него лестница наверх. Туалет на этаже, душ на этаже, огромное количество китаянок и тайванек, которые тебя не просто не понимают, а впадают в ступор и могут разрыдаться, если им задать вопрос на английском.

Стипендия у нас была маленькая — 7000 тайваньских долларов, они эквивалентны рублям. Если не покупать много одежды и не ходить по клубам, в общежитии на эти деньги можно прожить. Сейчас я много хожу по клубам — и трачу намного больше. Здесь есть чудесные заведения, где ты платишь 400 рублей за вход — и дальше пьешь сколько хочешь. Только тайваньцы пить не умеют, выпивают бутылку пива — и уже полный улет. Зато иностранцы пьют очень много. И вообще ведут себя отвязно, многие наркотики употребляют. За них здесь большие сроки, но достать можно все: таблетки, кетамин. Приходишь на афтепати, а на столе уже все разложено. Потом все пьяными и обдолбанными водят скутеры. У тайваньцев уже складывается стереотип, что иностранцы — это не всегда хорошо. Мой сосед по квартире — учитель английского языка в школе, так вот он может пойти на урок с похмелья. Ну какое к нему будет отношение? А у тайваньцев социализация по-другому проходит, они не пьют, они едят. Они вообще еще в 25 лет как дети: ходят, щипаются, обливаются водой, тусуются в клубах игровых автоматов. Но при этом очень любят секс. У них очень высокий уровень венерических заболеваний, потому что они считают, что презервативы — это ерунда. Но здесь очень низкий уровень СПИДа, потому что всех проверяют каждый год. Даже меня за два года проверили на все венерические заболевания 3 раза.

Я точно не хочу возвращаться в Россию. Я смуглая девочка с папой-индусом. Я в своей жизни испытывала много проблем. Когда мне было 18 лет, у меня была очень короткая стрижка, я и по лицу получала, и по почкам. Я прекрасно помню, как четыре года назад футбольные фанаты разгромили метро, и я была тогда в вагоне. Я понимала, что если я сейчас не успею выскочить из этого вагона, меня точно убьют.

Куда уехал: Дюссельдорф, Германия
Когда уехал: 2010
Чем занимается: ученый

В нашей среде получить позицию в европейском вузе несложно. В принципе, я мог бы уехать и с четвертого курса — как многие мои соученики по МИСИ. В материаловедческой области и образование у нас неплохое, и спрос в мире большой, ведь все состоит из материалов, и металлы — основные материалы и для экономического роста, и для обороны. Но я уезжать особо не стремился.

После института я оказался в большой транснациональной корпорации, работа там никак не была связана с наукой, зато это были очень классные деньги. Сразу снял квартиру, купил машину. А в свободное время занимался наукой в аспирантуре. В корпорации я был каким-то руководителем каких-то там проектов, занимался бессмысленным перекладыванием бумажек и общением с разными невменяемыми людьми. Поначалу это перекрывалось эйфорией от резкого перехода к большим деньгам — но вскоре ценность этих денег резко упала. Я четко понял, что наука — самое важное, что есть в моей жизни.

Мне пришлось переехать обратно к родителям, умерить свои аппетиты, ­откатиться к забытому образу жизни. Интенсивно занялся наукой на кафедре. А когда кто-то из коллег сказал, что слышал про постдоковскую позицию где-то во Франции, я решил попробовать. Кровавая гэбня меня не прессовала, я просто устал от всех этих пертурбаций — кредиты, аспирантская зарплата, жизнь с родителями, — захотелось сменить обстановку и заняться наукой, не отвлекаясь ни на что. Я защитился, а на следующий день пришло приглашение на работу.

Первое время было очень тяжело — я уже готов был с рыбами в магазине разговаривать от одиночества, это была сильная психологическая ломка. Внешне европейский мир выглядит очень секси, но ты не можешь с ним никак взаимодействовать. Ты приезжаешь, у тебя короткий контракт, и ты должен показать очень быстрый результат, ведь для науки полгода — это маленький срок. Каждое действие требует от тебя концентрации — это невероятно энергозатратно! Мозг должен осваивать кучу новой информации, но тебе некуда деваться, ты загнан в угол — и начинаешь очень быстро соображать. К примеру, поначалу мне казалось, что французский — это какая-то полная белиберда, и я никогда не пойму, что они там курлычут. Но уже через пару месяцев мог общаться. Никогда не подозревал, что способен на это.

Сейчас у меня тоже постдоковская позиция в Германии — очень классная работа на целых четыре года, в сильном институте, с интересным проектом по разработке новых сталей для автомобилей, и, главное, это чисто исследовательский институт — то есть только наука и никаких студентов. Не знаю, где я окажусь, когда закончится этот контракт, — может, в Японии, а может, за полярным кругом. Но так живут все молодые ученые — полгода тут, год там. Чтобы ученому достойно жить в России, приходится очень много вертеться, суетиться, постоянно подавать куда-то какие-то бумажки, искать гранты — грызть землю, чтобы хоть что-то получить. Если хочешь жить нормальной жизнью — в современном понимании этого слова, — проще уехать. Стипендия в аспирантуре у меня была 2450 рублей — средняя зарплата постдока в среднем около двух тысяч евро чистыми в месяц. Меня могут обвинить, что это какая-то меркантильность, но тут просто вопрос выживания. Самореализовываться, не отвлекаясь на какие-то бытовые вещи, проще тут.

Куда уехала: Бали, Индонезия
Когда уехала: 2010
Чем занимается: инструктор по серфингу

В основном русские, живущие здесь, зарабатывают в России: сдают квартиру, делают что-то в области программирования, в интернете. Тут такая система: сначала нужно найти работу — и тогда уже фирма оформляет тебе разрешение на работу. Мне повезло, и работа у меня появилась. Мы с другом снимаем двухэтажный домик, в свободное время путешествуем по Бали и на соседние острова. С индонезийцами есть только один напряг — они довольно нерасторопны и периодически делают вид, что каких-то вещей просто не понимают. Но они всегда дружелюбны. Еще у них есть поверье, что улыбка отгоняет от них ваших демонов. С Бали мы как-то ездили на вулканы Брома на Яве, были в таких местах, где спать приходилось на улице. Приехали в деревню, спрашиваем: «Где у вас тут пляж? Мы там ляжем в спальных мешках». Они приводят нас на пляж, десять метров, заставленный лодками, все воняет рыбой. В итоге мы спали на футбольном поле. На следующий день к нам пришел яванец из деревни, расположенной рядом с этим полем, позвал нас к себе домой, говорит, кофе попьете, помоетесь. Мы пришли, смотрим — абсолютная беднота, старая мебель протертая, с дырками. Они наготовили еды, напоили нас кофе, мы вымылись. В конце хотели дать им денег, но они наотрез отказались — нельзя. А я видела, что у них дома на стене висят фотографии— ужасные, на плохой бумаге отпечатанные. И я потом, когда вернулась на Бали, напечатала им несколько фотографий, которые я сделала в путешествии, и переслала по почте. Не знаю, получили они их или нет.

Куда уехал: Пекин, Китай
Когда уехал: 2010
Чем занимается: студент

В Китай я попал очень простым способом: получил правительственный грант на учебу. Ехать или нет, думал недели полторы. Во многом на решение повлиял мой партнер по бизнесу, который сказал: «Сань, не тупи, уезжай». И вот летом уже три года будет, как я тут, и пока, если честно, ни разу об этом не пожалел. Но есть проблема: в Китае невозможно остаться легальным способом. Тут политика такая: нам своих хватает. Пока ты учишься и связан с университетом, живешь припеваючи, но как только учебный контракт заканчивается — тут же отбирают визу. Даже если я открою здесь бизнес, даже если я куплю квартиру, гарантий никаких — в любой момент меня могут попросить из страны. У людей, которые прожили здесь двадцать лет, точно такие же права, как у меня. Единственный легальный способ остаться — женитьба. Я такой вариант не рассматриваю вообще никак. Может, прозвучит как-то лицемерно, но азиаты — не мое. Знаете, как тут говорят? Все в Китае хорошо, кроме самих китайцев. Просто есть какие-то естественные вещи, которые неподготовленного человека шокируют: например, китайцы харкают, рыгают и отращивают длинный ноготь на мизинце. При этом жениться на китаянке нетрудно — им очень нравятся иностранцы. Голубые глаза, светлые волосы, нос с горбинкой, как у меня, — это стопроцентный успех. Но вот только незадача — китаянки не всем нравятся.

Куда уехали: Ванкувер, Канада
Когда уехали: 2011
Чем занимаются: домохозяйка и IT-аналитик

Данилова: Очень многие наши друзья в России живут в так называемой внутренней эмиграции. Устраивают жизнь так, чтобы ничего не видеть и не слышать. Глянцевая работа, глянцевый супермаркет, глянцевая поликлиника. Это жизнь в резервации. В Канаде мы ходим в поликлинику для всех, потому что здесь, в принципе, социализм. Нам было плевать, куда ехать. Мы были настолько зациклены на экологии, что просто искали теплое место. Думали про Австралию и Новую Зеландию, но выяснилось, что в Новой Зеландии холодно, в Австралии как раз менялась иммиграционная программа, а в Канаде открылась опция с подходящим списком профессий. И мы просто выбрали самое теплое место в Канаде — Ванкувер. Представляли себе Канаду как мир больших лесорубов в клетчатых рубашках, а оказалось — абсолютно иммигрантская страна, сплошные китайцы, филиппинцы и индусы. Здесь новые дома целиком скупают ­китайцы — часто нет четвертой квартиры, четырнадцатой, четвертого этажа: у них четыре — страшная цифра. Когда живешь среди людей с другим цветом кожи, перестаешь замечать цвет вообще — кажется, что у всех людей он один.

Водовозов: У меня на работе из ровесников в основном программисты и при этом — китайцы. Очень мало в чем совпадают интересы. Недавно мне один парень, который сюда достаточ­но давно приехал из Англии, сказал: «Оказывается, у тебя есть чувство юмора». Чтобы сблизиться с местными, нужно время. Есть на работе один мужик местный, он недавно сказал, что все канадские телеканалы — полный трэш, а только по Russia Today показывают правду.

Данилова: Последние годы в Москве мы очень выборочно покупали продукты. Ни для кого не секрет, что они начали сильно портиться. Приходилось таскать­ся по всей Москве — в одном месте мы покупали курицу, в другом — хлеб, делали сами йогурты. Оказалось, что здесь все то же самое: есть нормальные продукты, есть пластиковые. Мы живем очень близко от границы, а в Америке все дешевле и лучше. Многие канадцы имеют абонентские ящики на территории США и делают на них заказы в американских интернет-магазинах. Едешь за посылками, заодно закупаешься тамошней едой — полностью органической и гораздо дешевле. Американский город на границе — такая местная Лаппеенранта.

Водовозов: Экология здесь гораздо лучше — с Москвой нечего сравнивать.

Данилова: Приезжаешь в Москву — и сразу, уже в аэропорту, закладывает нос. Примерно с третьей ночи я встаю несколько раз и дышу в форточку — что-то вроде астматических приступов. Люди в метро с белыми лицами. Кожа сухая. Еще здесь пришлось отвыкать от московской привычки покупать все, что видим. Если ты заметил хорошую вещь, можно пойти домой и заказать ее в интернет-­магазине — она у тебя появится через два дня, но с 20%-ной скидкой. А еще мы здесь занимаемся ресайклом. Это то, что причиняет огромную боль в Москве: когда ты выкидываешь какую-то кучу стекла и пластика в одну помойку. Здесь мы отвозим в ресайкл-депо все. Сейчас ищу себе на eBay компостное ведро помоднее, долларов за 30.

Куда уехала: Токио, Япония
Когда уехала: 2009
Чем занимается: продавщица в магазине

Я познакомилась с будущим мужем в интернете, потом поехала в гости — просто посмотреть страну. Японского не знала вообще — общались на английском. Теперь живу тут четвертый год и могу сказать, что мне повезло. Например, я нашла работу. Мы с мужем все время просматривали объявления, и сейчас я работаю в магазине, где продается гоночная экипировка. Почти все мои приятельницы тут сидят дома с детьми. У меня детей пока нет, зато есть активный супруг, он меня подпинывал постоянно — иди учи язык. У женщин тут вообще особые отношения с работой. Они могут получить прекрасное образование, поработать в хорошей компании, даже занять там высокую должность, но как только они выходят замуж — все, чуть ли не на следующий день увольняются.

Мой муж работает в конторе при банке, занимается выдачей кредитов. Часто задерживается на работе на полтора-два часа без сверхурочных. И они так держатся за это — вы не представляете. Если у нас в России уже давно каждый сам за себя, то здесь жива утопичная мысль, что страна позаботится, компания поможет и так далее. Вообще, японцы — люди очень щепетильные и дотошные. Здесь, например, нет проволочек — если надо оформить документы, вы сделаете все ­быстро и без очередей. Каждый делает свое дело, каждый получает за это зар­плату. Я и сама изменилась здесь за эти несколько лет. Полностью исчезло наше русское … (нецензурное слово, обозначающее безответственное поведение, с 9 апреля 2013 года запрещенное к печати Государственной думой Российской Федерации. — Прим. ред.). Договориться о встрече — и опоздать из-за пробок, пообещать — и не сделать, тут такого быть просто не может. И это удобно, потому что свои действия можно планировать на несколько шагов вперед.

Внимание к мелочам и дотошность — в этом все японцы. Тут многие семьи занимаются фермерством. Они следят даже за тем, чтобы спаржа была идеально прямая — потому что чуть кривую они просто не продадут. Еда тут — отдельная тема. Японцы одержимы едой. 50 процентов телепрограмм посвящены еде: как готовят, как едят, как куда-то едут через всю страну, чтобы что-то попробовать. У ведущих не за грех считается в прямом эфире набить рот и разговаривать. ­Манеры у японцев хорошие, но за столом они ведут себя как свиньи — с таким мощным шумом едят эту лапшу, причмокивают. Обычная семья вроде нашей 2–3 раза в неделю посещает так называемые семейные рестораны и раз в 2–3 месяца рестораны высшего класса — погурманить. Рестораны — одно из главных удовольствий для работающих людей. Тут народ так упахивается, что отдыхать предпочитает неактивно. Весь эмоциональный шлак нейтрализует, релаксируясь. Например, средний класс любит ездить в отели с горячим источником. Программа та же: поесть, отмокнуть в минеральной водичке, поглазеть на красивый вид из окна. Опять-таки по этой же причине сервис в Японии один из лучших в мире. Клиент — бог. Мелочи, а чертовски приятно: тебе в магазине обуви на ногу ботинок и обуют, и зашнуруют, и массаж головы и спины в парикмахерской сделают. Чувствуешь себя не просто человеком, а реально королевной. Я шарахалась поначалу, теперь привыкла: сама поработала — дай другим поработать.

Куда уехал: Бангкок, Таиланд
Когда уехал: 2011
Чем занимается: продавец недвижимости

Российская государственная политика нелояльно относится к бизнесменам мелкого и среднего бизнеса, она со страшной силой пиарит их поддержку, но при этом на деле получается совсем не то, что декларируется по телевизору. За последние три года налоги на малый бизнес выросли в несколько раз, плюс алкогольные лицензии, Роспотребнадзор, пожарные инстанции…Все делается для того, чтобы малый бизнес в России просто умер. Я несколько лет отработал топ-менеджером компании «Бакарди», и последние пять лет, которые я прожил в России, я управлял собственным бизнесом в Омске. Сначала у меня было казино, потом оно было благополучно закрыто, потому что этот бизнес стал нелегальным. У меня были ресторан, кофейня и ночной клуб. Из-за административных барьеров и отсутствия нормальной бизнес-атмосферы в России я принял решение все продать и уехать за границу. Когда каждые пять дней к тебе приходят люди в погонах и просто пытаются оттяпать у тебя какой-то кусок, возникает ощущение, что смысла вести бизнес нет. Я не платил никому принципиально, поэтому на меня оказывали всякого рода воздействие. Я всегда говорил, если я нарушаю административно закон, наказывайте меня штрафами, я заплачу. Но нет, они предлагали мне платить им взятки, которые гораздо больше штрафов. Я хорошо знаком c законодательством, так что знаю, о чем говорю.

Мне надоело бороться с этими ветряными мельницами, и два года назад я уехал. Перед этим я съездил в несколько стран — в Черногорию, Испанию и Таиланд — и посмотрел, как ведется бизнес там. Я охватил три поля. И Таиланд оказался намного лучше других стран. Тут законодательная база очень сильная, страна не кредитная и стабильная, каждый день в страну ввозятся деньги. Если в России на открытие компании уходит несколько месяцев и надо платить кучу налогов, то в Таиланде все регистрируется за один день, и налоги составляют всего 7 процентов. Все прозрачно, для иностранцев никаких препон нет. Я занимаюсь недвижимостью, инвестициями в банки и землю. Кто-то приезжает и устраивается продавцом путевок — и ему все хорошо, кто-то устраивается гидом — и ему тоже все классно. А кто-то занимается продажей недвижимости, как мы. Если сравнивать риски потерять бизнес в России или в Таиланде, то в России они ­гораздо выше. В Таиланде все платное — медицина, образование, абсолютно все. Тут нет бюрократической системы, которая доила бы местное население, нет ­даже пенсионного фонда. Зато налоги минимальны, и государство не содержит большой штат: есть полиция, армия и госчиновники. Остальное все частное. Я с женой и тройняшками своими живу между Бангкоком и Паттайей. Никакого желания съездить даже погостить в Россию у нас ни разу не возникло. Родители у нас в России, они часто приезжают, и есть огромное желание перевезти их сюда. Мои дети ходят в международный садик, преподавание там на английском. Они по-русски даже и не говорят. Мы уехали, когда им было три месяца, так что они говорят по-английски и по-тайски. Тайский довольно простой язык. Когда моим детям исполнится 18 лет, они сдадут экзамен по тайскому языку и получат гражданство.

Куда уехал: Мапуту, Мозамбик
Когда уехал: 2012
Чем занимается: делает сайты

Началось все с Болотной площади. Я был в рядах тех, кто оказался зажат между толпой протестующих и цепочкой полицейских, потом было все это месиво. Я там ничего противоправного не делал и не знаю, в чем меня можно обвинить, но сейчас люди сидят за решеткой, потому что коснулись одежды кого-то из полицейских. И ко мне тоже приходили — и домой, и к родственникам. Ждали у подъезда, когда я жил не по месту прописки. Тогда я решил временно уйти с радаров — тем более что давно хотел съездить и в Восточную Африку, и в Южную. Побывал в Танзании, в Свазиленде, потом приехал в Мозамбик, мне понравилось, и я подумал, что можно здесь остаться.

Сейчас я делаю свой бизнес по созданию сайтов, зарегистрировал компанию, снял офис. В Мозамбике очень сильно меняется ситуация. Страна действительно одна из самых нищих в мире, но здесь обнаружили огромные запасы газа на севере, и теперь за них идет настоящая грызня. Строят постоянно торговые центры, новые дома, цены растут. Перспектив куча, а регистрация компании — это основание просить разрешение на жительство.

У мозамбикского метикала такой же курс, как у рубля. И цены примерно как в Москве. Ужин в хорошем ресторане — рублей 900–1200, пообедать можно за 150–200. Супермаркеты в основном южноафриканские: еду привозят, в том числе хлеб, мясо и молоко, потому что здесь все обрабатывают свой сад и этим кормятся. Двухкомнатная квартира более-менее в центре — где-то 1500 долларов. Там, где я живу, — подороже, это хороший район, у нас кондоминиум с видом на океан и охраной. Тут немножко параноидальное отношение к безопасности — даже в обычных многоэтажках всегда сидит охранник у входа, и даже на 11–12-м этажах на окнах решетки. Все виллы обнесены заборами, часто с электричеством. Но я не знаю никого, кого бы ограбили. На улице на меня нападали два раза. Второй раз — буквально на днях: выбежал из кустов бандит с ножом, отдавай, ­говорит, телефон и рюкзак. Мне повезло, что подъехала машина, оттуда вышел водитель с огромным мачете, и этот куда-то испарился. Я думаю пистолет купить, а то мачете не очень удобно с собой таскать за спиной.

Я учусь управлять яхтой, еще тут можно заниматься капоэйрой, дайвингом, серфингом, португальский учить, путешествовать. До национальных парков Свазиленда — часа три на машине. Илья Яшин был у меня в гостях, мы ездили с ним в Свазиленд, встретили крокодилов, слонов, жирафов, бегемотов, зебр. Да и в самом Мозамбике много мест. На островах Киримбас — отличные пляжи с белоснежным песком, где вообще никого нет. На необитаемом острове Ропас живут метровые кокосовые крабы: они залезают на пальму, стряхивают клешнями кокосы и как-то их едят. Я хотел на них посмотреть, но туда нужно было отправляться на ночь. Капитан, с которым я собирался плыть, пошел со мной вместе искать хлеб — мы среди ночи ходили по домам. Очень просто: стучишь и открываешь, даже если не отвечают. Еду нашли, но до крабов не доплыли: начался шторм. Еще здесь есть река Лимпопо из наших детских сказок, и в ней действительно полно крокодилов. Правда, людей они очень редко атакуют. Можно в двух метрах от крокодила пройти — и ничего. Я подозреваю даже, что если подойти и пнуть его немножко, он не пошевелится. Но проверять все-таки боязно.

Куда уехал: Милан, Италия
Когда уехал: 2010
Чем занимается: аналитик

Я уехал из Омска, когда мне было 17. Участвовал в олимпиадах и всегда знал, что, если захочу, смогу поступить на мехмат. В последнем классе у нас проводили тест «Где вы себя видите через год?». Я написал, что вижу себя в МГУ, и на родительском собрании психолог сказала, что у Алексея завышена самооценка, потому что он собирается, видите ли, уехать в Москву. Если бы я заявил ей, что хочу пожить в Италии, она бы, наверное, решила, что я сумасшедший. В МГУ я, кстати, провалил экзамены и поступил в Плехановскую академию.

Я здесь, потому что однажды для себя решил, что могу здесь оказаться. Не потому, что я лучше других, а потому, что другие — боятся. Или заранее решили для себя, что не смогут. Это лень. Я считаю, что если будет хотя бы один шанс из ста, то это будет мой шанс. Я когда в институте учился, послал резюме в консалтинговую компанию. Просто не знал, что туда сложно попасть. Мне звонят: «Вы пятый курс?» — «Нет, четвертый». — «Тогда приходите на следующий год». Я говорю: «Раз вы позвонили, давайте я сейчас приду, протестируюсь». Попробовал, и меня взяли. Я верующий и считаю, что в итоге все решает Бог.

Вы говорите, что загранпаспорта есть только у 17% россиян? Моя мама ­двадцать лет не выезжала из Омска. Если бы сестра не настаивала, она бы даже не стала делать загранпаспорт. Если ты живешь в Омске, то для тебя поездка в Москву — реальное путешествие, 15 тысяч рублей только на самолет. А если ты думаешь поехать в Италию, то нужно прилететь в Москву и сделать визу. Иногда предлагают документы по почте послать — у нас почта работает не очень хорошо, все боятся: «Я целый месяц делал паспорт, у меня его сейчас потеряют».

В Италии я наслаждаюсь едой, погодой — тем, чем не могу наслаждаться в Москве. Сегодня мы покупали в супермаркете продукты — на неделю на двоих. Плюс у нас еще гости. Потратили 60 евро. Купили пять бутылок очень хорошего вина, моцареллы, хлеба, равиоли и других итальянских продуктов — мы всю неделю можем завтракать, ужинать, а иногда и обедать дома.

Я абсолютно не против вернуться в Россию. Как бы хорошо я ни говорил на итальянском, я не могу себя здесь чувствовать полноценным гражданином, даже несмотря на то, что моя девушка — итальянка. Я от России не отдаляюсь: каждый день скачиваю подкасты «Эха Москвы», слушаю, когда еду с работы на велосипеде. Но то, что я в последнее время наблюдаю, меня пугает. Пугает тенденция — запретительная. Люди говорят: мы знаем, что хорошо, что плохо, что морально, а что аморально. Происходит планомерное отсечение других точек зрения и других вариантов того, каким может быть человек. Всего того, что они считают ненормальным. Это абсолютно противоречит моей философии. Меня это расстраивает. Может, мне даже «Эхо Москвы» не стоит слушать. В сентябре истекает мой контракт, и сейчас надо решить, что делать дальше. Итальянского опыта мне, в принципе, уже достаточно. Тут ситуация тоже непростая с работой, повышениями, зарплатами. Есть разные варианты, я их рассматриваю. Вариант возвращения в Россию оцениваю процентов в 30.

Куда уехала: Венеция, Италия
Когда уехала: 2011
Чем занимается: учится в аспирантуре

У меня есть друг — венецианский католический священник. В 2005 году я жила по стипендии в Риме, а моя подруга и однокурсница — в Венеции. Она с ним ­познакомилась, потом приехала в гости я — и с тех пор мы так и дружим. Я два раза переводила семинары, которые он делал для православных семинаристов — русских, сербских, болгарских, грузинских и так далее, и Марко все время говорил: «Давай со мной работать». Очередное его предложение попало на тот момент, когда мне ужасно надоело преподавать итальянский в Москве, и я согласилась. Взяла ребенка — Лизе тогда было два — и уехала. Живем мы в домике священника при церкви Святого Пантелеймона — Сан-Панталон по-венециански. Это накладывает определенные обязательства: например, если у нас отпевание, то именно мне звонят в 6 утра в дверь, потому что надо забрать у цветочника цветы. С десяти до трех я смотрю за церковью и отвечаю на вопросы туристов. Обычно спрашивают не «Где тут у вас Веронезе?» или «Какого века ваш прекрасный потолок?», а «Где гвоздь от распятия?». Но, к сожалению, наш гвоздь от распятия украли 20 лет назад. Я сделала сайт церкви, теперь мы затеяли путеводители для православных по католическим храмам. Ведь православная публика, приезжающая на Запад, плохо воспринимает западное искусство. А мы решили объяснять его через такую обманку: в Венеции много мощей византийских святых, над мощами обычно соответствующая картина — у нас, например, Веронезе иллюстрирует житие, а от этой картины можно двигаться и к остальным.

Я не католик, хотя ребенок растет в католической среде и молится перед едой, как их в саду учат. Наоборот, за два года работы я в католиках разочаровалась. Из Москвы казалось, что они настоящие, открытые, либеральные и свободные. Но оказалось, что здесь свободы еще меньше — не потому, что ее кто-то не дает, а потому, что здесь все гораздо более зашоренные. Например, в православной среде довольно свободное отношение к патриарху. Католики папу не критикуют — про него нельзя сказать ни слова. Они немножко как солдаты: когда папа приезжал, все строем пошли на мессу. Их отношение к совместной жизни молодых людей гораздо более ханжеское, чем у знакомых мне православных. Хотя меня с ребенком они воспринимают спокойно — я для них чужая.

Московские ожидания по поводу того, что мамы в Италии все продвинутые и разговаривают не только про подгузники, тоже не оправдались. Наоборот: мои знакомые московские мамы разговаривают про искусство и политику, а здешние, кроме как про детей, не говорят ни о чем. За 2,5 года жизни здесь я умудрилась не приобрести себе друзей, хотя никогда с этим проблем не было. Оказалось, отсутствие общего языка — главная проблема эмиграции.

Итальянцы осознают, что у них провинциальная страна. Я очень скучаю по большой столице, по друзьям. Идея вернуться меня посещает, но самое главное препятствие — ребенок. Я бы еще как-то смогла жить в Москве довольно комфортно — что я и делала. Но ребенка я бы не отдала в московский детский сад, что творится с дальнейшим образованием — все знают. Но у меня на раз­думья еще два с половиной года.

Куда уехал: Тель-Авив, Израиль
Когда уехал: 2010
Чем занимается: хай-тек-технологии

В Израиле в принципе все эмигранты. И здесь намного проще почувствовать ­себя своим: нет каких-то неписаных правил, устоявшихся традиций. Это страна, которой я еще ничего не сделал, а мне сразу дали гражданство — и я стал полноправным гражданином. В этом январе были выборы, и я на них уже голосовал.

В Израиле есть такое слово — «фраер». В русском языке оно имеет другое значение, а здесь, если ты фраер, это значит, что тебя все обманывают — обсчитывают в магазине, втюхивают какое-то барахло. Каждый человек в стране панически боится быть фраером. Поэтому на каждом шагу идут переговоры. Чтобы вы понимали: израильтяне торгуются даже с мобильными операторами за свой тариф. В Москве такое сложно представить — тебе говорит «Билайн», что одна минута будет стоить пять рублей, а ты приходишь и говоришь: «Нет, ребята, больше трех я не заплачу!» В армии для солдата нормально оспаривать приказ командующего. На иврите есть слово «хут-спа», которое на русский переводится как «здоровая наглость». В иврите даже нет вежливой формы обращения к незнакомому человеку — они со всеми на «ты». То есть если ты в автобусе хочешь место дедушке уступить, то тебе придется его спросить: «Ты будешь садиться или нет?» — потому что другого способа сделать это на иврите нет.

Куда уехал: Банбери, Австралия
Когда уехал: 2012
Чем занимается: безработный

Народу тут мало — 22 миллиона на всю страну, считай, как Москва с областью. Мой город — Банбери — такой коттеджный стиль жизни, спокойный пригород. Барбекю, кемпинги с трейлерами, одноэтажная Австралия. Я тут пока не завожу друзей. Какие друзья, когда мой главный интерес сейчас — найти работу. Пока что получается дауншифтинг по полное не хочу. Когда просишься в какой-то штат, они требуют, чтоб у тебя было около 25 тысяч долларов на счету, чтоб ты мог существовать тут какое-то время. Потому что знают — работу ты сразу не найдешь. В месяц на жилье и еду уходит около 2 тысяч долларов, деньги заканчиваются быстро. Казалось бы, пока ты ждешь серьезную работу, можно развозить пиццу или работать на складе, но и на эти места нехилая конкуренция среди имми­грантов.

Главный вопрос: готов ли ты, возможно, много лет находиться в низах общества? А главное — ради чего? Я на этот вопрос до конца не ответил, но одно знаю точно: есть одна вещь, ради которой стоит постараться. Вот это ощущение, когда ты в любое время дня или ночи выходишь в свой внутренний дворик, а там тепло. И ты можешь сделать зарядку, накрыть ужин или просто посидеть с компьютером — это уровень комфорта, сравнимый разве что с летом на даче. Только в отличие от российской дачи тут нет вечерней прохлады, комаров, сырости. Сейчас у нас 25–26 градусов днем, и я в любой момент могу выйти, расслабиться и ощутить мир и тепло вокруг себя — и вот именно это многого стоит.

Куда уехала: Гоа, Индия
Когда уехала: 2009
Чем занимается: владелица кондитерской

Я продала машину в Москве и на эти деньги открыла кафе в Гоа. Никогда не занималась ресторанным бизнесом, работала в маркетинге, но у меня было хобби: печь. А в Индии почти никто не делает нормальных европейских десертов. И тогда я решила открыть кондитерскую: «птичье молоко», «Наполеон», «орешки», эклеры. Сначала готовила сама, теперь у меня есть помощники. Здесь проще со всеми договориться, хотя тоже — бесконечные инспекции. Только никто тебя не закроет, а спокойно объяснит, что и как переделать. В России инспектор скажет: давай 4 миллиона. А здесь, если вы хотите зарегистрировать компанию под отель или гест-хаус, на все документы больше 3000 долларов не потратите.

В Москву я приезжаю каждый год, чтобы делать новую визу, и это очень ­тяжелый трип. Всем кажется, что они что-то такое важное делают, бегают по кругу. И у меня так было: я в 11 вечера появлялась дома, в 9 утра вставала, ехала на работу, в пятницу — по барам, в субботу — на английский. Здесь я полгода работаю почти без выходных — когда сезон, остальные полгода не работаю вообще. Но и работа тут в радость — я занимаюсь любимым делом, вокруг много друзей, вечером совместные ужины, концерты, вечеринки. Меня регулярно зовут кондитером в Москву. Но я не готова вернуться. Снимаю большой двухэтажный дом с садом, у меня две собаки. Есть мотоцикл и машина — за полчаса доезжаю куда угодно. У меня спокойная деревенская жизнь.

Куда уехала: Рига, Латвия
Когда уехала: 2011
Чем занимается: домохозяйка

Как-то сын пришел из школы и говорит: «Знаешь, мама, мы играли в футбол, я забил гол, а мальчик, который стоял в воротах, крикнул мне: «Сдохни, сука». Потом в Москве дети болеют без конца дрянью всякой: скарлатина, коклюш. Такие болезни, про которые я только у Чуковского в детстве читала. А в Юрмале, куда ездили на лето, никто не чихнул ни разу. Переехать в Ригу — это все равно что переехать в Петербург, только воздух почище, дешевле и кормят вкуснее. Сын шел в школу — боялся: новенький, будут гнобить. А дети, наоборот, стали помогать ему. И за год здесь он очень мощно изменился. Полегчало ему заметно.

В Латвии в отличие от России нет мошенничества с недвижимостью: историю любой лачужки можно посмотреть в интернете на сайте кадастровой палаты. Чтобы тебе сразу дали гражданство, объект недвижимости, который ты покупаешь, должен стоить минимум 143000 евро. Мне здесь никто из латышей ни разу не нахамил. Даже в социальных службах, если какая-то ошибка в документах, они не вышибают вас коленкой под, а помогают исправить. Единственное, чего здесь нет сейчас, — это работы. Рига — город для детей и пенсионеров. Ну какой-то свой бизнес небольшой можно открыть. Вот парень один с Украины сюда приехал и сделал такое место, Bar.ber — парикмахерская, она же бар. Вечеринки, стрижки. Все в одном месте. У него это даже окупается. Они с друзьями купили мансарду и живут счастливо.

Куда уехал: Таллин, Эстония
Когда уехал: 2012
Чем занимается: политический беженец

Моя революционная деятельность началась в конце 90-х. Я исследовал пещеру в Апшеронском районе Краснодарского края — там обнаружилась крупнейшая в мире колония летучих мышей, а я зоолог и много лет занимаюсь только мышами. Засел в той пещере, а вокруг какие-то люди вдруг начали рубить деревья. Рубили остервенело, и в какой-то момент я понял, что если так и дальше пойдет, вскоре не останется ни моей пещеры, ни леса. У меня выбора не было — спустя какое-то время я вступил в ряды «Экологической вахты по Северному Кавказу».

То, что вокруг меня назревают проблемы, я почувствовал еще в 2011 году, а в 2012-м все стало еще серьезней (в июне прошлого года Газаряну дали три года условно за «нанесение надписей на забор дачи Александра Ткачева»; в этом году обвинили по ст. 119 УК «Угроза убийством». — Прим. ред.). В тюрьму я не хотел; я уже побывал в спецприемниках, и мне там не понравилось. Удалось выехать в Грузию. Сначала планировал там и остаться — у меня много грузинских коллег, я мог бы продолжать работать там по своей теме с мышами, — но не вышло. Спрашивал, можно ли получить политическое убежище в Грузии, мне ответили, что в ближайшее время нет. Тогда я получил эстонскую визу и уехал в Таллин.

Насколько я знаю, всех людей, которые обращаются за статусом беженца, в Евросоюзе заносят в единую базу. Вопрос — дают такой статус или нет — ре­шается в разных странах по-разному. В Эстонии — почему я, собственно, сюда и поехал — это происходит относительно быстро, за полгода. Я сейчас «человек, который подал ходатайство о международной защите». Жду. В Эстонии вообще таких как я много. Есть несколько человек из Белоруссии, у них точно такая же ситуация, как у меня: до смены политического режима их шансы на возвращение домой очень малы. Я встречался с ними. Не скажу, что выглядят они счастливыми. Никто из них не ставил своей целью уехать. Им, как и мне, было очень хорошо и комфортно жить дома.

Эмиграция меняет всю жизнь. Но если есть выбор между тюрьмой и поездом, то лучше уезжать. Если человек действительно дорожит своей свободой, то он каждый день должен быть готов к отъезду. Многие проблемы начинаются из-за того, что у человека элементарно нет загранпаспорта. Например, сейчас на Украине на­ходятся несколько человек, которые уехали по «Болотному делу». Они в подвешенном состоянии: не могут ни вернуться (их тут же посадят), ни выехать в Европу (нет паспортов). Просят убежища — им его не дают. Всем советую: пока законо­дательно не перекрыли такую возможность, делайте загранпаспорта. Это может спасти здоровье и несколько лет жизни.

Пока у меня нет никаких планов. Мне бы документы хоть какие-нибудь ­получить. Немного изучаю эстонский язык. С работы меня уже уволили. Но это как раз понятно — я другого и не ожидал. Не знаю, как все это разрулится в будущем. Пока я даже не понимаю, чем мне тут на жизнь зарабатывать, не такая уж специальность востребованная у меня, чтобы легко было найти работу. Я всю жизнь занимался летучими мышами и достаточно много по этой теме сделал, но то все были кавказские вопросы, а тут, в Эстонии, у меня связей в научных кругах нет. Да мне для начала надо хотя бы понять свой статус — может, меня завтра вообще депортируют.

Куда уехал: Провиденс, США
Когда уехал: 2010
Чем занимается: нейрофизиолог

Я не чувствую себя ни «уехавшим», ни «эмигрантом». Как в Москве мы жили с семьей без прописки, на съемной квартире, так и теперь живем в Штатах по временной визе, на птичьих правах. В этом смысле ничего особо и не изменилось. Разница в том только, что в Москве за $1000 в месяц у нас получалось снимать тесную каморку с вонючей водой, от которой улитки в аквариуме мерли, и работал я менеджером. А в Провиденсе и работа веселее, и квартира за меньшие деньги получается раза в два больше. А так нет у меня по этому поводу ни особой боли, ни особой радости. Приятно, что можно заниматься любимым делом, что можно летом сесть на крылечке, на гитаре поиграть. Что можно пешком ходить на работу. Провиденс ведь небольшой, меньше Костромы, и застройка малоэтажная, как это в Америке водится. Птицы на ветках непуганые, с океана водорослями пахнет. Случайные встречные на улице «доброе утро» говорят — благодать. Всегда мечтал жить в деревне. А что по-английски здороваются, так это ничего. Главное — чтобы люди были хорошие.

В плане научной карьеры дела сейчас обстоят сложно: кризис затянулся, ученых наплодилось много, девать их некуда. Профессором удастся стать каждому десятому, ну, может, каждому пятому — не больше. Местные аспиранты и пост­доки частенько ходят мрачные — мол, работы не найти, на какую ерунду мы тратим свои лучшие годы. А мы с китайцами сидим да радуемся. Дети в школу пристроены, английский учат, книжки в букинистических магазинах дешевые, в музеи раз в месяц бесплатный вход. Что еще нужно для счастья?

Есть минусы. За хорошие школы и за медицинскую помощь нужно бороться: это две самые слабые стороны здешнего общества. Еще занятно, что общаться у нас получается в основном с приезжими: индусами, турками, мексиканцами, канадцами, европейцами всякими. С «американскими» же американцами как-то сложнее выходит: у них такая корочка сверху поверх души положена, а на корочке — глазурь, а на глазури нарисована улыбка. И разговоры все больше о погоде, американском футболе и гамбургерах. Не потому даже что люди плохие или мелкие, а просто привычка такая — прятаться за трюизмами, чтобы случайно не показать слабину или, наоборот, не обидеть собеседника. Вблизи университета жить легко и просто: всегда можно найти француза или пакистанца какого-нибудь, чтобы поговорить по душам.

Еще мне, неловко даже сознаться, очень не хватает крепостей и городищ. Со Средневековьем тут туго; нет его тут. Но зато все улицы застроены столет­ними примерно деревянными домиками. Иногда идешь поутру, среди деревьев этих корявых, на фоне строгих, но приветливых колониальных домиков, и дух захватывает — такая красота. Особенно ранней весной и поздней осенью.

В будущее же, признаться, я стараюсь особенно не заглядывать. Мне нравится учить, преподавать и, конечно, учить на родном языке — это огромная роскошь. Но тут уж выбирать не приходится. Детей кормить надо, их у нас с женой чет­веро, так что где будет работа и при этом жилье, там и попытаемся устроиться. На завтра лучше особо не загадывать. Как будет — так и будет.

Куда уехал: Лондон, Великобритания
Когда уехал: 2009
Чем занимается: директор правозащитного фонда

Я всю жизнь прожил в Петербурге, в 90-х годах начал заниматься бизнесом, был депутатом закса, потом работал в правительстве при губернаторе Яковлеве. Когда пришла Матвиенко, меня из правительства попросили: «Вы не наш человек — и поэтому уходите по-хорошему или будет по-плохому». Я ушел. Потом руководил государственными предприятиями, и ко мне попали материалы по одной коррупционной схеме в автодорожной сфере. Я стал это дело копать, оно было связано и с сыном Матвиенко, и с другими приближенными к ней чиновниками, в частности — вице-губернатором Полукеевым. Собранные материалы я отправил в Генеральную прокуратуру. Но реакция, к сожалению, получилась обратная: меня самого начали преследовать. В мой адрес стали поступать угрозы (звонили ­через знакомых, предупреждали, чтобы я уволился). Понял, что это серьезно и меня могут убить в любой момент. В течение последних месяцев восьми за мной и следили, и прослушивали меня постоянно. Пытались один раз из машины вынуть, но не получилось. Если бы я даже захотел, обратный ход делу было уже не дать. Ясно было, что нужно уезжать. Я сел в машину и уехал. Решил остаться в Англии, потому что Англия не выдает политических беженцев. Через полгода после отъезда меня сделали фигурантом того дела, которое я сам же и расследовал, и обвинили в крупных хищениях. Я был объявлен в розыск, хотя ни одного доказательства моей вины, естественно, не было.

Чтобы получить политическое убежище в Англии, нужно предоставить в Home Office материалы, подтверждающие, что тебя преследовали. Сейчас я директор международного правозащитного фонда, который мы недавно организовали со Львом Пономаревым. Помогаем политическим беженцам из России. Фонд ­существует за счет спонсорских пожертвований. Ну и у меня был свой небольшой капитал, который я заработал в России. Уже здесь я организовал небольшой бизнес, связанный с транспортными перевозками по Европе.

Я никогда не хотел уехать, это было абсолютно вынужденное решение. Конечно, вначале были проблемы, я практически не знал английского, пришлось на старости лет учить. Пособий никогда не просил, но если денег совсем нет, то люди могут обратиться в Job Center и попросить пособие — benefit. Некоторые стоят на учете в Центре занятости и получают бенефиты годами, им оплачивают аренду жилья и на жизнь дают деньги, но это считается неприличным, позорным. Люди вам никогда не скажут, что они на бенефите сидят. Сплоченной общины, как у литовцев или у пакистанцев, у русских нет. Мой круг общения основной — такие же политические беженцы. Я дружу с Буковским, мы частенько к нему ездим в Кембридж, собираемся, обсуждаем, что происходит. Конечно, я скучаю по родине. Есть желание вернуться, но я себе прекрасно отчет отдаю, что я смогу это сделать, только когда режим в стране сменится. Недавно к моим пожилым родителям приходила ФСБ с допросом — пытались узнать, где я, хотя им это прекрасно известно. Что это? Такой демонстративный акт устрашения.

Куда уехала: Йоханнесбург, ЮАР
Когда уехала: 2011
Чем занимается: развивает общественные пространства Йоханнесбурга

Переезд — это как рождение заново. Совершенно элементарные вещи — например, пожарить блины — оказываются очень сложной задачей: ты не понимаешь, какие тебе нужно дрожжи купить, подходит ли эта мука. Йоханнесбург вообще очень специфическое место. Здесь нет общественного транспорта как такового. А город устроен так, что все находится далеко друг от друга: после отмены апартеида центр Йоханнесбурга остался фактически брошенным. Условия жизни там не очень приятные: шумно, грязно и много мелкого воровства. Жить надо в пригороде — там лучше инфраструктура, воздух чище и есть парки. Там селятся белые, черные, индусы, мозамбикцы, бушмены, экспаты и китайцы. Районы совсем разные: тенистые, с частными домами, с домами повыше и без заборов вообще или так называемые gated community — закрытые кварталы со своими школами и магазинами, куда пускают только резидентов и их друзей и проверяют отпечатки пальцев. В таких живут горожане на сильной паранойе.

Здесь опасно. По улице вечером ходить просто нельзя. Так что, например, ­если мы с бойфрендом ссоримся — я вообще никуда не могу уехать. Не то чтобы по ночам на улицы выходят сотни убийц и маньяков, но тут и днем никто не ходит пешком. Впрочем, здесь цивилизованнее, чем в Москве, в сто раз: ресторанов и баров с вкусной едой и прекрасным вином очень много, замечательные театры, современное искусство. Просто из-за опасности и отсутствия общественного транспорта здесь даже поход в бар — очень сложное мероприятие. Местные на самом деле просто пьют, а потом садятся за руль, а мне не очень нравится водить пьяной. Поэтому поход в бар с подружками превращается в целую миссию: надо все организовать, вызвать такси, которое дорого стоит, потом всех собрать… Но такого отношения друг к другу людей, как здесь, я не встречала нигде. ­В свой первый же приезд в ЮАР еще в качестве гостьи я была на домашней вечеринке, мы делали барбекю, выпивали. Вдруг моему бойфренду звонит брат, говорит, что проколол колесо. И тут все — абсолютно все — встают и едут менять это колесо. Я была ­поражена. Сама в такой ситуации сказала бы: «Слушай, вызови какую-нибудь службу, колесо — это, вообще-то, не самая большая проблема».

Еще здесь люди — патриоты. Например, в ЮАР вся абсолютно еда произведена внутри страны — мясо, овощи, фрукты, вино… А крутость любого заведения в Йоханнесбурге определяется тем, ходят туда Die Antwoord или нет. Открылась парикмахерская — ой, там стригутся Die Antwoord! Появился новый модный дизайнер — ох, он делает костюмы для Die Antwoord! Думаю, патриотизм во многом объясняется тем, что отсюда достаточно сложно куда-либо уехать: любой билет, даже в соседнюю страну, стоит порядка $1500.

После переезда я занимаюсь развитием города Йоханнесбурга. Сейчас идет процесс возвращения людей в центр города. Только облагораживают Йоханнесбург не муниципалитет, а частные конторы. Любой может купить, условно говоря, 10 зданий и делать с ними что угодно — конструировать культурную среду или строить гипермаркет. Мы вот развиваем квартал примерно так же, как это происходит на «Красном Октябре». Die Antwoord, к слову, у нас уже были.

Куда уехал: Берлин, Германия
Когда уехал: 2010
Чем занимается: художник

Сейчас — пока Путин калитку не закрыл — уехать не проблема, сложно в другую страну въехать. Вот пример: я хочу жить и работать в Берлине, у меня есть деньги, и я знаю, что в Декларации прав человека написано про право на свободное перемещение. Какие мои действия? Я иду в немецкое посольство и говорю: «Хочу жить в Берлине». А мне отвечают: «Пшел вон отсюда». Потому что по правилам я должен принести приглашение от некоего немца, что он за меня ручается. Нужен счет в одном из немецких банков. И еще — как человеку, не связанному с Германий, оформить немецкий страховой полис минимум на полтора года? Как видите, механизм куда более сложный и изощренный, чем у русской ФМС. И вообще ФМС по сравнению с Ausländerbehörde (ведомство, которое занимается иностранцами. — Прим. ред.) — детский сад. Там любой вопрос можно решить бабками, здесь — нет. Потом я понял, что вся эта машина парадоксов — разумный фильтр: если ты действительно хочешь в Германию, то пойдешь до конца.

«А не уехать ли?» — мы с моей супругой и соавтором Викой впервые об этом задумались еще в 1996-м. Уже тогда 75% денег за работу мы получали с Запада, надо было просто решиться: переезжаем либо остаемся. Выбрали второй путь. Через несколько лет нами занимался Марат Гельман, а работы наши хранились в Третьяковской галерее. Примерно году в 2010-м я обнаружил себя на 24-м месте рейтинга авторитетности, который журнал «Артхроника» делает, и понял, что это потолок. И мы решили уехать в Берлин, где меня давно любят, потому что еще 1990-м я нарисовал на Берлинской стене Брежнева, целующегося с Хоннекером. Они были впервые нарисованы на стене моей квартиры в Москве. Зашел Пригов, посмотрел и сказал: «А вот хорошо бы эту работу на Берлинскую стену». Мы с ним посмеялись, а через четыре месяца я стоял у этой самой стены.

Так или иначе, теперь в Берлине меня знают все. Я этим редко пользуюсь. В последний раз, когда сдавал экзамен по языку. Два немца-экзаменатора спрашивают: «Чем вы занимаетесь?» — «Я художник», — отвечаю. «И что малюете?» Ну я и говорю: «Вы знаете, наверное, Брежнева и Хоннекера на Берлинской стене». Тут они оба чуть не падают со стульев — экзамен сдан. И так с кем угодно: с водителем такси, в ресторане, с соседом по лестничной клетке. «Братский поцелуй» — один из фетишей мирового искусства, про который знают несколько миллиардов человек. Это уже в некотором смысле предлог для получения вида на жительство, разве нет? Несмотря на это, у меня, моей жены Вики и нашего 14-летнего сына трехгодичный вид на жительство заканчивается 1 сентября. Хотим его продлить, но захочет ли того же немецкая сторона, большой вопрос. Мы уже подготовили все документы, заплатили адвокату и советнику по налогам, оплатили первую половину налогов и ждем следующую квитанцию. Записались на 18 июня на интервью в Ausländerbehörde. Придем туда и скажем, что хотим остаться. По-немецки это звучит так: «Die Aufenthaltserlaubnis», то есть «хочу получить право на долгосрочное проживание». Если откажут, будем ругаться. Мы — добропорядочные бюргеры. Не получаем никаких пособий, сами зарабатываем деньги и платим налоги. Просто так мы не сдадимся.

Куда уехала: Вашингтон, США
Когда уехала: 2012
Чем занимается: уборщица

Всю свою сознательную жизнь я работала на телевидении. Родилась и выросла в Бийске Алтайского края: сначала там на местном канале работала, потом переехала в Новосибирск. У меня была мечта — заниматься журналистскими расследованиями, я рвалась на федеральный уровень. Многим готова была пожертвовать. Первые дни в Новосибирске на вокзале жила, потому что на работу меня взяли сразу же, но на зарплату в 3 тысячи рублей комнату нельзя было снять. Работала я на канале, который потом закрыл местный губернатор. Занималась расследованиями. В 2003 или 2004 году я занималась рядовым случаем: в одном из ночных клубов города убили парня, который заступился за свою сестру. Убийца — правая рука главаря некой группировки, на нее в Новосибирске все завязано. Его посадили, но через два года выпустили, якобы по состоянию здоровья. Я нашла врача, который его выпустил, нашла самого человека, который рассказывал, как ему на зону привозили девочек и машины, чтобы он покатался. После этого репортажа на меня напали с ножом. Но через два дня я уже делала материал про то, как убивают детей в новосибирской психиатрической больнице. Потом я переехала в Питер, сначала работала в Агентстве журналистских расследований, но там была очень маленькая зарплата. Перешла на Пятый канал, делала передачу «Настоящий герой». Потом меня позвали в «ВИД» — и я переехала в Москву. Работала на «Жди меня», но там мне было скучно: сопли, слюни, слезы, а мне хотелось рыть землю носом, мне хотелось правды, мне хотелось помогать людям. Я ушла в «Человек и закон». Там я занималась тем, чем хотела, но часто ко мне подходили и говорили, как должен выглядеть материал. Потом и круг тем начал сужать­ся. Я столкнулась с этим, когда хотела сделать расследование про педофилов, но на Первом канале всем известно, что Константин Львович это не поддерживает. В конце 2008 года, в разгар кризиса, я впервые оказалась в США — до этого никогда за границу я не выезжала. Приехала работать в телешоу «Русские теноры» и осталась месяцев на восемь. Сначала думала, что буду безумно скучать по работе, но, наоборот, почувствовала себя гораздо спокойнее. Вернувшись в Москву, устроилась на НТВ в «ЧП. Расследование», но там нужно было делать заказные материалы, и я быстро ушла. Передача, в которой я работала перед уходом, на­зывалась «Последнее слово». Ее закрыли по политическим мотивам. Мы сняли программу про национальный вопрос, ее анонс до сих пор есть в интернете, и, как это водится, после эфира на Владивосток начальству позвонили с «кирпичного заводика» — из Кремля, и Кулистиков нагнул всех. Окончательно передачу закрыли после программы «Герои России» — она была про людей, которым никто звезд не давал, но они борются на местах с произволом чиновников. После этого меня подкосило. Я поняла, что не могу ничего говорить, не могу никому помочь. Толком не понимала, что я должна делать. Я еще полупринудительно поработала на каких-то реалити-шоу, на передаче «Брачное агентство Николая Баскова» — деньги надо было как-то зарабатывать. Ну вы понимаете, это удовольствие ниже среднего. Я поняла, что свою семью завести я не смогу, жилья нет — зачем в этой стране рожать? Зачем там жить? Куда мне — на телеканал «Дождь» идти? Так там своих полно. И я очень не хочу возвращаться и надеюсь, что этого никогда не произойдет.

Десять месяцев назад уехала в Америку. Поехала не одна — пригласила с собой подругу еще из Бийска, и она неожиданно быстро согласилась. Мы устроились уборщицами в отель напротив Белого дома. Кроме нас двоих в этом отеле работали только черные и мексиканцы. Нам платили 4,5 доллара за комнату, черным с разрешением на работу платили по часам, так у нас было в день по 22–24 комнаты, а у них по восемь. Нас стали ставить черным в пример. Постоянные клиенты отеля оставляли неплохие чаевые, чаевые у нас стали воровать — ключи-то у всех одинаковые. Когда мы подняли этот вопрос, нас просто слили из отеля. Здесь, наоборот, скорее белых прижимают. Там, где я поселилась, — 80% черных, которые живут на велфер. Они заводят кучу детей, потому что на каждого дают неплохое пособие. Сейчас я продолжаю убирать, у меня свои постоянные клиенты, я занята 5–6 дней в неделю и работаю уже на себя.

Мне мама всегда говорит: «Аня, ну это же твоя страна, твоих дедов за эту страну убивали». Один дед у меня до Берлина дошел, второй — энкавэдэшник, был в личной охране Сталина, потом его на фронт списали. Я все понимаю, но мне так больно за эту страну, что жить я в ней не хочу. Мне нелегко было в 32 года начать жизнь с нуля. Но я понимала, что, сколько бы я ни тянула, будущего в этой стране у меня нет. Да, я променяла карьеру и мечту на спокойную, свободную жизнь. Но даже если ты здесь работаешь уборщицей, отношение людей к тебе здесь лучше, чем к кому бы то ни было в России. Америка — страна эмигрантов, здесь все с этого начинали.

Я буду подавать, скорее всего, на политическое убежище. Сейчас проблема только в деньгах — нужно нанять адвоката. Все шансы у меня есть. По количеству и тематике материалов, которые я делала на телевидении, я могу рассчитывать на этот статус. Я говорю по-английски, но далеко не идеально. То есть пойти работать на телевидение я бы не смогла. Но политическим беженцам государство оплачивает и медицинскую страховку, и обучение языку, и половину стоимости аренды квартиры.

Куда уехал: Люксембург, Люксембург
Когда уехал: 2010
Чем занимается: студент

Моя нынешняя девушка Симона как раз из Люксембурга, но познакомились мы в Сибири: я заканчивал университет в Новосибирске, а она учила русский. В итоге стало понятно, что в Москве карьера мне не светит. Подвернулась возможность учиться в Люксембурге, и я уехал. Думал, удастся вместе с девушкой пожить. Но не получилось. Она переехала в Бейрут, преподает там балет и танцует в местной ливанской компании. Симона мне даже уже предлагала: «У нас недостаток парней, приезжай, флаг тебе дадим, будешь стоять с краю сцены махать». А жить Симона в Люксембурге не хочет, потому что это не очень-то студенческая и молодежная страна. Друзья, когда узнали, что я решил ехать в Люксембург, говорили: «Ну куда ты едешь? Сопьешься там еще от скуки». В Люксембурге живут одни пожилые люди и дети. Я как-то читал книгу, где Европа сравнивалась с домом престарелых, применительно к Люксембургу это довольно точно. Здесь все подстрижено, чистенько, идеально — рай для благополучной старости. Первое время я жил у родителей своей девушки. Они очень мне помогли, когда я сюда приехал, — постарались помочь обустроиться. Знакомили меня с друзьями своими как настоящего члена семьи. Пальцем на меня здесь не показывали, но определенный интерес был. Хотя Люксембург — страна, привыкшая к иностранцам. Вот если бы я Симону привез в Юргу, тогда бы весь город высыпал на иностранку посмотреть.

Куда уехал: Лима, Перу
Когда уехал: 2011
Чем занимается: открыл продюсерский центр

Сразу хочу оговориться, я не очень понимаю значение слова «эмигрант» сейчас, когда можно земной шар облететь за сутки, а работать дистанционно, при помощи интернета. Я не сжигал мостов, моя компания прекрасно работает в России. Люблю Москву, но жить в ней не очень комфортно. Здесь, в Перу, стране, которую многие до сих пор называют третьим миром (ужасно это смешно), ты реально видишь, куда идут налоги. Лима — цветущий город, который находится практически в пустыне, хоть и на берегу океана. На улицах много инвалидов-колясочников: пандусы у каждого тротуара и все новые дома оборудованы подъемниками. Я видел в парке охранника-инвалида на коляске.

Особых сложностей ни с переездом, ни с визой не было. Непросто было снять квартиру. Перуанцы — недоверчивые, им нужен целый список гарантий, желательно от местных. Мы нашли квартиру, встретились с хозяйкой, договорились о цене. На следующий день позвонила женщина из агентства с вопросом, а есть ли у нас гражданство. Я говорю: «Нет, но есть компания, поручители…» «Нужна справка о доходах». Сделали. Отослали. «А справка о доходах ваших поручителей?» Сделали. Отослали. «Хозяйка требует справку о доходах вашей жены». Так продолжается около двух недель. «Очень хорошо, но все-таки вы не местные и хозяйка требует двойную сумму депозита и оплату за полгода». Договорились. «Прекрасно, я вам завтра перезвоню». На следующий день звонок: «Все отлично, но у нас только один вопрос, есть ли у вас гражданство?»

Куда уехала: Нью-Йорк, США
Когда уехала: 2012
Чем занимается: администратор в ресторане

Мы с мужем приземлились в Нью-Йорке 31 мая 2012 года — с туристическими визами сроком на полгода и готовые на все, чтобы остаться. Заранее знали, что первое время не сможем работать по специальности. Так и вышло. Я, экономист с лингвистическим образованием, работаю администратором в рыбном еврейском ресторане, а Сережа — спортсмен — водителем в русской фирме. Получаем минимальные заработные платы — я две тысячи, он две пятьсот, — но при этом можем позволить себе абсолютно все. Отпуск в горах, прыжки с парашютом, морепродукты каждый день. Креветки, кальмары, семга обязательно, крабы, омарчиков пара всегда в холодильнике есть. Сейчас вот жду в гости бывших учеников из Ульяновска — считаю, что они должны увидеть Америку и сами решить, где хотят жить. Я почему про детей заговорила? Работая репетитором, я просматривала учебники и не понимала, как их Министерство образования вообще пропустило. Это же кошмар! А как могли запретить американским семьям усыновлять российских детишек, которые вообще никому не нужны? Это же безумие! По большому счету я эмигрировала ради своих будущих детей. Хочу, чтобы они росли в стране с самыми великими возможностями. У нас с Сережей, разумеется, все будет хорошо. Уже есть адвокат, который работает над нашим миграционным делом, — совсем скоро мы будем жить в Америке легально.

Куда уехала: Паттайя, Таиланд
Когда уехала: 2009
Чем занимается: домохозяйка

Мы на велосипедах ездили из Москвы в Карелию и на Алтай. В одной из таких поездок я познакомилась с мужем. Оба решили уволиться и поехать автостопом. План был такой: на Байкал, в Монголию, через Китай в Лаос, Камбоджу, Таиланд, Малайзию, спуститься до экватора, до Индонезии, дальше через Индию — Пакистан — Иран попасть в Турцию и вернуться через Украину. Распечатали карту со стрелочками, чтобы показывать водителям, куда мы направляемся, взяли ­немного денег. Когда ты на дороге, отношение к тебе совсем другое, не то что в Москве. В небогатой Монголии не было и случая, чтобы нас не позвали в юрту, не накормили хлебом и сыром. В Китае представление о помощи иностранцам примерно такое: отвезти их в милицию. Там запрещено оставлять иностранцев у себя дома на ночь. Однажды нас подвозил местный бизнесмен, заселил нас в шикарную гостиницу, привез к себе на производство какой-то плитки и пытался через «Гугл-переводчик» обсудить с нами план захвата российского рынка керамики. В Камбодже я узнала, что беременна, и мы поняли, что наш трехлетний автостоп отменяется. Встретили других русских стопщиков, вписались в какой-то дом на Паттайе. Муж быстро нашел работу гидом и стал получать около 40000– 50000 рублей в месяц — жизнь там в разы дешевле, чем в Москве. Рожать я тоже решила там.

Мой муж за два года пришел к собственному бизнесу, у него свой сайт — «Энциклопедия страны улыбок». Плюс он партнер интернет-магазина тайской медицины. Мы квартиру снимаем, но многие покупают. Русские зарабатывают, ­понятно, туризмом, недвижимостью, открывают рестораны. Очень популярны ­наши молочные продукты — сливки, ряженка, сметана, снежок, притом не только у русских. Местные помешаны на еде, она для них важнее алкоголя и наркотиков. Тайцы недолюбливают русских туристов, их агрессия им непонятна. И еще тут нет практики нагнетать информационный фон: вот было наводнение в Бангкоке, так из русской прессы казалось, что тут творился хаос и ад. Для тайской прессы это был, наоборот, способ подчеркнуть единение нации.

Мы вряд ли останемся здесь навсегда — для начала переедем на север страны, в Чиангмай. Это древний город, где больше красоты, больше музеев и, главное, прохладнее. В идеале мне бы хотелось жить в Карелии и вернуться, может быть, к охране водных биоресурсов. Но чего я для дочки точно не хочу — это чтобы она училась в русской средней школе. Как сейчас помню: 10 лет просиживаешь штаны, глядя в окно, и ничего полезного не узнаешь. Мой муж первые классы учился в деревне в Смоленской области, там и то было больше пользы. Учитель биологии водил их в сад, они сами прививали яблони, учили названия птиц, ­деревьев и трав. Это гораздо полезнее, чем мои уроки, где мы зубрили — условно — различия между лютиковыми и бобовыми. Я хочу, чтобы моя дочка знала весь мир. Поэтому мы дадим ей домашнее образование, а там, где не справимся сами, будем находить репетиторов. И когда придет время изучать, например, Древний Рим, значит, мы на полгода поедем путешествовать по бывшим римским провинциям, чтобы она увидела их своими глазами.

Куда уехала: Лос-Анджелес, США
Когда уехала: 2011
Чем занимается: кинопродюсер

Ехала за мечтой — не ради того чтобы весело жить в хорошем климате. Никогда до этого вообще не бывала в Америке — просто знала, что я еду в Мекку кинематографа. Те, кто ставит себе задачу остаться, конечно, работу находят — незави­симо от национальности. При хорошем английском языке она роли не играет. У кого кишка тонка, те сваливают через пару лет. Надо принять тот факт, что в Америке придется начинать с нуля, каких бы высот ты ни добился на родине. Год-два придется работать бесплатно. Надо все свои амбиции себе засунуть в жопу — но не очень надолго и не очень глубоко. Есть русские, которые ведут себя как короли мира, чем вызывают у американцев небывалое раздражение. У таких ничего не получится — какими бы талантливыми, крутыми и богатыми они ни были. Самое первое, что говорят все преподаватели: «Никто не захочет работать с … (нецензурное слово, обозначающее неумного человека, который говорит или делает не то, что следует, с 9 апреля 2013 года запрещенное к печати Государственной думой Российской Федерации. — Прим. ред.)». Если ты … (нецензурное слово, обозначающее неумного человека, который говорит или делает не то, что следует, с 9 апреля 2013 года запрещенное к печати Государственной думой Российской Федерации. — Прим. ред.), то ты здесь не продержишься. Если ты хочешь тут остаться, тебе придется играть по их правилам. Систему не сломать, и она работает как часы. Мне звонят мои бывшие коллеги из Москвы: «Ой, у нас такая проблема. У нас есть бабки, но вообще нет сценариев. Что делать?» А у меня сценариев ­сотни лежат, бабок только нет.

Я не знаю, как это вышло, но я больше себя внутри чувствую американцем, чем русским. Люблю порядок, чтобы было все по плану. Очень не люблю людей, которые пытаются идти в обход правил. В Москве, если человек опаздывает на 15 минут, он даже не считает нужным предупредить. Здесь опоздание на 15 минут — оскорбление.

Меня что больше всего бесило в России? Бесконечное чувство несправедливости. Здесь такого чувства не возникает, а если возникает, то все вопросы очень быстро разрешаются. У меня здесь есть друг очень близкий, Гэри. Он восхищается Россией, съездил в Москву и Питер — зимой, чтобы колорит прочувствовать. Я спрашиваю: «В чем главное отличие?» Он говорит: «Нам всем друг на друга насрать — что русским, что американцам, что китайцам. Но в Америке мы стесняемся это показывать, а в России не стесняются».

Чисто с эмоциональной точки зрения мне хочется вернуться домой. Переехать — физически — раз плюнуть. Поступить в институт или даже найти работу с российским образованием здесь реально. Но ты оказываешься на другой пла­нете — непривязанным, незаземленным. В Москве у меня есть якоря — семья, друзья, моя бывшая работа, бывшие бойфренды. А здесь ты как шарик в вакууме — болтаешься туда-сюда. Я сейчас жду, как это ощущение будет трансформироваться. Все говорят, что первые два года — самые сложные. Если я пойму, что у меня не получается почувствовать себя частью целого здесь, тогда я вернусь.