Герой Шамиль Аляутдинов

Профессия Имам-хатыб Московской мемориальной мечети, бизнес-тренер

Что сделал Видеопроповеди, ­мотивационный нон-фикшн, сайт umma.ru

— Я не считаю, что «мусульманин» означает «террорист», но большинство террористов прикрываются исламом. Немусульманин не может не обратить свое внимание на это. Почему так происходит?

— Отвечу цитатой из книги Нассима Талеба «Черный лебедь»: «Многие путают утверждение «почти все террористы — мусульмане» с утверждением «почти все мусульмане — террористы». Предположим, первое — правда, и 99% террористов — мусульмане. Но это означает, что только 0,001% мусульман — террористы, поскольку мусульман в мире больше миллиарда, а террористов, допустим, десять тысяч, один на сто тысяч человек. Эта логическая ошибка заставляет вас без вашего ведома, то есть бессознательно, преувеличивать вероятность того, что случайно ­взятый мусульманин, скажем, в возрасте от 15 до 50 лет окажется террористом, примерно в пятьдесят тысяч раз». А термины «исламизм» и «исламский терроризм», появившиеся лишь лет двадцать назад, тогда как вся мусульманская культура имеет 14-вековую историю, несут в себе даже большую погрешность, ассоциативно увязывая очевидное зло и насилие с каждым, кто исповедует ислам. Вроде бы СМИ выступают против терроризма, но на деле выходит его массовая пропаганда. Уничтожили какого-нибудь террориста, и весь рунет завален рассказами о нем: где родился, где учился, что взрывал, какой большой и важный. Видит это молодой, еще до конца не определившийся россиянин и может сделать вывод, что место главного героя свободно. Убивай — и станешь знаменитым, да и в рай попадешь. Разве плохо?

— Тогда как, к примеру, надлежит относиться правоверному мусульманину к ИГИЛ?

— Ни для кого не секрет, что ИГИЛ появилось, после того как Ирак и Ливия лишились своих президентов, а Запад при этом активно финан­сировал военную оппозицию. С режимом президента Сирии Асада такой сценарий не удался, но получилось отбить у него часть территории. В итоге на тех территориях, которые оказались неподконтрольными, стали собираться преступники самых разных мастей со всего мира, они получали хорошее вооружение и лицензию на убийство. Европа под предводительством президента Франции Саркози активно выделяла сотни миллионов долларов с замороженных счетов Каддафи на финансирование оппозиции, выступившей с оружием против него. Та же самая ис­тория была с «Аль-Каидой», которая родилась на территории Афганистана во времена конфликта между США и Советским Союзом.

— Но почему мусульманские священнослужители не выступают с громкими опровержениями?

— Мусульманам и мусульманскому богословию крайне сложно противопоставлять что-либо столь хорошо информационно и финансово поддерживаемым радикалам. Например, англоязычная Би-би-си каждые 15 минут говорит о «джихаде» и об «исламском терроризме», внушая современному молодому поколению мусульман, что такой стиль жизни и является истинно исламским. На таких акцентах выросло целое поколение, живой тому пример — последний теракт во Франции, который был совершен молодыми людьми, родившимися и выросшими в этом европейском государстве. Именно информационная политика последних 20 лет убедила их в том, что насилие — это и есть ислам. На данном историческом этапе мусульманское богословие проиграло в информационном противостоянии. Будем надеять­ся, что в будущем все-таки удастся переломить ситуацию в пользу веры, добра, благочестия и созидания.

— Вы считаетесь едва ли не самым либеральным имамом Москвы; комментаторы в интернете по многим вопросам с вами не согласны. Вы, к примеру, говорите, что борода мусульманину необязательна, музыку слушать можно, а вежливо поздравить с праздником человека другой веры и культуры не грех.

— Я профессионально занимаюсь богословием более 20 лет. То, что я говорю, обосновано Кораном и Сунной. А мнения людей, строящих их на стереотипах, на обрывках знаний, полученных в интернете, либо изучающих мусульманское богословие под определенным идеологическим углом, фанатично следующих понравившемуся ­темпераменту, натуре или образу жизни, меня не интересуют. Я не политик, старающийся всем угодить, тем более когда это касается многомиллионной интернет-аудитории, а богослов, работающий ежедневно с арабскими первоисточниками. Я провожу параллели с современностью, к примеру, многие годы увлекаюсь психологией и нейробиологией. Я не загоняю своих читателей и слушателей в мирок собственных стереотипов, а делюсь с ними знаниями, предлагаю пути познания себя, мира вокруг и вечности. К тому же являюсь верующим человеком, четко понимающим, что Бог все слышит, видит и обо всем знает, и мне отвечать пред ним за правильность слов и действий в Судный день.

— Но вы часто сталкиваетесь с негативом консервативных верующих лицом к лицу?

— Лицом к лицу не сталкиваюсь. Не согласиться со мной, а тем более как-то оскорбить, осмеливаются лишь на просторах интернета, где всякий неуч может почувствовать себя всесильным, получив вместо обычных двадцати лайков все сто.

— Тут, наверное, дело в том, что ислам подразумевает практически бесконечную возможность интерпретации. А вы интерпретируете чересчур вольно.

— Не совсем. Есть основополагающие вещи, к которым относятся, например, столпы веры и религиозной практики. Среди столпов веры есть наиглавнейшее положение о том, что Бог один, и никак невозможно сформулировать мнение о том, что их два. В религиозной практике есть, например, ежедневная пятикратная молитва, и как бы кто ни старался, он не сможет доказать, что обязательных молитв в каждом дне шесть. При этом присутствует огромное пространство для научных усилий профессиональных богословов, где они могут высказывать свои мнения и интерпретации. Мнения, подходы и ин­терпретации зависят в том числе от времени, места, обстоятельств, но они должны иметь обоснование в Коране и Сунне, как минимум соответствовать их общим правилам и принципам морали, нравственности.

— Вы ведете видеоблог, посвященный исламу, на своем сайте. Кроме ваших видео на YouTube есть сотни советов мусульманам по самым, на первый взгляд, мелким поводам. Почему у верующих есть такой большой запрос на ответы на самые бытовые вопросы?

— Ислам, его правила и принципы — это повседневная жизнь, а потому и возникают вопросы. Благоразумный человек всегда старается совершенствоваться, становиться более правильным, благонравным и приносящим пользу. Коран и Сунна при верном применении их смыслов очень помогают верующему в этом.

— Статистика по количеству мусульман, ­живущих в Москве, сильно различается: офи­циальная перепись дает цифру в 300 000, имамы мечетей предпочитают говорить о 2–3 мил­лионах.

— Действительно, из числа москвичей — более миллиона. С гостями столицы — несколько миллионов. Все это знают и понимают, но такие официальные цифры невыгодны властям. Да и зачем вообще считать, и без того ясно, что мусульман очень много и в Москве, и в России в целом. Говоря последнее, я имею в виду граждан России.

— Если в Москве так много мусульман, почему исламской культуры на улицах не видно. Чем Москва отличается от Парижского региона, где, по некоторым подсчетам, проживают до двух миллионов мусульман и улицы наводнены халяльными ресторанами?

— Очень большое влияние оказал период ­коммунизма — 70 лет! Все, что касалось религии, выжигалось каленым железом еще на самом начальном этапе становления атеистического коммунизма. Практически все татарские имамы и богословы после революции 1917 года были сосланы в Сибирь либо расстреляны. Целое поколение родилось и выросло без мусульманских ценностей. И это не только у татар, но и у всех мусульманских народов России. Конечно же, в этот сложный период для религии пострадали все традиционные конфессии России, но после развала Советского Союза православие имело значительно больше шансов быстро восстановить свои позиции, нежели ислам.

— В советское время в Москве существовала мусульманская община?

— Существовала, просто о тех временах забыли. Я сам своими глазами видел в 1980-е годы реки людей, заполнявших территорию вокруг Московской соборной мечети и подходы к ней на Курбан-байрам и Ураза-байрам.

— Исторически основой мусульманского ­сообщества в Москве были татары, сегодня же большинство верующих — иммигранты из Средней Азии и с Кавказа. Я слышал, что молодые ­татары перенимают привычки и обычаи кавказских мусульман, которые даже молятся чуть-чуть по-другому.

— Не соглашусь с тем, что подобное происходит массово. А отдельные случаи — результат стирания границ посредством массмедиа и миграции. Но с точки зрения мусульманских канонов в этом нет ничего страшного, а тем более опасного.

— Есть данные, что только 10 процентов московских мусульман посещают мечети. Можно ли назвать не посещающих мечеть «светскими мусульманами»?

— В исламе нет разделения на светское и духовное, как, например, в христианстве. В исламе нет монашества и отрешенности от повседневной жизни. А потому если человек считает себя хотя бы немного мусульманином, знает постулаты веры и религиозной практики, понимает, что Бог один, тогда он уже мусульманин и нет необходимости добавлять к этому «светский».

— Тогда что вообще значит быть мусульманином в мегаполисе?

— Это значит не потеряться в бесконечном хаосе вопросов и проблем. Это значит уметь останавливаться 5 раз в сутки, дабы с душевным спокойствием предстать пред Богом на несколько минут и к концу молитвы отсеять второстепенное от главного. Это значит находить время для семьи и духовного развития детей, давая им четкие ориентиры, правила и принципы, на которые они могут опираться, отделяя зло от добра. Это значит находить время для пятничной и праздничной молитв, хотя бы в выходные дни и отпуска. Это значит найти свое место и внести созидательный вклад в то общество, в котором живешь. Это значит не забывать в своих молитвах о предках и заботиться, совершая конкретные положительные дела, о потомках. Это значит стараться быть лучшим, используя огромный потенциал веры и безграничную Божью милость. Это значит трудиться на все сто процентов, делать все от тебя зависящее, а в том, что кажется невозможным, полагаться на Бога.

— Хорошо, а как же шариат, который зачастую противоречит государственным законам? К примеру, многоженство?

— Каноны исламского законодательства о браке исходят из того, что наиболее разумным, со­ответствующим религиозным представлениям о богобоязненности и благочестии является моно­гамный брак. Наличие второй, третьей или четвертой жены — каноническое исключение, ­которое снисходительно допускается исламским брачным правом, но обуславливается рядом возможных обстоятельств. Шариат не содержит призывов к полигамии и не считает ее обязательной. Человек, намеревающийся создать вторую семью, должен учесть все общественные нюансы, а также понимать, что женщина-мусульманка имеет опекуна, будь то отец, брат или другой близкий человек, который, если он сознательный, так просто не отдаст ее второй женой.

— Со стороны кажется, что с женой в исламе обращаются как с собственностью.

— Женщина в исламе уважаема. Кроме того, при заключении брака одним из главных условий является выплата махра (ценного свадебного подарка. — Прим. ред.), следовательно, женясь второй раз, муж должен не только обеспечить вторую семью всем необходимым, но и выплатить ценный (по его возможностям) махр. Например, в Коране упоминается махр в размере 45 кг золота. Отме­чу, что это безвозмездный дар жениха невесте, о чем также сказано в Коране. К тому же желательно, чтобы жены жили в разных квартирах, домах, — это Сунна. Причем квартиры должны быть совершенно идентичной стоимости, одинаковыми по площади и дизайну. Только в наших российских условиях могут встречаться случаи, когда две жены ютятся в однокомнатной квартире. К детям от разных жен также должно сохраняться равное отношение: например, нельзя ­одному ребенку подарить подарок, а другого оставить без ничего — необходимо равенство во внимании. У нас в России мусульманской культуры семьи обычно нет даже по отношению к одной жене, что уж говорить о двух… Муж может спокойно позволять себе гулять на стороне; не заботясь о завтрашнем дне, спокойно лежать на диване, смотря телевизор, а жена будет работать. За советский период женщину почти превратили в мужчину. Перестройка только укрепила такое положение дел, так как многие мужчины быстро сдавались перед проблемами, уходили в монастырь либо ударялись в радикализм, женщинам же приходилось все взваливать на свои хрупкие плечи. В итоге так получилось, что мужчина-мусульманин еще до конца не сформировался, что остается проблемой как мусульман, так и христиан. В арабском мире такое явление редко, так как женщины знают свои права и они защищены исламским ­законодательством. При разводе они даже в са­мом крайнем случае без материального достатка и жилья не останутся. У нас же грань между тем, чтобы иметь любовницу, и тем, чтобы иметь вторую жену, очень тонка. Люди не понимают, что значит завести вторую семью.

— С одной стороны, от мусульманского мира выступаете вы и другие либеральные священнослужители, с другой, как видится мне, Рамзан Кадыров. Мне, как немусульманину, кажется, что Кадыров высказывается радикально, к примеру, когда речь идет о ситуации с газетой «Шарли».

— Я к Рамзану Кадырову отношусь с уважением, обращая внимание на его конкретные дела. В нашем обществе, как и в мире в целом, очень мало политиков, которые по-настоящему заботятся о народе, простых людях. Он, на мой взгляд, относится именно к этому меньшинству сильных лидеров.

— Кадыров во многих мировых проблемах ­обвиняет США. Почему? Насколько полезно ­винить во всем внешнюю силу?

— Афганистан, Ирак, Ливия, Сирия… Список можно продолжить. Разжигание внутренних противоречий и военное вмешательство. Разве кто-то может сомневаться в том, что за всеми этими реками крови, миллионами беженцев и полной разрухой, являющейся благоприятной почвой для гражданских войн, насилия и радикализма, стоят США и Великобритания?!

— Около недели назад стало известно, что российский актер Вадим Дорофеев уехал воевать за ИГИЛ. Я читал, что вы пытались отговорить Дорофеева уходить в ИГИЛ.

— Я с ним не был знаком лично. Услышал об этом человеке примерно месяца два назад, когда один из наших прихожан рассказал, как его знакомый попал под влияние людей, вербующих в Сирию; рассказал о том, что парень уже на границе с Сирией и многочисленные доказательст­ва и старания переубедить его никак не помогли. Он просил у меня каких-то дополнительных ар­гументов, дабы спасти парня. Я ответил, что ­если он уже дошел до такой степени анализа ­происходящего, то есть разрушительные вирусы трансформировали его мозг таким образом, что он увидел перспективы собственной жизни в войне, то на данной стадии чем-либо помочь ему невозможно. Также из разговора я понял, что парень уже давно жил в долг, нигде не работал, а потому сделал для себя вывод: такое отношение к собственной жизни стало для него выходом из финансового — и не только — тупика, в котором он оказался.

Александра

19 лет, студентка РАНХиГС

Мой дедушка был священником, принявшим монашеский сан, а мои родители — уже очень светскими православными. Конечно, меня крестили в детстве, как положено, несколько раз водили в церковь. А в 11-м классе я познакомилась с молодым человеком старше меня — одновременно успешным бизнесменом и глубоко верующим. Для меня это стало шоком: в моем сознании религия и мирская жизнь были разграничены. Мы разговаривали, я рассказывала про православие, а он — про ислам. И я видела, что того, с чем я не была согласна в православии, в исламе как раз не было.

В исламе нет обрядности и нет атрибутики — условно, не нужно носить крестик. Ислам лишен национальной составляющей. Если католик придет на службу в православную церковь, он мало что поймет — в том числе его ли это вообще ре­лигия. А если я зайду в мечеть в Египте, Турции, Саудовской Аравии, то пойму все. В исламе нет посредничества. В христианстве ты молишься святым, чтобы они передали твои молитвы, — для меня это всегда было загадкой. Если ты веришь в Бога, если ты признаешь, что есть Бог, который над тобой стоит, почему ты не можешь молиться именно ему? У меня недавно родилась сестренка, ее назвали Матроной. Я говорю: «Почему Матроной?» Мама отвечает: «Я молилась, когда была беременная, святой Матроне». «А в чем проблема молиться Богу?» — «Так быстрее доходит». — «С чего ты взяла? Откуда информация, что так быстрее доходит? Это можно как-то измерить?» На мой взгляд, это какое-то язычество! Меня ­крестили в честь Александры Федоровны, последней императрицы. И я не уверена, что она была в чем-то лучше меня: да, она была убита большевиками, но не за православную веру, а просто потому, что она была из монаршей семьи. Может быть, она действительно была прекрасной женщиной, светлой, чистой, но чем она лучше других, погибавших от рук большевиков за веру и оставшихся неизвестными? Вещи, которые привнес в религию человек, мне непонятны, я не готова им следовать, и поэтому я не могла быть православной. И при этом мне кажется абсолютно понятной концепция Бога в исламе: Бог один, он не был рожден, он посылал на землю пророков.

Я приняла ислам, и вскоре после этого мы c молодым человеком поженились. Конечно, мое обращение связано с ним — он открыл мне ислам, но даже если мы разведемся, вера никуда не уйдет.

Специальных мест для намаза в Москве нет, и это печально. Если молитва вот-вот начнется, я ищу какой-нибудь халяльный магазинчик и спрашиваю: «Можно ли у вас в подсобке сделать ­намаз?» На рынке легко найти дяденьку-узбека в тюбетейке и попроситься сделать намаз за прилавком. В кафе «Урюк» или «Чайхоне №1», какими бы светскими они ни были, люди часто молятся. На «Лубянке» в «Наутилусе» есть магазин мусульманской одежды Irada, там всегда позволяют сделать намаз или просто зайти в любой торговый центр и помолиться в примерочной. К тому же сейчас есть приложения в телефоне для мусульман: одно подсказывает время намаза, другое ­указывает направление.

К учебе ислам меня еще больше подстегивает: хочется бороться со стереотипами, что мусульманки безграмотные и не работают, а только сидят дома и нянчат детей. У нас в семье наоборот — муж меня поддразнивает: «Бросишь учебу — перестану тебя уважать. Ты должна ходить на все пары». Я как-то не сдала математику с первого раза, огорчилась ужасно и начала про себя бормотать: «Блин, еще и муж расстроится». Это услышал мой преподаватель и спрашивает: «Он что, вас бьет?!» Я такая: «Что? Господи, нет!» И воображаю себе: «Неужели они в самом деле считают, что, если я мусульманка, значит, меня избивают дома? Какой кошмар!» При этом учебу я, честно говоря, воспринимаю не как вложение в будущую профессию, а скорее как способ содержать мой брак в должном виде, быть интеллектуально подпитанной. Мой муж — очень образованный человек, и не хочется быть дурочкой, которая только и может что спросить: «Что тебе приготовить на обед?» Я даже думаю, что идея многоженства меня не смущает: наоборот, мне нужно личное пространство, мне нужно, чтобы мне было о чем поговорить с мужем. Когда вы общаетесь каждый день, вы можете уже все рассказать или все обсудить. Мне нужны дни, когда я могу просто сидеть, читать и смотреть документальные фильмы.

Якуб

бизнесмен, 31 год

Мама ходила по квартире и звала меня. Но я не мог прервать молитву. Она зашла в комнату, увидела меня стоящим на коврике для намаза и молча закрыла дверь. Подойдя к моей жене, она спросила: «Что он там делает? Надеюсь, йогой занимается?» — «На самом деле он принял ислам», — ответила супруга. Скрывать мою новую религию от родителей получилось недолго. Мама была в шоке.

«Зачем ты сделал это?»

Я отвечал на этот вопрос так часто, что не уверен, совпадает ли моя позиция сегодня с моей ­позицией несколько лет назад. Это долгий путь. Ислам принимают не только после душевных ­потрясений или депрессии. Иногда ислам — это естественное решение для думающих людей, которые ищут живого общения с Богом.

Однажды я ехал в машине в Оптину пустынь. Мы искали старца Илия, одного из самых мудрых православных духовников. Я хотел порвать с праздной жизнью молодого обеспеченного москвича — травка, ночные клубы, дни, которые невозможно отличить друг от друга. Мне это надоело. Всегда ощущая присутствие Бога, я хотел облечь свои чувства в религиозную оболочку. Супруга была православной, и я собирался креститься. Я неплохо знал Библию, но несколько вопросов не давали мне покоя. Я не был уверен, что мой выбор правильный.

Отец Илий должен был помочь мне. Но его не оказалась на месте, и со мной согласился по­говорить батюшка, его заместитель. В середине диалога я хотел уйти — пожилой, неприметный брюнет не смотрел мне в глаза, разговаривал шаблонными фразами. Я же ждал интимной связи с этим человеком, ведь через него в меня должен снизойти Святой Дух. Он должен был попытаться понять меня, заглянуть мне в душу, а не устало повторять избитые клише.

Я ехал в Оптину пустынь с огромными надеждами, а возвращался разочарованным. Сомнений стало больше.

Я начал читать про ислам. Неожиданно я обнаружил форму обращения к Творцу, которая ­отвечала на все мои вопросы, не требовала посредников и не ограничивалась ежеминутными просьбами о помощи.

Моя супруга приняла ислам спустя год после меня. Я прекрасно знаю, что для нее это не было процессом духовного выбора. И хотя она, прочитав Коран, признала его Божественным откровением, все равно в первую очередь это был вопрос сохранения семьи. И я ее понимаю. Она выходила замуж за одного человека, а однажды проснулась рядом с другим. Раньше вопрос религии в нашей семье вообще не поднимался. Внезапно он стал центральным. Конечно, это была конфликтная ситуация. Только спустя несколько лет выбор ­супруги стал осознанным.

Неофиты всегда в первые месяцы агрессивны в рвении навязать окружающим свое мировоз­зрение. Я в этом смысле от других не отличался. Отрицая все, что не имеет отношение к исламу, я говорил только о нем и исключительно с точки зрения непоколебимой истинности своей позиции. Поскольку я еще был подкован в христианстве, то моментально стал невыносим. Сейчас я понимаю, что никто не обязан идти моим путем. Но, чтобы это осознать, мне потребовалось время.

Ислам — это религия, которая ставит тебя в жесткие рамки. Ограничения в еде, развлечениях. Для выбравших религию добровольно это основа духовного пути. Но если ислам не является порывом, ограничения узурпируют твою свободу. Современное христианство тебя ни к чему не обязывает в быту, ислам — требует. Это мощный контраст.

Мы не роботы, запрограммированные на повторение ограниченного набора ритуалов, хотя телевидение зачастую рисует именно такую картину. Я могу не посетить проповедь во время пятничного намаза, потому что идеи имама мне кажутся слишком материалистичными. Или потому что мечети переполнены настолько, что сотни людей вынуждены молиться под снегом, который за несколько секунд превращает коврик в сугроб.

Но я смотрю на весь мир сквозь фильтр ислама. Это сложно объяснить. Недавно я совершил хадж и отправился в Мекку. Я стоял в окрестностях горы Арафат, с которой свою последнюю проповедь произносил Мухаммед, да благословит его Аллах и приветствует. Вокруг собрались палом­ники-мусульмане со всего света — там были все оттенки черной, белой и желтой расы. Со мной творилось что-то невероятное. Это была эмоциональная вспышка, очень яркое переживание. Я будто почувствовал присутствие Всевышнего, словно он всюду и его можно вдохнуть.

Муслима Кобулова (Анна)

36 лет, редактор

Религия меня интересовала всегда: даже маленькой я понимала, что мы в этом мире не случайно. Когда мне было лет четырнадцать, в 1992 году, в Москве появились заезжие проповедники, американские протестантские церкви раздавали книги, и маме на работе тоже дали Библию. Я прочла и сразу поверила: да, так оно все и есть. Мне понравилось, что можно в любой момент обратиться к Всевышнему и что он меня услышит. Я считала себя христианкой, несмотря на то что меня никто не крестил, а в церковь я заходить побаивалась — люди там часто неприветливые. Когда мне было 20 лет, заболела мама, и, как часто бывает в таких случаях, я обратилась к религии. Покупала литературу по религиоведению, узнала про ислам, и меня к нему потянуло сразу. Правда, книги достать было сложно, интернета не было, и все забылось, и только спустя лет семь я возобновила религиозные поиски уже осознанно.

В исламе меня привлекла четкость, строгость, логичность, простота. Моральная основа одинаковая во всех религиях: делай добро людям, помогай, уважай родителей, старших, не лги, не завидуй. Но богословская основа, то, как люди описывают Создателя, в христианстве очень запутанная. Один Бог, но в трех лицах, потом вроде бы стал человеком, пришел на землю для искупления человеческих грехов — такие качества явно не могли быть присущи всемогущему Создателю. Скорее это свойство какого-то языческого божества: так в Древней Греции верили, что Зевс приходил на землю, от него женщины рожали героев (как Геракла, например), которые совершали подвиги и уходили обратно на небеса. Меня стало отталкивать, когда говорили: «Верь и не сомневайся, просто потому что так написано, так положено». А если кто-то попросит объяснить? В исламе я нашла разумные основания: почему мы верим, что Господь един, почему — что он всемогущ. И в 2009 году я приняла ислам.

Родители мои к этому отнеслись лучше, чем у многих: некоторых моих знакомых родители буквально выгоняли из дома. Конечно, мама переживала: «А вдруг тебя украдут в гарем? Завербуют людей взрывать?» Боялись, что из-за платка националисты побьют, что в Москве трудно найти работу в хиджабе. Но жизнь шла, и ничем плохим я заниматься не стала. Мама через год умерла, она уже была совсем нездорова, и мои подруги-мусульманки, с которыми я познакомилась в интернете, меня поддерживали, помогали. Как-то так получилось, что только в исламе я нашла близких подруг, и вообще благодаря исламу у меня в жизни появилось много хорошего, чего до этого не было.

Я работаю на женском сайте «Ан-Ниса». Я редактор, переводчик, сама пишу статьи. Также ­являюсь одним из администраторов группы в «ВКонтакте», мне пишут девушки, которые только приняли ислам, спрашивают, как теперь вести себя с родственниками или в офисе. Работаю удаленно, из дома выхожу только по делам, в центр почти не выезжаю: тяжело ездить в метро. Зато не приходится решать проблемы, связанные с ношением хиджаба, с совершением намазов. Ведь в Москве не всякий начальник будет смотреть лояльно на то, что сотрудник два-три раза в день должен на пять минут уйти — помолиться. При этом люди, которые каждый час ходят на перекур, почему-то никого не смущают.

Мусульмане в России в советское время были оторваны от традиционного уклада жизни. По правилам женихов и невест ищут родители, а молодые люди исполняют пассивную роль, их зачастую ставят перед фактом: это твой жених, это твоя невеста. Новообращенным девушкам при­ходится решать этот вопрос самим, и это трудно. Все вопросы, которыми должны заниматься старшие родственники, — идти знакомиться с женихом, узнавать его намерения, проверять, насколько он серьезен, — остается решать нам самим. Девушкам приходится выступать в роли кастинг-директора — буквально допрашивать малознакомого человека, а ведь с этим не каждая справится. Бывает так, что женщина к 25 годам уже несколько раз была замужем: непорядочный человек встретился, бросил, изменял, плохо с ней обращался — все потому, что она постеснялась его расспросить и навести справки у его знакомых или просто поддалась чувствам. И неудивительно: выступать в такой ситуации в роли хладнокровного иссле­дователя неловко и неприятно.

Виктор

25 лет, студент МГПУ

Я был одиночкой. Жил в городке недалеко от Японии — обычная школа, небогатая семья, ­непримечательное детство. Все как у сверстников. Вот только их увлечения мне казались примитивными. Играть в футбол — это тупо. Я предпочитал больше читать и меньше гулять. Мне было комфортно в одиночестве. Я не был религиозным и не помню, задумывался ли я тогда о Боге.

В шестнадцать лет я уехал в Москву. Хотел поступить в колледж или техникум. Наивный. По финансовым причинам это оказалось невозможно. Расстроился страшно. Словами не передать. Спустя несколько недель я стоял около соборной мечети на «Проспекте Мира» — ее еще тогда не снесли. Красивая была. Ко мне подошел дагестанец и попросил телефон позвонить. Я дал, а он развернулся и пошел в сторону мечети. Больше я его не видел. Я постоял полчаса и тоже пошел в мечеть. Разговорился с охранником, потом еще с кем-то. Книжек купил. Через три дня я произнес шахаду и стал мусульманином. Это была любовь с первого взгляда.

Вообще, влюблен я был лишь однажды. За год до этого. Но я разочаровался. Девушка оказалась слишком меркантильной. Хотела богатого парня с машиной. Откуда у меня могла быть машина в пятнадцать?

Я не знаю, почему так быстро принял ислам. Понимаю, что это странно. Но мне просто очень понравилось. В мечети все контрастировало с российской реальностью нулевых. Мне тогда хотелось другого общества. Без материализма. Общества, которое не оценивает людей по социальным критериям и не зациклено на личной выгоде. Моя старая система координат меня совершенно не устраивала. Кого она вообще может устраивать?

Маме сообщил между делом. Во время телефонного звонка. Она поняла. Просила только не связываться с плохими людьми. Старший брат отнесся скорее отрицательно. Он программист и атеист. Но меня это не задело. Меня почти ничего не задевает.

Я вернулся в родной город и поступил там в колледж. Старые друзья были немного в шоке, но мы никогда не были особенно близки. Зато я начал обрастать новыми связями. По пятницам мы снимали зал в советском Доме культуры, чтобы делать намаз. Там был имам, выходец из Таджикистана. Очень хороший и добрый. Побольше бы таких. Самым важным человеком в моей жизни стал друг-чеченец, активно с ним контачил. Появились еще знакомые. Это было очень хорошее чувство. Я обрел душевное умиротворение.

Сейчас я учусь в Москве на политолога. Я вхожу в одно из исламских политических движений, которое не хотел бы называть. Мы воспринимаем ислам не так, как остальные. Для многих мусульман в России просто это еще одна религия. Они просто соблюдают обряды. Но ислам — это не только религия, но еще и политическое, экономическое и социальное учение. Я понимаю ислам интеллектуально. Исламская идея мироустройства находится в оппозиции остальному миру. Мы считаем, что капитализм и индивидуализм губительны для людей. Поэтому Запад — наш враг номер один до Судного дня. Западная идеология на корню разрушает наши ценности и противоречит ­основам нашего общества. Мы сделаем все, чтобы ее демонтировать. Но не насильственно, а идейно и интеллектуально. Мы должны показать альтернативу. Но для этого мусульмане должны стать теми, кем были во времена пророка Мухаммеда, да благословит его Аллах и приветствует.

Это не значит, что вся западная цивилизация мне не нравится. В прошлом году посмотрел сериал «Настоящий детектив». Классный неонуар, интеллектуальный. Еще бы некоторые сцены ­оттуда убрать нехорошие. Раньше много играл в стратегию Command & Conquer: Generals. Там была ближневосточная Глобальная армия освобождения, к которой я испытывал эмоциональную привязанность. Но у них методы были слишком негуманные, террористические. Поэтому я в основном за Китай играл. У них самое крутое вооружение. Еще мне нравится французский философ Жан Бодрийяр, его концепция симулякров мне очень близка.

Жену хотелось бы, конечно. Были разные предложения от девушек. Но нормы ислама они не приветствуют. Соответственно, до свиданья. Сейчас в университете есть одна, которой я нравлюсь. Она все про меня понимает. Но нельзя думать только о том, чего хочешь. Пока я не способен ей обеспечить материального достатка, к которому москвички привыкли. А значит, и говорить не о чем. Но она могла бы принять ислам. Я сто пудов буду искать мусульманку.

Моя мечта — прыгнуть с парашюта с трех ­километров. Почти из стратосферы! Только это дорого. Не знаю, почему мне это нравится. Сво­бода, наверное.

Малика (Елена)

30 лет, переводчик

Мы с мужем учились на филологическом факультете МГУ, затем в киношколе в Ницце во Франции, он на звукорежиссера, а я на режиссера, потом вернулись в Россию — и через какое-то время приняли ислам.

Я была крещена в детстве, но никогда не придавала этому значения. Как и многие дети 90-х, я выросла с ощущением, что все относительно. Мои родители умудрились меня с раннего воз­раста убедить, что чудес не бывает. Грубо говоря, нет ничего, за что мне можно было бы умереть, и нет высшей ценности, ради которой я могла бы жить. А я хотела, чтобы она была: читала фэнтези, писала стихи, снимала кино про метафизические идеалы. Во Франции я общалась с кучей ровесников, инфантильных девушек и еще более инфантильных юношей и видела, что они ни во что не верят. Я была разочарована. Не то чтобы я плакала ночами — я была оптимистичной девушкой, скорее было подспудное ощущение.

Как человек современной культуры я прежде всего обратилась к искусству — думала найти смысл жизни в том, чтобы снимать кино. Но искусство сводится только к обмену мнениями, оно не дает ясных жизненных ориентиров. Люди часто понимают духовный поиск как нечто, что не должно прекращаться — то есть человек находится в духовном поиске, и это круто. Есть еще термин, актуальный для России, — «богоискательство». А ведь духовный поиск должен быть закончен! Должен найтись ответ на вопрос, зачем мы тут, а этот вопрос напрямую связан со следующим: «Не создал ли нас кто-то?» И эти два вопроса — главный шаг от атеизма к вере. 

В христианстве я не задержалась — честно говоря, Символ веры, идеи Троицы и богочеловека мне казались абсурдными: слишком много допущений, слишком много нелепостей. Диалог между мусульманином и христианином в какой-то момент доходит до точки, когда тебе отвечают: «Тут надо просто верить». А зачем нам тогда дан разум? У нас с мужем был друг-мусульманин, мы в какой-то момент стали задавать ему вопросы, и он очень логично на них отвечал. Я поразилась, что на все есть рациональные ответы: что Бог один, что у него нет образа, что он вовсе не подобен человеку, что есть пророки и посланники, которые доносят от Всевышнего, как мы должны жить. Кроме того, я занималась текстологией на филфаке — и для меня важнейшим критерием стало то, что Коран не искажен и насколько точны дошедшие до нас слова Пророка, да благословит его Аллах и да приветствует. В самом Коране нет ни одного искажен­ного слова, в хадисах все разночтения зафикси­рованы, есть система доверия к источникам. Мы не можем нормально издать то, что писали поэты двести лет назад, а тут в точности передан текст более чем 1400-летней давности! Я искала не полуответ, которым можно удовлетвориться, не религию для самоуспокоения, а истину — и нашла ее.

В какой-то момент солнечным днем, сидя на террасе дома, я поняла, что мне надо принять ислам, — и стала соблюдающей мусульманкой. При этом жизнь радикально менять не пришлось. Если бы я была телеведущей на Первом канале, пришлось бы уволиться: вряд ли женщину в хиджабе пустят вести новости в прайм-тайм. А так я стала переводить с английского и работать редактором. И мне очень повезло, что мы приняли ислам вместе с мужем, иначе мне бы пришлось объявить о своем решении и ждать, пока он не обратится, или же разводиться: мусульманка по шариату может быть замужем только за мусульманином. Смысл в этом простой: в традиционной семье женщина мужа слушается, выполняет все его просьбы и старается следовать за ним. Поэтому если супруг у мусульманки не мусульманин, в какой-то момент наверняка его требования разойдутся с требованиями шариата. И для того чтобы не ставить женщину в положение, когда ей приходится выбирать между мужем или верой, и существует это правило.

Хиджаб я надела легко, хотя у многих этот процесс занимает месяцы, а то и годы. Но хиджаб — это важно, он бережет тебя от греха и создает стену между тобой и другими мужчинами. Многие женщины говорят: «Я всегда скромно одевалась, не носила мини-юбки и декольте, а на все остальное мужчины и не смотрят. На­оборот, я надену хиджаб — и все на меня начнут пялиться». Да, никого не соблазнит твоя лодыжка или твоя шея, но ведь это естественно для муж­чины — видеть волосы и шею женщины и желать ее. Если этого не происходит, если тело женщины перестает быть тайной и мужчина не реагирует на него, это признак болезни общества. Понятно, что, оттого что я надену хиджаб, постер с женщиной в бикини с улицы не снимут, и мой мужчина будет знать, как она выглядит. Но я сделаю что-то для того, чтобы общество стало нормальным.

Москва не приспособлена для намаза. А для чего в принципе она приспособлена? Про недостаток мечетей знают все. Старшее поколение запугано образом мусульман, который создают СМИ. Когда я рассказала о своем обращении ­родителям, мы почти не общались первое время, и полностью отношения не восстановлены до сих пор. Да, я могу понять, что люди пугаются, но это не перестает быть нарушением моего права. Оттого что кто-то боится, я не могу уважать их право бояться — понимаете? У нас опасно ходить по улице в джильбабе, это такое покрывало, полностью скрывающее фигуру, я в нем выгляжу как матрешка, и это прекрасно. Я подбадриваю сестер-мусульманок, что такая одежда — это не страшно, если она светлого цвета, серенькая, синенькая, на тебя будут смотреть как на иностранку из Марокко, носите, сестры, эти прекрасные свободные одежды светлого цвета в Москве. Но у окружающих все равно нет нормального отношения. А вообще-то, мы часть современного мира, так ходит очень много женщин. Или вот мне писала новообращенная из Великого Нов­города: она себя чувствует, как будто она одна на целый город. Вы представляете, какое количество агрессии выливается на девушек, которые впервые показывают миру, что есть такая вещь, как ислам? Мы еще по крайней мере не первые в Москве. И не последние.

Почему Коран священен

Если в христианстве божественной единицей на земле является Иисус, в исламе на землю в буквальном смысле ниспослан Коран — книга-­артефакт на арабском языке. Главный спор ранней истории — бого­словы уверяли, что Коран является извечным, позже принявшим ­физи­ческую форму книги, более светская часть общества считала, что он был сотворен. На какое-то время вопрос стал чем-то вроде ­сегодняшнего Крыма: духовные авторитеты должны были публично ­подтвердить свое мнение в этом споре.

Коран как сериал

Главы Корана называются сурами, отдельные стихи в главах — аятами (буквально «аят» — «знак»). Еще существует деление на 30 джузов, частей одинаковой длины, чтобы было удобнее читать весь текст в течение одного лунного месяца. Традиция такого деления появилась в допечатную эпоху, когда приобрести себе рукопись было практически невозможно, поэтому Коран в мечетях часто был доступен частями для свободного обмена в общине. Каждый конкретный письменный том или свиток ­Корана называется мусхаф.

Как разобрать арабскую вязь

Арабское письмо — консонантное, то есть отдельными символами в нем обозначаются только согласные, из которых получается «скелет» слова. Для обозначения гласных со временем придумали систему огласовки ­через надстрочные и подстрочные знаки, чтобы закрепить конкретное прочтение слов. Без них в Коране открывались практически бесконечные варианты интерпретации стихов.

Как Коран связан с Библией и Торой

Коран часто повествует о знакомых по Ветхому и Новому Завету пророках, но под арабскими именами: Иса (Иисус в Коране — просто пророк, но не обычно рожденный и наделенный способностью говорить с младенчества), Нух (Ной), Йусуф (Иосиф) и прочие. Кроме того, с Ветхим Заветом его роднит традиция повествования в стиле книг ранних пророков, где посланник в тексте лишь передает прямую речь Бога. Именно поэтому часто используется формулировка «Скажи:» вместо истории от имени рассказчика.

Коран как неожиданный нарратив

Текст Писания нелинеен, поэтому для начинающих может показаться трудным для прочтения: хронология и смысловая последовательность в нем разорваны и перетасованы, поэтика уравнена с действительностью. С некоторыми оговорками чтение Корана можно начинать с любого места, ведь один сюжет в нем может упоминаться в конце тома, продолжаться в середине и перемежаться юридическими комментариями о, например, принципах наследования.

Коран на русском языке

Всего существует более 10 переводов на русский язык, ни один из которых не считается точным. Один из самых любопытных — дореволюционный перевод генерала Богуславского. Генерал служил гражданским дипломатом в должности драгомана в Стамбуле и был очень недоволен существующими переводами Корана на русский, особенно возмущали его грубость и неточность. Свой перевод генерал делал, попутно опираясь на толкования из доступных османских источников. В результате появился первый перевод, сделанный напрямую с арабского, а не с французского подстрочника. Исторически — первый из переводов, в котором Коран зазвучал на русском. И хотя он был закончен в 1871 году, классово чуждого генерала так и не издали в СССР, несмотря на старания востоковедов во главе с Крачковским. Впервые книга все-таки была опубликована на родине в 1995 году очень ограниченным тиражом.

Тайны, шифры, знаки и нумерология Корана

В Коране упоминаются ясные аяты («знаки») и метафоричные, значение которых неочевидно. Благодаря этому в исламе существует богатая эзотерическая традиция поиска скрытых смыслов, хотя и не всегда одобряемая богословами. В самом Писании 29 сур начинаются с уникальных аббревиатур, точнее, арабских букв или их комбинаций — мукатта. До сих пор нет общепринятого объяснения тому, что они могут означать: кто-то считает их божественной тайной и зашифрованным предсказанием, кто-то — инициалами или сокращениями, характерными для времени пророка.

Нужно ли женщинам по Корану носить паранджу

Некоторые ортодоксальные богословы настаивают на том, чтобы женщины носили максимально скромный наряд. Но если опираться на толкование 31-го аята 24-й суры, становится ясно, что ношение паранджи скорее не религиозное требование, но культурная традиция.

Коран как диджитал

В цифровую эпоху на смену традиционным переводам приходят ­специальные метасервисы вроде corpus.quran.com,  которые позволяют получить гораздо больше данных из текста, объединяя анализ данных, морфологию и визуализацию. 

Кровавый Коран

В конце 1990-х Саддам Хусейн потратил два года на переписывание ­Корана собственной кровью при помощи специально приглашенного каллиграфа и медсестры, которая брала у него кровь (около 27 литров, хотя эти данные оспариваются исследователями). Сделано это было, по его словам, в знак благодарности Богу за то, что ему пришлось не так часто проливать собственную кровь. «Кровавый Коран» ставит ­исламских ­шейхов перед дилеммой: писать кровью Коран — греховно, но и уничтожить его — тоже греховно.

Почему нельзя так просто перевести Коран

С богословской точки зрения перевод Корана, строго говоря, невозможен. Любая попытка лишь интерпретация. Все дело в арабском языке, никакой перевод не передаст всех возможных прочтений арабских слов, особенно без обширных знаний исламского права, вероучения, философии и исторического контекста. Любой перевод заведомо будет упро­щением. Кроме того, Коран использует особый стиль, который обычно ­называют рифмованной прозой, и хотя его нельзя назвать поэзией в чистом виде, он не придерживается жесткого стихотворного размера и рифмовки, шанс перевести стих буквально бесконечно мал.

Коран и прогресс

Коран для своего времени и места — периода, который называют джахилия, то есть доисламского невежества и насилия, — был очень прогрессивной конституцией: в нем провозглашался принцип религиозной терпимости («нет принуждения в религии», 2:256, «призывай на путь Божий мудростью и добрым увещеванием», 16:125), элементы демократических механизмов (шура, совет, 42:36-38), освобождение рабов считается благим деянием (90:13) и так далее. Кроме этого, Коран изменил существующие правила для ведения войн, сформировав новый военный кодекс: нельзя убивать женщин, детей и невинных жителей и использовать тактику выжженной земли, то есть закапывать колодцы, выжигать сады и убивать скот.

Герой Мадина Калимуллина

Профессия Специалист в области исламских финансов

Что сделала Возглавила департамент экономики Совета муфтиев России

— Несколько лет назад вы открыли кадровый центр для мусульман «Амаль» — единственный в Москве. На кого он в первую очередь рас­считан, на мигрантов?

— Нет, с мигрантами мы работаем в меньшей степени. Большинство из наших соискателей — всего их около двухсот человек в месяц — обращаются по двум причинам. Во-первых, из-за дискриминации по религиозному признаку: когда девушек в хиджабе не берут на работу или увольняют под надуманным предлогом. Во-вторых, ­когда человек не может найти работу по своей специальности в сфере халяль, в сфере дозволенного. И одной из главных таких сфер, как ни удивительно, является финансовый сектор. Коран запрещает иметь дело с процентами: нельзя ни брать кредиты, ни выдавать кредиты, ни открывать депозиты. И мусульмане, обучавшиеся банковскому делу, а потом пришедшие к соблюдению религии, оказываются в сложной ситуации. А системы исламского банкинга у нас пока нет.

— А исламский банкинг — это…

— Этичная финансовая система, пользоваться которой могут все, независимо от религии. Исламский банк обязательно смотрит, на что дается финансирование: нет ли там чего аморального, запретного, неэтичного — алкоголя или азартных игр. Также, чтобы избежать процентов, в исламском банке финансирование осуществляется на принципах партнерства и разделения рисков. Инструменты разные — могут быть прямые инвестиции или торговое софинансирование. Если это прямые инвестиции, то там все просто: прибыль есть, она делится; прибыли нет — убытки делятся, или ничего не делится, если ноль. А обычный банк при выдаче кредита скажет: выплачивай 20–25% годовых, иначе штрафы.

— И сколько финансовых компаний работают по схожим принципам в России?

— Реально работающих с населением, с биз­несом, осуществляющих финансирование — три. Две в Дагестане, одна в Татарстане. Их основатели буквально откопали вместе с экспертами редко использующуюся правовую форму товарищества на вере, которая позволя­ет все нужные операции проводить, не противореча Корану. Однако в полной мере, конечно, развиваться сложно — есть правовые ограничения. При этом исламский банкинг — это не экзотика: в Великобритании, в Люксембурге, в Сингапуре есть исламские банки.

— Получается, что там в какой-то момент адаптировали под это законодательство?

— В Европе вообще другая ситуация. Там не было принудительного атеизма, как у нас в Советском Союзе. Еще у них очень тесные ­связи с исламским регионом: сейчас в Лондоне ни одна крупная стройка не обходится без инвестиций из Персидского залива. Мусульманское население Великобритании финансово обеспечено, при этом мусульмане там не только активны в деловой сфере, но и стремятся соблюдать предписания религии. И благодаря гибкости и практичности британского законодательства они не исключены из деловой жизни страны. В России же сегодня немало бизнесменов-мусульман, но ввиду исторических обстоятельств лишь небольшая доля позиционирует свой бизнес как халяльный. Тема ислама продолжает оставаться острой. Хотя в России в последний год напряженность спала: в связи с ситуацией на Украине и санкциями Россия больше ориентируется на Восток.

— В разное время в Москве открывались ­клиника для мусульман, фитнес-центр для мусульман, что-то еще, и все закрывается — почему?

— Интересный на самом деле вопрос. Вы клинику «ЦК» имеете в виду, правильно? Я помню, как этот проект запускался: с одной стороны, ­было много рекламы, а с другой, у них в одном здании было и мусульманское отделение, и обычное, а когда люди приходили, на ресепшене порой не могли их правильно сориентировать. К тому же многие пребывают в иллюзии, что на пустом рынке можно открыть что-то халяльное и вся Москва будет туда ездить. А это нереально — те же самые мусульманские детские сады, пускай их мало, но не готовы люди через всю Москву отвозить в садик ребенка. Это невозможно, ребенок устанет. Поэтому родители выбирают садик во дворе. Там нет халяльного питания, но можно договориться с нянечками, чтобы мясо не клали ребенку. Парадоксально, но успешными становятся как раз проекты, которые ориентируются не только на мусульман. В продуктовых халяльных ма­газинах 60% клиентов — светские люди. И это правильный подход. В нынешних условиях, когда у людей такое искаженное представление об исламе, которое нагнетают СМИ, если сделать акцент на мусульманах, это большую часть потенциальных клиентов отпугнет. Хорошо, у тебя есть продукты или услуги, соответствующие нормам халяль, ты донеси это до мусульманской аудитории, но и для остальных пусть они будут доступны — ничего сверхъестественного ведь в них нет.

— Даже если организация халяльная, она не может действовать в России и не пользоваться банковскими услугами. Нет ли здесь конфликта?

— Шариат — достаточно гибкая система. Основное правило: если нет альтернативы, ты имеешь право открыть счет в обычном банке с условием, что ограничишься некредитными операциями, — на твой счет не будут капать проценты. А вот открывать депозит в Сбербанке, чтобы получать проценты, — уже нет, мусульманин не должен.

— А что же делать с ипотекой, там же тоже фигурируют проценты?

— Опять же, формально ипотека запрещена, но если ситуация вынужденная, то прибегнуть к запретному дозволяется. Ключевой вопрос — что считать вынужденной ­ситуацией. Ипотека для мусульманина — вопрос фило­софский. Можно сказать: «У меня же больше нет ­возможности получить финансирование, и я поэтому беру ипотеку». А можно трудиться, устроиться на более высокооплачиваемую работу, открыть свое дело.

— Подождите: даже если я буду очень, очень хорошо работать, едва ли я заработаю на квартиру в Москве…

— Но кто-то же зарабатывает?

— Опять же, в современных российских ­реалиях не так много людей становятся бога­тыми честным путем.

— Есть такое, да. Поэтому каждый мусульманин сам должен оценивать свою ситуацию. Был случай: человек взял ипотеку и купил квартиру, а потом у него начались постоянные сложности. То заболел — нужны деньги на операцию, то машину разбил. Верующий может сказать, что не нужно было идти в запретную сферу. И на­оборот: ­если вы полагаетесь на Всевышнего, это дает дополнительные возможности. Все в руках Создателя. Нет такого, что ты навеки в неблагополучной ситуации и она никогда не изменится.

— Есть ли какой-то тип халяльного бизнеса, который в России не представлен?

— Ситуация сильно разнится в зависимости от региона. Я недавно летала в Волгоград, и, когда в гостинице спросила, есть ли питание халяль, на ресепшене несколько раз переспрашивали и понять не могли, о чем речь. Исламского банкинга в чистом виде нет. В Москве не хватает халяль-кафе в шаговой доступности. Детские сады, в принципе, есть, но их мало. Мне бы хотелось больше фитнес-клубов, бассейнов. Причем нет необходимости ориентироваться только на мусульман, достаточно создать дополнительные условия. Я как-то посещала World Class Lady’s, он только для женщин. Там есть почти все что нужно, единственное, нет комнатки для молитв. Но я наблюдала, как мусульманки там молятся, и им ­никто, естественно, не мешает. Пляжный отдых халяль в России не представлен — по слухам, есть один подобный пляж под Махачкалой, но отзывы о нем смешанные. Еще год назад не было халяльных гостиниц, но сейчас прошел сертификацию отель «Аэростар» на Динамо, который предоставляет номера халяль, и «Метрополь» с «Азимутом» тоже собираются ввести ­такую услугу.

— А чем отличается халяльная гостиница от нехаляльной?

— Есть отдельная кухня, которая готовит ­только халяльные блюда. На завтрак — дополнительный шведский стол с халяльными блюдами. В номере — коврик для молитвы, Коран, почти незаметная стрелочка, указывающая, в какой стороне Мекка находится. И это на самом деле крайне перспективный бизнес — к нам прилетают гости на Mоscow Halal Expo, которая каждый год про­ходит в «Крокус Сити», и они первым делом запрашивают: «Предоставьте нам перечень халяльных гостиниц». Сейчас, когда Европа для России закрылась из-за санкций, Восток и арабские ­страны в частности — это главный потенциальный рынок.

— А как вообще нынешняя ситуация ощущается с точки зрения исламского бизнеса?

— Вообще, сейчас для рынка халяль, как ни странно, открывается очень много возможностей. Скажем, благодаря продуктовым санкциям и запрету на импорт мясных товаров активно растут халяльные производства. Огромный толчок вся эта ситуация дала и к развитию исламских финансов. Раньше максимум два мероприятия в год было по этой теме. А начиная с октября прошлого года приглашают буквально каждую неделю — на Гайдаровский форум, в Торгово-промышленную палату, рабочие группы при президенте, при Совете Федерации. Ассоциация российских банков впервые обратилась в Центробанк, с тем чтобы приняли закон об исламском банкинге. Если это случится, крупные банки из арабских стран получат возможность работать в России, инвестируя в нашу экономику.

Была шутка в КВН: идет экономический форум азиатских стран, и Россия говорит о том, что, вот, из-за санкций мы не можем теперь завозить европейские товары. И представительство Китая говорит: «Мы и раньше не понимали, зачем наши товары завозить через Европу». Сейчас, если говорить серьезно, два направления партнерских для России — это Китай и арабский мир.

Да, мы сейчас живем в переходный период. Но есть такой хадис, предание из жизни пророка, в котором говорится, что нужно использовать пять вещей, пока их не сменили пять других. Во-первых, время, пока не наступила занятость, во-вторых, молодость, пока не наступила старость, в-третьих, нужно расходовать деньги на благие дела, пока не настигла бедность, в-четвертых, ценить здоровье, пока не пришла болезнь. И последняя вещь, которую нужно использовать, — жизнь, пока не наступила смерть. То есть пока ­человек жив, он может что-то поменять.

День начинается с неприятного: необходимо позвонить ответственному секретарю «Афиши» Лине и объяснить, что материала про главные музыкальные дебюты этого года в журнале не будет, потому что рок-музыка — это харам. Лина и так будет не в самом добром расположении духа, потому что я еще и опаздывал — пришлось с утра перерыть пол-интернета, чтобы изучить все мнения по теме, но результаты неутешительные: если по поводу халяльности музыки в целом споры еще существуют и однозначного ответа нет, то про рок-музыку мнение уже однозначное. Харам, если что, — это все, что не халяль, а музыку относят к хараму по той же причине, что и алкоголь и наркотики, — она влияет на сознание и изменяет его; мне, как человеку эмпатичному и впечатлительному, приходится с этим согласиться, а значит, ни о каком материале о группах Girl Band и Hockeysmith не может быть и речи.

Но уже начав набирать номер, вступаю во внутренний монолог: в том ли дело, что рок-музыка может быть харам, или все-таки я просто хочу схалтурить? С другой стороны, потому ли меня одолевают сомнения, что я правда беспокоюсь о халяле, или просто очень не хочу, чтобы Лина меня ругала? Было бы все просто, если бы отвечать приходилось только перед Аллахом, но в халяле еще нужно отвечать и перед собой, поэтому решено — ругать меня сегодня будут только за опоздание, а про дебютантов читайте на сайте «Афиша-Волна».

Что, собственно, происходит: по заданию редакции я пытаюсь разобраться с тем, что такое халяль и как с этим обстоят дела в Москве. Самый правильный способ это сделать — попытаться жить по халялю, чем я с прошлого вечера и за­нимаюсь. Что я уже узнал: халяль — это все, что ­дозволено по Корану, все остальное — харам. Ограничением на свинину халяль далеко не исчерпывается, а харам в повседневной жизни может встречаться на каждом шагу. Со вчерашнего дня история моих поисковых запросов состоит из бесконечного списка слов с припиской «харам», и в каждом втором случае приходилось открывать для себя что-то новое. «Зубная паста — харам?» В большинстве случаев да, так как часто содержит глицерин, имеющий свиное происхождение. Пришлось также проверить, не натуральная ли у меня зубная щетка, потому что натуральная, скорее всего, сделана из свиной щетины, — но нет, искусственная, так что хотя бы без пасты ее можно использовать. «Сыр — харам?» Да, иногда, если используется сычужный фермент, который чаще всего тоже свиного происхождения, но это, слава санкциям, чаще бывает с пармезаном, грана-падано и прочими сырами, которые все равно уже не купить. «Видеоигры — харам?» Ну, в общем, пришлось отказаться от вечеров с Destiny.

Но главное в быту — это все-таки продукты, и тут обнаруживается первое препятствие к халяльной жизни. Тут дело даже не столько в том, что халяльную еду сложно купить в легкодоступных магазинах, а в реакции окружающих: не только когда произносишь слово «халяль», но и когда спрашиваешь, нет ли случайно свинины в том или ином продукте, моментально чувствуешь, как в воздухе появляется неприятное напряжение. За продуктами, впрочем, было куда идти: в «Бахетле», в магазин при мечети на улице Дурова (очень дешево, но выглядит магазин неопрятно), в халяльный отдел на Даниловском рынке (очень дорого) и в «Азбуку вкуса» — считается, что там особо тщательный отбор. Выбирая и изучая, невольно вспоминаю сериал «Портландия» — эпизод, когда двое экоответственных горожан прямиком из ресторана едут на экоферму, чтобы проверить, что с их курицей действительно все в порядке. И, собственно, повторяю их путь — связываюсь с поставщиком халяльной продукции в «Азбуку» напрямую, компанией «Хайят Сервис». Гендиректор Хамзат Дурдиев охотно согласился встретиться и все рассказать. «Халяль — это дозволенное, — говорит Дурдиев, — не только в питании, это и в поведении, в гигиене, в образе жизни, в одежде, в финансах, в общем, полностью вся жизнь. Дозволенный образ жизни, сформулированный для мусульман».

Занимается компания Дурдиева при этом не всем подряд, а только продуктами и немного косметикой. В косметике важно, чтобы в составе не было спирта, глицерина и шеллака (его производят из насекомых), по продуктам же нюансов и вовсе тысячи. Есть, например, списки пищевых добавок с четким перечнем, какое из Е, указанных на упаковке, халяль, а какое — харам. Впрочем, не совсем четкий; почти все добавки, имеющие отношение к жирам, могут быть и растительного, и животного происхождения — в последнем случае, скорее всего, свиного. А заявленное в магазине халяльным мясо вполне может им не быть, достаточно просто разделать его на том же столе или тем же ножом, что и свинину, или положить на тот же прилавок. С «Азбукой», впрочем, все оказалось в порядке: о стандартах халяля там действительно заботятся, и пусть столы отдельные для разделки не ставят, проблему эту все равно ­решили: «Хайят Сервис» поставляют в магазины все уже разделанное и расфасованное порционно.

В других магазинных сетях часто можно встретить продукцию компании «Эколь» с халяльной маркировкой на упаковке. Метод «Портландии» я проделываю и с ними — оказываюсь непосредственно на производстве в Подмосковье. Перед поездкой обнаруживаю, что единственное, чем могу позавтракать, — это упаковка йогурта в холодильнике, в составе которой есть кармин, он же кошениль, он же пищевая добавка E120. Это чуть ли не единственная добавка, которая однозначно харам: пищевой краситель, сделанный из насекомых. На сайте, где обсуждают пищевые добавки, в комментариях к E120 разгорается целая битва: девушка-мусульманка пишет развер­нутое, с цитатами из Корана, объяснение, почему этот краситель употреблять нельзя, в ответ ей подряд два комментария: «Сектантка» и «Террористка». Другие пишут, что, раз уж мусульмане это не едят, я точно буду, хотя в другой раз, узнав бы о том, что в их еде есть насекомые, поморщились бы. Судя по умонастроениям в сети, для того чтобы россияне смирились с ГМО, до­статочно, чтобы их запретили в исламе; сам же я малодушничаю и все равно съедаю йогурт. Через пару часов в дороге теряю телефон — не думать о том, что эти два события связаны, не по­лучается.

На месте встречает коммерческий директор Кахраман Шабанов и проводит по цехам. Главное, конечно, убой. Для того чтобы считаться истинно халяльными, бараны и бычки должны быть зарублены по всем правилам. Животное не может быть больным или беременным, не может быть падалью — в смысле умершим своей смертью, не должно видеть, как убивают другое животное, и не должно страдать при убое. С последним фактором связана главная проблема, о которой последние годы в мусульманском сообществе ведутся пылкие споры: может ли использоваться при забое электрический ток? Исследования о том, ­гуманнее ли ток, чем перерезание артерий, ведутся до сих пор, тем временем в неисламском мире использование тока — уже более-менее стандарт. У «Эколя» аргумент против тока довольно убедительный: разряд замораживает кровообращение, сосуды закупориваются, и кровь не сливается, а кровь — однозначный харам. Вообще, процесс проходит так: бычков загоняют по одному, фиксируют, поворачивают им головы так, чтобы они смотрели в сторону Мекки, и, произнося имя ­Аллаха, перерезают горло одним точным ударом. Как только животное испустит последний дух, его подвешивают и дают крови стечь — для этого достаточно всего 10–12 минут. Умерщвление совершает обязательно мусульманин, отдельно сертифицируемый общиной муфтиев.

В колбасном цеху знакомлюсь с пищевым технологом компании Ольгой. Она рассказывает, что сначала долго сомневалась, соглашаться ли на эту работу. Решающим фактором оказался вызов — попытаться по халяльным правилам приготовить привычные для российского рынка продукты. Получилось: теперь под маркой «Эколя» продаются охотничьи колбаски, докторская, сервелат. Чаще всего свинина заменяется курицей — филе или бедром без кости, причем на вкусовых качествах это отражается как минимум не в худшую сторону.

Разобравшись с розницей, перехожу к вопросу общепита. Знаю, что недалеко от дома есть Laffa Laffa, позиционирующий себя как ресторан ливанской кухни; также по опыту знаю, что там отличная баранья шаурма. К удивлению, на месте узнаю, что мясо здесь совсем не халяльное, а кошерное, с соответствующим сертификатом. Пусть и противоречий тут нет, но в смятении решаю пойти через дорогу — в «Барашку» в Петровских линиях. Там официант уверенно говорит, что все мясо халяльное, но просьба показать сертификат его застает врасплох. Уходит, через 10 минут говорит, что к нам поднимется шеф-повар и все расскажет, еще через 5 минут оказывается, что шеф-повар все-таки не поднимется, а сертификата на данный момент в ресторане нет. Тем не менее рискую довериться, даже несмотря на то что в меню наличествует блюдо из дикой утки, а дикая птица халяльной не может быть ни в каком случае. Не жалею — все действительно вкусно, а утку я просто не заказывал.

Абсолютно халяльных кафе и ресторанов в Москве (да и в большинстве нешариатских городов) вообще нет и быть не может чисто по финансовым причинам: в таком месте не может ­подаваться алкоголь, а только благодаря ему большинству заведений удается выходить на окупаемость. Во многих ресторанах еще и играет громкая музыка, что тоже харам, в некоторых подают не только халяльные блюда, но и блюда из свинины, — а готовиться на одной кухне они, разумеется, не должны.

На следующий вечер по советам опрошенных мусульман иду в «Гандару» на Рочдельской, там кухня пакистанская. Вопрос про сертификат в «Гандаре» уже никого не удивляет, на него тут же указывают — он висит прямо у входа. Смущает то, что сертификат выдан австралийской компанией, видимо, он был от поставщика, но австралийского мяса в Москве вроде как еще с прошлого года нет. Но предпочитаю поверить. Несмотря на то что я спросил сертификат, в «Гандаре» мне все равно предлагают сначала аперитив, потом кальян, а на столе флаеры анонсируют представления на День святого Валентина с танцем живота — это доисламское явление арабской культуры тоже, разумеется, харам. Конкретно в этот вечер ничего постыдного не происходит и даже музыка играет совсем тихо, а еда и вовсе великолепна. Но ощущение, что принципом все равно поступился, остается — и на самом деле оно перевешивает все остальное.

Халяль — это все-таки не слепое следование религиозным заветам. В исламе это объясняется в первую очередь пользой как для здоровья, так и для души, и главная тут цель — быть в гармо­нии и с собой, и с Аллахом, а если что-то из это­го не получается, то что-то явно не так. Халяль не чурается науки, и современный ислам под все пункты халяльных правил подводит научную базу: скажем, все время отсылает к исследова­ниям о том, что свиной жир человеком толком не усваивается. Конечно, есть исследования, говорящие и об обратном, но так происходит и с любыми другими пищевыми вопросами в мире: кто-то винит во всех бедах человечества жиры, а кто-то — углеводы. И моя халяльная неделя как раз во многом напоминала полгода, проведенные недавно с крайне ограниченным потреблением углеводов: приходилось так же контролировать каждый прием пищи, регулярно вчитываться в ингредиенты и, что главное, чувствовать по этому поводу смущение.

В случае с диетой это смущение, конечно, ­куда незначительнее: ну да, есть определенная группа людей, которые уверены, что лучше тебя знают, что тебе нужно и полезно, и могут довольно агрессивно начать тебе об этом рассказывать, — их не так много, и отвязаться от них проще. Когда же люди узнают, что твои бытовые привычки как-то связаны с религией, то увернуться от осуждения удается редко — и этот страх унижения чувствуется постоянно: когда спрашиваешь халяльный сертификат или не уверен, не резали ли баранину тем же ножом, что и свинину, но стесняешься спросить, чтобы не напороться на грубость.

Другой схожий с жизнью на диете момент — появляющаяся в итоге осознанность существо­вания. До этой недели я провел 10 дней почти в одиночестве; жена уехала, лучшими друзьями были плейстейшен и пицца, минуты и часы уходили непонятно куда и непонятно как, под конец уже я был в таком состоянии, когда грань между сном, реальностью и виртуальностью совсем размылась. С халяльной жизнью же, наоборот, контролируешь каждую минуту своего существования; на Аллаха надеешься, но и перед собой постоянно держишь ответ и знаешь, что очень важно каждую секунду отдавать себе отчет в том, что делаешь и что по этому поводу чувствуешь. Эта осознанность бытия и потребления во многом совпадает со многими современными трендами: модой на эко, отказом от глютена или веганством — конечно, неправильно ставить эти явления в один ряд с реальной верой, но понять ее нюансы такие сравнения помогают. Только не в той части, когда приверженцы любого из этих образов жизни пытаются убедить других в том, что он — единственный правильный. «Халяль — это добропорядочность, — объяснял мне Хамзат Дурдиев. — Это человек, который и морально, и духовно готов к этому. Мы разговариваем с вами — это уже халяль. Если я позволю себе что-то сказать в ваш адрес, то разговор уже перейдет рамки халяля, это уже харам».

Эти принципы кому-то могут показаться ­противоречащими тому, что часто можно услышать из уст мусульман, но тут работает такой парадокс: те мусульмане, которые поучают или пытаются обругать или перевоспитать неверующих, — они сами нарушают халяль, и таких на самом деле меньшинство. Большинство же больше озабочено своей внутренней гармонией, потому мы их просто-напросто не слышим. Мир им и их дому.

Герой Резеда Сулейман

Профессия Дизайнер

Что сделала Открыла шесть магазинов в России

— Что такое в принципе мусульманская одежда? Какие требования предъявляются к платьям с точки зрения религии: что можно, а что нельзя? И бывает ли мусульманская мода или это оксюморон?

— Вообще, я понятие «мусульманская одежда» недолюбливаю. Мы же никогда не говорим «христианская одежда»! Все требования, которыми мы руководствуемся, есть и в других конфессиях. Посмотрите, например, на павловопосадские платки — можно сказать, что это русский хиджаб. Я лично никогда хиджаб хиджабом не называю, а только платком, потому что при слове «хиджаб» большинство людей моментально думают: «Что-то подозрительное, не наше». Недавно случай был: иду я в офис в светлом голубом платке, голубом пальто. И женщина навстречу мне идет: «Ой, ­какая милая девушка». — «Спасибо большое». — «Правда, не в нашей одежде». Тут я не выдержала и говорю: «А вы вспомните русские народные ­костюмы — длинные сарафаны, платки». Она: «Хм, и правда, что-то я об этом не задумывалась».

— А с точки зрения религии какие все-таки есть требования?

— Главное требование понятно: образ должен быть благочестивым, платья — длинными и закрытыми. Трикотажные платья, даже длинные, не всегда годятся: надо следить, чтобы одежда не подчеркивала изгибы фигуры. То же самое и с поясом, хотя тут возможны варианты: если компания женская, можно подпоясаться, а если рядом есть посторонние мужчины, одежде полагается быть свободной, надевать ее правильно без пояса — поэтому платья для мусульманок стараются кроить так, чтобы можно было надевать и так и так. Закрытый наряд, но какого-нибудь ярко-неонового цвета, когда за версту видно, что девушка идет, тоже не годится. Хотя это не значит, что мусульманкам нужно носить только темное или платья каких-нибудь немарких неопределенных оттенков, — нет, пожалуйста, ты можешь в светлое одеваться, можешь в цветное, смотря что больше тебе подходит.

— А этнические мотивы должны присут­ствовать?

— Могут, но это совершенно не обязательно! Наоборот, я всегда спорю, когда мусульманство однозначно понимается как Восток. Ислам не религия Аравийского полуострова, это религия, данная всему миру. В России очень много исконных мусульман. Меня недавно в интервью попросили: «Расскажите секреты восточных женщин». Так вы у них спросите, у восточных женщин, какая я-то восточная женщина, я в Москве живу! Какие у вас секреты, такие и у меня секреты.

— А где вообще в Москве искать мусульманскую одежду? Насколько это востребованная вещь и насколько легко ее найти?

— Честно говоря, еще лет семь назад это было проблемой: давно существуют магазины в торговом центре «Радуга» у Таганского парка и целый ряд в торговом комплексе «Дубровка», но там по большей части привозные вещи — из арабских стран, из Турции. Но арабские наряды в основном темные, да и по-настоящему теплых изделий у них нет, а популярные в Турции фасоны а-ля плащ мне не очень идут.

Я с этой проблемой столкнулась на втором курсе, когда обратилась к религии и стала соблюдающей мусульманкой, — вопрос одежды встал очень остро. Я поначалу как действовала? На­девала джинсы, сверху — платье Oasis, под него — футболку, чтобы вырез прикрыть, а поверх футболки повязывала платок. Такой дурочкой себя чувствовала! Собственно, так я и начала шить: в Государственном университете управления, где я училась, честно говоря, было скучновато, а я давно мечтала создать свое дело, чтобы не сидеть на месте. Я прочитала две книжки — «К черту все! Берись и делай!» Ричарда Брэнсона и «Стартап без бюджета» Майка Микаловица — и в 2011 году, на втором курсе, буквально на коленке сшила платья четырех фасонов и четырех цветов, тунику и юбку. Потом создала группу в «ВКонтакте», написала на своей странице «Скорее подписывайтесь», и в первые же вы­ходные меня добавили в друзья 500 человек. Мой брат меня поначалу отговаривал: «Да ты ­салага, да ты молодая, давай отучись, второе образование получи, а ближе к 35 годам за­думаешься о своем бизнесе», а родители, на­оборот, поддержали.

— Вообще, мусульманская одежда, из-за того что она продается в «ВКонтакте» и в не самых популярных торговых комплексах вроде той же «Дубровки», кажется очень закрытой, даже маргинальной нишей.

— Так наоборот, относительно закрытой она была недавно, а теперь мы вот в «Европейском» продаемся, и у других марок дела идут хорошо. И вообще, мы себя не ограничиваем только мусульманами. Мне девушки писали в «ВКонтакте»: «А можно ли к вам прийти в магазин? Дело в том, что я не мусульманка, я не закрываюсь так, как вы закрываетесь». Ощущение, что люди считают: к мусульманам в магазин зайдешь, и они выпрут тебя за то, что ты без головного убора. И я строчила в ответ: «Нет-нет, мы не страшные, приходите, мы вам все покажем, все расскажем». Мы с этого года изменили концепцию и теперь все платья снимаем в трех вариантах: на девуш­ке в платке, полностью закрытой, на девушке в тюрбане — как компромисс между религией и модой — и на девушке без платка и без голов­ного убора. Мысль простая: мы не хотим навязывать вам, как одеваться, вы сами решаете, исходя из своих духовных потребностей. Длинное за­крытое платье — это, с одной стороны, норма для мусульманки, а с другой — просто вариант для девушки, которая хочет выглядеть подчерк­нуто женственно. Девушка в длинном платье ­ведет себя по-другому, нежели в брюках и в кроссовках. Даже походка меняется — бегать уже неудобно, плавность движений приобретается.

— Но это все-таки не самый очевидный ­вариант для работающих девушек.

— Так и я же работаю! Есть стереотип, что ­мусульманкам вменяется в обязанность зани­маться исключительно домашним хозяйством. Это неправда: работа не порицается, согласно ­правилам ислама каждый может заниматься тем, что ему по душе. Даже если посмотреть на жиз­неописание пророка Мухаммеда, у него первая жена, Хадиджа, как раз таки занималась бизнесом: отправляла караваны из одного города в другой — они с Мухаммедом так и познакомились. Главное требование — чтобы это не мешало семье. До тех пор пока мужа ничего не напрягает, пока в семье все в порядке, все дружные, это допустимо. Понятно, что иногда приходится самой делать выбор: вот я в позапрошлом году поступила в Британскую высшую школу дизайна, но смогла проучиться только четыре месяца. У меня уже ­была семья, уже был бизнес, а там занятия шли каждый день с десяти утра до шести вечера плюс нам задавали очень много домашней работы. И вот я приходила домой, мне нужно было по­работать, приготовить еду, прибраться, а потом я сидела за домашними заданиями до двух часов ночи. Спала по три-четыре часа в сутки, осунулась, синяки под глазами появились, похудела ­килограмма на четыре и в конце концов сказала мужу и брату, что хочу уходить из университета, хочу отдохнуть, устала. И тут они говорят: «На­конец-то ты до этого додумалась! Наконец-то ­дома будет покушать, дома будет убрано, наконец работа будет выполнена». Хотя учиться там безумно интересно, я была в восторге, честно говоря. Но все-таки пришлось сделать выбор в пользу ­семьи и работы.

— К вопросу о муже и брате: русских ди­зайнеров, от Киры Пластининой до Ульяны Сергеенко, традиционно любят упрекать в том, что деньги на развитие бизнеса им дают мужья и отцы. При этом для мусульманской женщины это, по идее, совершенно нормально?

— Нет, мне деньгами никто не помогал — ­папа дал совсем небольшую сумму, а остальное я сама заработала. Хотя мой брат где-то год спустя после того, как я шить начала, понял, что я настроена серьезно, продал свой интернет-магазин и подключился, чтобы помогать мне: я отвечаю за производственную часть, а он — за ор­ганизационную. Я, честно говоря, рада — у меня сейчас уже появился ребенок, поэтому если бы вся нагрузка была на мне, было бы гораздо сложнее.

— Как вам кажется, насколько значительно надо переориентироваться на новую аудиторию при переходе из «ВКонтакте» в «Европейский»?

— Мы очень хотим, чтобы наша аудитория ­начала меняться, расширяться, — мы как раз тем, что делаем три варианта съемок, провозглашаем, что хотим быть открыты для всех. Потому что раньше мы в своем мирке сидели, в каморочке, только через окошечко всем махали: «Мы тут чем-то своим занимаемся, вы в своих джинсах и мини-юбках ходите, а мы в своих длинных закрытых платьях сами будем ходить». Сейчас мы рассказываем совсем другое: «Почему бы и вам так не нарядиться?» Мы же не требуем, чтобы все обязательно в платках по улицам ходили, и не грозимся, что всех замотаем сейчас. Даже у мусульманок это должно быть личное решение каждой, женщина должна сама, пройдя духовный путь, к закрытию и соблюдению прийти. Но при этом разницу уже можно ощутить, когда надеваешь платье. Ведь верная же примета — как только девушка надевает длинное платье, у нее жизнь меняется к лучшему.

Герой Рустам Сулейманов

Профессия Президент Фонда им. Марджани

Что сделал Выставки исламского искусства в России и СНГ

— Почему в отличие от России Европа давно интересуется исламским классическим наследием?

— Еще в начале прошлого века Запад заново открывал для себя Восток. Именно тогда возник ориентализм — и многие художники в поисках ­новых идей совершали путешествия на Восток. В Мюнхене и Париже проходили выставки, посвященные исламскому искусству. Именно после них Матисс тоже открыл для себя Восток и стал использовать мотив арабески. Можно еще вспомнить восхищение восточной миниатюрой нашего соотечественника Василия Кандинского. Кстати, тогда же Запад открыл для себя новые краски и прикоснулся к абстракции — ведь многое в исламском искусстве абстрактно. Художник всегда открыт новому вокруг себя. И сейчас на художественной или музейной карте Европы этот интерес считывается. В Лувре два года назад была открыта огромная исламская экспозиция, выстроен отдельный павильон с экспонатами из хранилищ музея, ранее известными только специалистам.

— Новый Лувр вообще строят в Абу-Даби.

— Верно. В Берлине — крупный музей исламского искусства в составе Пергамского музея. Сейчас он на реконструкции, а через пару лет ­откроется грандиозная обновленная выставка. В Германии есть еще несколько специализированных исламских музеев. То же самое — в Великобритании. В Музее Виктории и Альберта есть ключевая галерея исламского искусства. Если задуматься, для всех этих стран ислам является привнесенной религией, а 20 лет назад там и мусульман было совсем немного. Да, сейчас их много и во Франции, и в Германии с Великобританией, но все музеи были созданы задолго до этого. Вдвойне обидно за Россию, где нет ни одного ­музея исламского искусства…

— Именно в Москве или вообще в России?

— Вообще в России… Даже в Казани нет. Есть, правда, исламский отдел в Эрмитаже в Санкт-­Петербурге. За последние годы они открыли специализированные залы по исламскому искусству, и эта работа продолжается. Да, в Москве есть Музей Востока, но он отвечает не только за исламский мир, а вообще за весь Восток — это в том числе Япония, Китай, Индия. А сейчас музей испытывает технические, кадровые, финансовые и прочие сложности. Но специализированного музея нет до сих пор. При этом пусть сейчас и зафиксировано уменьшение количества трудовых мигрантов, меньше мусульман, заинтересованных в таком музее, не станет. Мигранты большую роль в культурной жизни и не играли.

— То есть они не те люди, которые ходят в музеи?

— В подавляющем большинстве — да. Хотя ­какие-то люди находятся и в их среде. К примеру, есть очень интересный таджикский поэт Хасан Холов. Он работает сторожем на петербургской стройке и между тем принят в ряды питерских литераторов, проводит поэтические вечера. Но это скорее исключение. Вообще, россияне мусульманского происхождения в вопросах культуры пока разобщены. Для многих религиозных людей большая часть музейно-выставочного предложения просто неинтересна. У них свой мир, предпочтения, предубеждения. Ну а кто-то более открыт, и для него близки и понятны и импрессионисты французские, и советская реалистическая школа, и исламское художественное наследие. Но ведь исламские выставки и музеи будут полезны не только мусульманам. Искусство показывает глубину, красоту и богатейшую историю ислама, спорит со многими стереотипами, навязанными сегодня.

— То есть все исламское искусство, пусть ­даже современное, так или иначе религиозное?

— Не совсем. Просто нельзя вырывать искусство из контекста общей исламской культуры. Но в отличие от западной там действительно сильна традиция. При этом в России и СНГ чувствуется мощнейшее влияние советского периода. В исламское искусство здесь привнесли европейские, но переложенные на советский лад мотивы и техники. Чувствуется и определенная идеология.

— Соцреализм?

— И не только. Смелые художественные поиски 20–30-х годов также оказали огромное вли­яние. Во всех регионах страны без исключения, в том числе и мусульманских, бурно раз­вивались живопись и графика в рамках советской школы, но везде были свои национальные особенности. Это ярко проявлялось в Узбекистане и Азербайджане, поскольку это были крупные республики с богатой традицией и внутренней культурной жизнью. Подобное было и в Таджикистане, Киргизии, Казахстане, в Туркмении; на территории современной России тоже — на Кавказе и в Поволжье. У каждого народа был свой определенный багаж.

— А в мусульманском искусстве существовали в советское время художники-диссиденты?

— К примеру, великий татарский художник Баки Урманче — был репрессирован за связь с Мирсаидом Султан-Галиевым, основателем ­«исламского марксизма». Урманче прошел лагерь на Соловках, там потерял брата. Был гоним, пришлось ему ехать в Среднюю Азию, подальше — на национальных окраинах жесткое давление Москвы было слабее. Опирались там на национальные кадры, так что советский социалисти­ческий строй был своеобразным. В Ферганской области до 60-х годов существовали опиумные курильни. Неофициально, но и не подпольно!

— У вас проходила выставка советских аги­тационных плакатов, обращающихся к мусуль­манам.

— Молодой революционной России нужны были сторонники. И они охотно обращались к мусульманам, обещали свою справедливость и прочее. Вот есть плакат за авторством Дмитрия Моора, известного по плакату «Ты записался добровольцем?». Там сказано: «Товарищи мусульмане! Под зеленым знаменем пророка шли вы завоевывать ваши степи, ваши аулы. Враги народа отняли у вас родные поля. Ныне под красным знаменем рабоче-крестьянской революции, под звездой Красной армии всех угнетенных и трудящихся собирайтесь с востока и запада, с севера и юга, в седла, товарищи!» Затем, конечно же, уже к концу 20-х годов, пошла индустриализация, борьба с паранджой, муллы стали врагами народа.

— Все это разрушительно повлияло на ислам и исламскую культуру в России?

— Да, но никуда не денешься. На тех же пла­катах начался переход к латинице, декларация ­того, что арабица — пережиток, уродливые ползающие червячки, так их на плакатах того вре­мени показывают.

— Расскажите про каллиграфию. Она в СССР как институт была практически уничтожена.

— Да, каллиграфия — это классическое мусульманское искусство. Изящная работа со словом. В исламе особенно внятно и последовательно декларируется, что религия начинается со слова. Буквально первое откровение, посланное про­року Мухаммаду, связано со словом, с чтением, а значит, и с письмом. В отличие от западного письма здесь действительно и форма, и содер­жание идут вместе. Быть хорошим каллиграфом в древние времена было просто обязанностью любого образованного человека.

— Чем еще особенно исламское искусство? Если в исламе нельзя изображать живых существ, тогда почему на картинах исламских художников люди есть?

— Нельзя так однозначно говорить о запрете, скорее есть ограничения. Изображения живых существ порицаемы. Но в других сферах все гораздо свободнее. На протяжении многих веков существования ислама периодически этот вопрос поднимался, переосмыслялся и оспаривался. Были периоды, когда в некоторых регионах были послабления.

— А где сейчас на Ближнем Востоке развито исламское современное искусство? В Саудовской Аравии, как в богатой стране, его много?

— Надо сказать, что Саудовская Аравия не очень славна художественными музеями. Хотя там много величайших религиозно-исторических объектов, важных для мусульман, да и всего мира. Кстати, мы часто слышим слово «ваххабизм» в отрицательном контексте. При этом ваххабизм — официальная религиозная доктрина в рамках ислама, до­минирующая в Саудовской Аравии. Из других стран Персидского залива можно выделить ОАЭ, Катар и Кувейт, там уже появились ­всемирно известные музеи с коллекциями тра­диционного и современного искусства.

— Там все менее строго?

— Свои особенности. И во многом это не следствие меньшей строгости, а большей открытости. Ну или стремления быть привлекательными для бизнесменов, туристов и путешественников. Первым, пожалуй, пошел по этому пути Дубай, поскольку его правитель еще в 70-е годы осознал, что запасы нефти не безграничны и необходимо диверсифицировать экономику. Они создали ­зону свободной торговли и стали делать ставку на бизнес и туризм. Что из себя представляет ­Дубай сегодня, думаю, многие знают. Это город третьего тысячелетия. Они вовлекают всех. От­сюда появляются и какие-то художественные площадки. Похожее происходит в Катаре.

— В Казани ведь тоже сейчас идет бурное ­возрождение каллиграфии.

— Интерес к каллиграфии у российских художников растет. И пусть каллиграфия — это ремесло с определенными формальными ходами, то, что сейчас творят каллиграфы — как российские, так и не российские, — сильно отличается от того, что было 100 лет назад. Появились новые приемы, сочетающие и абстрактное искусство, и новые техники. Интересные художники есть не только в Казани, но и в Перми, на Кавказе. Тот, кто понимает и видит красоту в каллиграфии, действительно покоряется ей, и, в общем-то, для него это уже целый космос. ­Почему космос? В большинстве случаев калли­графия — это обращение к письменному наследию. Кораническому, или хадисам, или каким-то изречениям, или поэзии. Вообще, надо сказать, что исламское искусство значительной частью обязано именно Персии. И именно в Персии был расцвет и каллиграфии, и персидской миниатюры, и коврот­качества. Это же касается и других промыслов — керамики, художественного металла. Классическое исламское искусство вмещает в себя все эти разделы. В традиционном исламском подходе это все единое пространство. И оно пронизано каллиграфией, потому что во многих этих форматах она присутствует, а значит, при­сутствует и слово.

Супергерои-мусульмане

Массовое проникновение исповедующих ислам персонажей в американские комиксы началось во второй половине нулевых, и, что любопытно, большинство этих героев были положительными — антагонисты же, как правило, не имели четкой религиозной составляющей, будучи просто «плохими парнями с Ближнего Востока». В прошлом году Marvel запустила серию комиксов про Камалу Хан, супергероиню-мусульманку, обладающую довольно скучной способностью изменять свое тело и живущую с совершенно шебутной семьей переселенцев, в которой многие исламские читатели увидели параллели с собственными родственниками. Не случайно: сама идея комикса родилась из воспоминаний редактора Marvel Шаны Аманат о своем иммигрантском детстве.

Салман Север, исследователь исламских субкультур: «Я сторонник социологической точки зрения, согласно которой комикс есть отражение американского взгляда на образ нации, на ее архетипы. Поскольку самая активная и интегрированная в западную культуру мусульманская община проживает в США, то логично, что гиганты уровня Marvel обращаются к исламским мотивам, вводя в свои комиксы героев, имеющих некий мусульманский шлейф. В случае с Камалой Хан это такая типичная пятнадцатилетняя девочка с пубертатной проблематикой, предлагаемая аудитории юных эмигрантов во втором-третьем поколении и поднимающая темы социальной адаптации. К образу мусульман-героев обращались и прямые конкуренты Marvel — компания DC, в чьем комиксе «Batman Incorporated» присутствует персонаж Night Runner, мусульманин-суннит алжирского происхождения и по совместительству главный защитник Парижа от сил зла. Он, к слову, выведен вполне благочестивым мусульманином, читающим намаз и держащим пост. Любопытно, что больше всего комиксов с мусульманскими героями появляется не в Америке, но в странах — рецепторах западной культуры, например в Малайзии. Там комиксы имеют воспитательный характер и предназначены для самой нежной по возрасту аудитории, герои таких выпусков — практикующие мусульмане, соблюдающие исламский дресс-код и обрядовость».

Омар Сулейман и образ опасного араба

Немолодой сирийский мастер дабке — танцевальной музыки, особо популярной на свадьбах, — ворвался в мир электронной музыки в конце нулевых, быстро завоевав свое место в ряду повелителей танцпола, но если учитывать внешний вид Сулеймана, более уместно слово «диктатор». Это необыкновенная по всем меркам история успеха: им восторгается Бьорк, ему помогает Four Tet, он объездил с гастролями полмира, добравшись в том числе до России; хотя как-то раз Омара не пустили в Швецию, испугавшись, что он запросит политического убежища.

Север: «Насколько я понимаю, феномен Омара Сулеймана, его популярность связана с двумя разнонаправленными потоками: первый — это World Music как давнишний интерес американских и европейских продюсеров к загадочному звучанию мусульманского Востока, поиску пресловутого голоса ислама. В этом смысле Омар Сулейман — продолжение звуковых экспериментов, которые осуществлял Брайан Ино с Нусратом Фатехом Али Ханом или Патти Смит с Master Musicians of Joujouka (флейты гасба магической Интерзоны, как ее увидел Кроненберг в экранизации берроузовского «Голого завтрака»). Другой момент связан с тем, что Сулейман эксплуатирует образ араба, который одновременно может оказаться сельским шейхом, лидером повстанческой группировки или переодетым агентом «Хезболлы», то есть он как бы вбирает в себя стереотипические черты опасного и непостижимого ближневосточного гражданина — на этот имидж работают и темные очки, и куфия, и галабея. Интересно, что данная одежда более характерна для сельских иракцев, нежели для сирийцев или саудовских арабов, и мне кажется, что неслучайно Сулейман выведен этаким иракцем, это можно интерпретировать как заигрывание с коллективной памятью западной аудитории о затяжной американской кампании в Междуречье. Подобные артисты известны и российскому слушателю: какое-то время назад в Татарстане была техно-поп-звезда СуперАлиса, которая исполняла легкие танцевальные песни с текстами богословского содержания и была закутана с головы до ног в яркий хиджаб. Это тоже работа с образом немного дикой и, возможно, опасной ориентальной девушки. Был еще недолго проживший продюсерский проект Ивана Шаповалова NATO, работавший со стереотипами россиян, столкнувшихся с чеченским терроризмом и нашествием среднеазиатских орд. На мой взгляд, это явления одного ряда с Сулейманом, но калибром существенно меньше. С другой стороны, все это достаточно периферийный феномен по сравнению с таким мощным европейским движением, как исламское регги, ревизионистским явлением, ставящим под вопрос то, какие корни имеет регги в принципе — в эфиопском православии или же в сенегальском суфизме шейха Амаду Бамба Мбаке».

Muslimgauze и звуковая интифада

Пожалуй, самый загадочный и самый плодовитый представитель британского эзотерического подполья, Брин Джонс оставил после себя тысячи композиций, запечатлевших спорный (в том числе и для мусульман) образ Ближнего Востока, манящего и страшного места, где с рассветом приходят бомбы, пророческий транс дервиша легко спутать с гашишным психозом, а самый красивый вид может оказаться миражом. Muslimgauze не забыт и сегодня, спустя шестнадцать лет после его смерти, — и дело не только в продолжающих выходить посмертно альбомах Джонса, за интерпретацию его наследия и по сей день берутся ярчайшие умы, например, линию ближневосточного техно подхватил Доминик Ферноу в рамках проекта Vatican Shadow.

Север: «Muslimgauze — человек-явление, сделавший для создания музыкальной картинки современного исламского мира больше, чем кто бы то ни было. Его порой уместно величают звуковым террористом, не имея, однако, в виду, что перед нами такой нойз-террор в духе Merzbow, а скорее указывая на то, что он наиболее полно выразил непокорный дух мусульманской уммы посредством звука — ломаного, звучащего полифонией разных восточных языков. При этом Джонс почти не использовал в своих композициях речи арабских, пакистанских или афганских исламистских лидеров, он брал для семплов нейтральные, идеологически не заряженные источники — отрывки из сериалов, мелодрам, радиопостановок и уличных переговоров торговцев, — но подавал их в такой тревожной музыкальной обработке, что слушатель невольно проникался настроением Ближнего Востока как непременно нестабильного, но интересного, беременного радикализмом региона.

Если же говорить о перкуссионных традициях мусульманского мира, то Брину Джонсу удалось выразить общие мотивы — не ритмы, но мотивы того, как может звучать исламский мир в разбросе от соответствующих регионов Индостана до, допустим, Судана.

Поворотным моментом для становления Джонса как музыканта стала ливано-израильская война, и тут он не единичное явление, для его поколения это настолько же яркий и определяющий момент, как для следующего — события 11 сентября в Нью-Йорке. Многие леваки тогда — от Карлоса Шакала до боевиков фракций Японской Красной армии, Нихон Сэкигун, — целыми отрядами принимали ислам, уезжали на Ближний Восток и переносили туда свою террористическую активность в знак солидарности с палестинским народом».

Каллиграффити

Мусульманское уличное искусство характеризуется как особым набором тем (часто работы художников привлекают внимание к проблемам угнетения женщин и терроризма), так и самобытным языком — в прямом смысле: надписи граффитчики делают на арабском, имеющем свою особую пластику и правила.

Север: «Каллиграфия — пожалуй, самое освященное и непроблемное исламское искусство, имеющее дидактическую направленность, воспитывающее у человека способность постигать энергию арабской вязи, языка и реальности Корана, его текстуру, это искусство полностью имеющее прописку в исламских традициях, взять то же оформление интерьеров мечетей, изразцы. Несколько лет назад на Западе возникла мода на так называемые каллиграффити. Основные центры — Гарлем, где проживает множество новообращенных чернокожих мусульман, Африка, Швеция, где очень интересные эксперименты с вязью предпринимает Нильс Мельман. В отличие от обычных граффити-артистов каллиграфферы большей частью бомбят стены священными формулами ислама, зикрами-богопоминаниями, та­кими как «Аллаху Акбар», аятами Корана, суфийскими максимами — каллиграффити вообще ­более текстуальны содержательно, чем традици­онные граффити Америки и Европы.

Отметим, что в настоящее время каллиграфия в целом — наиболее перспективное и быстроразвивающееся направление в исламском искусстве, потому что именно она окончательно легализует образы существ. Поясню: если можно дискутировать о том, допустимо ли для мусульманина нарисовать конкретного человека, имеющего портретное сходство с оригиналом, то о том, чтобы нарисовать этого же человека как сумму арабских букв, переплетенную в нечто наподобие контуров лица, споров не ведется. Такого рода каллиграммы, именуемые «тугра», были как у праведных халифов, так и у апостолов самого пророка Мухаммада. Вероятно, в скором времени мы посредством инструментария каллиграффити увидим реализацию многих творческих идей на стыке предметного и беспредметного искусств».

Исламское современное искусство

В мире современного искусства художники-магометане и выходцы из стран Ближнего Востока являются проводниками острой проблематики и неожиданных визуальных решений, от исполинских кровавых цветов Имрана Куреши до глитчевых трехмерных ковров азербайджанцев Аиды Махмудовой и Фаига Ахмеда — впрочем, список имен, равно как и культурных институций, музеев, галерей, фондов и биеннале мусульманского искусства, может растянуться на толстенный справочник. Однако есть имена, которые знать просто необходимо, например — Ширин Нешат.

Сама Ширин Нешат заявляет, что все ее работы на самом деле о смертиСевер: «Для современного мусульманского нонконформистского искусства характерно обращение как раз к аутентике женщины Востока как к сложной и многогранной теме. Одна из самых известных художниц иранской эмиграции, Ширин Нишат, в серии работ «The Women of Allah», на мой взгляд, очень корректно выводит образ мусульманки — как правило, ее героини хотя бы покрыты. Она работает с образом того другого, которое рождает сиюминутный новостной телепоток. Но надо помнить, что все, что мы сейчас обсуждаем, суть вещи, бросающие вызов жестким версиям шариата, критикующим и музыку, и изображения живых существ. Тем не менее исламское право неспроста считается достаточно гибкой и эластичной системой, поскольку подразумевает большое количество мнений, трактовок, интерпретаций. Что касается изображения живых существ, то имеет место хадис, предание пророка Мухаммада, который является вторым после Корана источником исламской религии, — и в нем сказано, что в Судный день к Аллаху будут подведены художники, которым будет приказано оживить тех существ, которых они нарисовали. И они этого сделать не смогут. Ультраконсерваторы считают, что из этого хадиса делается вывод о запрете рисования вообще как такового. Другие богословы полагают, что здесь дан запрет на создание лишь объемных изображений, к примеру скульптуры, потому как скульптура — это заявка на формы, подобные формам творений Аллаха, а графика — как нечто плоскостное — не может априори существовать в том мире, в котором Господь соединил форму и содержание; значит, рисуя, художник не совершает греха. Эта точка зрения во все века позволяла находить отдушину мусульманским миниатюристам и по сей день дает возможность художникам чувствовать легитимность своего промысла. Отдельно стоит заметить, что пересмотру это правило подвергается в тех случаях, когда речь заходит об индустрии развлечения для детей: мы знаем, что в семействах пророка Мухаммада и его сподвижников дети играли в искусственных деревянных лошадок. Значит, даже для объемных объектов есть свои исключения, если это игрушки для детей».

Женщины Востока

Ажиотаж и скандалы вокруг порнозвезды ливанского происхождения Миа Халифы, равно как и иранской актрисы Гольшифте Фарахани, снявшейся обнаженной для французского журнала, показывают, что мало что может поспорить в сексуальности с нарушением табу и общественных ожиданий.

Север: «Историк моды Александр Васильев считает, что наши представления о красивом постепенно меняются в пользу как раз исламского Востока и те элементы, которые прежде считались закрытием и порабощением женщины, упаковыванием ее в мешковатые тряпки, на Западе диктаторами моды теперь открываются заново как крайне привлекательная эстетическая категория. Опыты с деталями закрытия à la femme musulmane в одежде уже проникли в коллекции западных модельеров, но одним этим влияние образа мусульманки не ограничивается. Например, валово увеличивается количество порно, в котором героинями являются девушки в хиджабах или в паранджах, причем основные заказчики и потребители этого контента — французы, голландцы, люди, в чьих странах зримо представлено мусульманское присутствие. Конечно, это рессентимент в чистом виде, тяга к пугающему образу врага. При этом от изменений в моде до запросов на порносайтах все явления одного порядка — посягательство на последний сладкий запретный плод. В мире, где подверглись десакрализации все священные символы и институты, где сорваны покровы со всех сокровенных тайн, остается не так уж и много притягательных, еще заколдованных тем. Сексуальная культура Востока манила европейских авантюристов уже в эпоху французского ориентализма, когда возникали первые навеянные «Сказками тысячи и одной ночи» образы восточных красавиц арабок, персиянок. Тогда же появились элегии к арабской красавице, подражательства мистико-любовной лирике Шекспира Востока — Хафиза Ширази — на европейских языках и так далее. Сейчас эта тема возвращается в постмодерновых измерениях, уже не как ориентализм, но как общая увлеченность ближневосточной чувственностью».

Мусульманский хип-хоп

Правоверный рэп, как показывают продажи, оказался более живучим культурным продуктом, чем христианский рок, — оказывается, что хороший флоу очень даже богоугоден.

Север: «Все приведенные прежде феномены — это явления последней волны, которым от силы пять-семь лет. А вот старше исламского рэпа может быть разве что черный исламский джаз в Америке. Сам по себе мусульманский хип-хоп начинается в конце 90-х годов как отпрыск «Нации ислама», с крайних еретиков из группы, созданной увлеченным нумерологией человеком по имени Кларенс Тринадцать Неизвестных. В этой среде самым диким образом сошлись идеи черного супремасизма, Хьюи Ньютона с его «Черными пантерами», египетский мессианизм Малахи З.Йорка, концепты Мавро-американского храма науки и тому подобный винегрет. Именно этот круг повлиял на наибольшее количество андеграундных рэп-звезд, начиная от Wu-Tang Clan, которые, конечно, совсем условно соотносятся с исламом: для них важны и дао, и мистерии Осириса, — но зато они создали первичную моду, приведшую к появлению уже более ортодоксальных исламских рэперов. Американский чернокожий ислам — крайне глубокое и насыщенно самобытное явление: он определяет сам себя через формулу «go to the roots» — «вернись к корням», большая часть американских мусульман называют себя «билялиане» по имени Биляла ибн Рабаха. Этот чернокожий сподвижник самого пророка Мухаммада, мир ему, первый муэдзин и мученик и принес в ислам азан, то есть призыв на молитву. Собственно, его называют голосом ислама — и для темнокожих рэперов это очень важная фигура: они считают себя не столько музыкантами, сколько проповедниками, сопротивляющимися социальным дисбалансам мира новых неверных — белого господства. Рэп в понимании мусульман наиболее безопасный музыкальный жанр, искусство проповеди, быстро произносимого ритмичного слова, а ислам и начался с призыва Всевышнего к Мухаммаду, выраженного императивом «Икъра!» — «читай, говори громко, декламируй, что Я тебе диктую» (от этого слова и происходит название Корана). Плюс образ рэпера как воина, ­отстаивающего свою улицу, свою территорию, симпатически совпадает с фигурой моджахеда, ­защищающего свою землю и систему ценностей. Сейчас исламский рэп является уже самостоятельной индустрией, имен артистов и лейблов, работающих в этом направлении, уйма: это и Мос Деф, и Айс Кьюб, и не очень известный у нас, но весьма востребованный в мире франкоязычный рэпер Медин, выходец из Туниса, являющийся ко всему прочему имамом в небольшой мечети. Но если во Франции и в Америке такие артисты вполне институционализированы, у них есть свои звукозаписывающие студии, свои продюсеры, кланы и свое легальное поле деятельности, то вот в Германии или в Англии ситуация куда жестче. Там исламский рэп много более антисистемно и бескомпромиссно заряжен и многие исполнители умудряются от микрофона переходить к винтовке и уезжать воевать в «Талибан» или ИГИШ».

Таквакор

Один из самых ярких примеров того, как жизнь подражает искусству: в 2003 году вышла художественная книга Майкла Найта о сложной жизни панкующих мусульман в Америке, и уже через ­несколько лет возникла волна исламского панк-рока, удивительно похожего на то, что было описано в романе «Таквакоры».

Север: «Таквакор — по большому счету панк-реакция на ислам, но нужно напомнить, что и хардкор как музыкальное явление имеет четкое мусуль­манское происхождение. Одним из основателей и звезд хардкора был Шон Муттаки, американец иранского происхождения, в свое время панковавший, а затем пересмотревший ценностные ориентиры панк-движения и пришедший к выводу, что панк — тупиковый путь саморазрушения. Тогда он решил, что пришло время проповедовать со сцены воздержание от алкоголя, наркотиков, случайных половых связей и положил начало хардлайну, доведшему до ручки философию стрейт-эйджа. Со временем Мутаки решил вернуться к своим корням, стал практикующим мусульманином-шиитом и занялся выпуском альманаха «Талиях аль-Махди», что значит «Авангард Махди», святого имама, который скрыто присутствует в мире, но своим развоплощением ознаменует конец современного мира и восстановление божественной справедливости, согласно шиитской версии исламской эсхатологии. Этот альманах стал местом притяжения ориентированной на хардкор и интересующейся исламом молодежи, демонстрируя им родство исламских этических норм и воспитательных моделей и категорических установок радикального стрейт-эджа. Неслучайно, что в романе Майкла Мухаммада Найта «Таквакоры» единственный положительный герой именно мусульманский стрейтэджер. Сам Найт парень из непростой семьи, белый американец, который в 16 лет стал мусульманином-суннитом, отправился изучать ислам в Пакистан, думал даже принять участие в чеченском джихаде, но потом отказался от этой идеи. Вместе с тем постепенно его стало раздражать расхождение между чистотой и незамутненностью ­ислама как религии и ханжеским характером его культурных форм. У него накопилось столько внутренних противоречий, несогласия и отчаяния, что он, стоя на пороге вероотступничества, решил в знак прощания с исламом написать книгу под ­названием «The Taqwacores» — по-арабски слово «таква» означает «богобоязненность» — зарисовки из жизни воображаемых мусульманских панков, аполитичных скинхедов, готов-гомосексуалистов и т.д. Реакция на этот роман поразила его автора: его буквально засыпали письмами из Америки и Европы новоиспеченные поклонники книги, которые писали, что они чувствуют себя точно так же, как он, что они хотят сделать группы в духе тех, что описаны в «Таквакорах»! И вот в кратчайшие сроки появляется таквакор-сцена, организованная маргиналами мусульманских диаспор — полупросыхающими, но при этом читающими намаз детьми переселенцев, канадскими лесбиянками индо-пакистанского происхождения и иже с ними.

Собственно, Найт отразил настроения фрустрированной американо-канадской молодежи ближневосточного происхождения, несогласной с догматикой и фарисейством мусульманских общин, с одной стороны, с другой — чувствующих себя «гребаными арабами» и «вонючими паками» в глазах белых американцев. Конечно, все это имеет не последнее отношение к концепции юродства — вообще довольно близкой по смыслу к понятию панка. В мусульманстве тоже издревле существуют подобные явления, как, например, маламати, или порицаемые суфии, которые демонстративно нарушают законы шариата, для того чтобы их все отрекли и они могли остаться наедине с Богом».

Новые исламские медиа

Мусульманские медиа — это не только «Аль-Джазира», но и, например, почти неотличимый от Макса +100500 кривляка видеоблогер Баба Али, с шутками и ужимками рассказывающий о том, какие трудности подстерегают обычного верующего на пути к мечети, — так проповедь ­Корана в XXI веке приобрела совершенно неожиданные формы.

Север: «Мусульмане активно присутствуют в современных медиа, используя все существующие форматы, в том числе и совсем нетипичные. Например, есть такой житель американского юга, белый толстяк по имени Бро Кроу, он же Хиллбилли Муслим, который в своих стенд-ап-шоу непрерывно шутит на тему исламских реднеков в духе: «Вы можете быть мусульманином-реднеком, если считаете, что следующий фильм о биографии ­пророка Мухаммада, мир ему, следует выдержать в жанре вестерн». Конечно, это нишевый продукт, но далеко не единственный пример мусульманского стендапа. Если говорить о видеоблогах, то есть такой проект «Traveling Light», занимающийся демонстрацией ислама в необычном контексте. Допустим, камера фиксирует блестяще говорящего по-английски имама Идриса Уоттса, сидящего на оленьей шкуре в деревянной мечети в Исландии, где по стенам развешаны суры Корана, написанные рунами, а стоящие рядом певцы в национальных свитерах исполняют на староисланд­ском языке нашид — мусульманский гимн — в той манере, в которой скальды пели викингам. Это производит шокирующее впечатление на зрите­ля: «Ничего себе, южная религия звучит так, как не звучат северные паган-металлисты!» Есть мультипликационные проповеди по Корану имама Нумана Али Хана, очень интересно решенные графически и позволяющие лучше запоминать нарратив. Что же касается социальных се­тей, то есть пока что, к сожалению, пробуксовывающий проект социальной сети SalamWorld со штаб-квартирой в Стамбуле, задуманный как системный ­ответ детищу Цукерберга. Замысел таков: соцсеть с халяльным контентом, без порнографии и групп сомнительной тематики. Другая немаловажная деталь заключается в том, что SalamWorld заявляется как площадка безопасного хранения данных, независимая от властей любых стран, чего не скажешь о Facebook. Но пока что это только слова — как оно будет в реальности, учитывая, сколько политически мотивированных радикальных исламистов ломанутся в эту соцсеть, сказать сложно».

13.01.15, Школьница в хиджабе виртуозно играет тяжелый металл (видео)

DANIYAL: Ассалям Алейкум. Стыдно признаваться, но факт, я часто не могу удержаться и останавливаюсь, когда слышу музыку переносящую мысль. Такой не мало. Но нигде среди религиозных арабов я не встречал ценителей. Я лично считаю музыку, как явление, чудом. Фактически она формирует свой своеобразный язык. Т.е. становится средством передачи информации. Но я так же понимаю, что и шайтан не замедлил возможностями предо­ставляемыми этим языком.

ZARINA: ва алейкум ассалям, брат! я этим во­просом много лет интересовалась, искала фетвы, исследования, опрашивала имамов и алимов. Запрещают ­музыку полностью саудий­ские ученые (ханбалитские, саляфитские). Ашариты-матуридиты в большинстве своем считают, что за­претность или дозволенность музыки определяет ­способ и характер ее применения. Среди имамов, ­знакомых мне, подавляющее боль­шинство относится к музыке так — не затыкает уши и не считает ее полностью харамом, но и не уделяет особого времени ее прослушиванию.

11.05.13, Пословицу «незваный гость хуже татарина» проверили на экстремизм

LINUR ABU IBRAGIM: Есть такая татарская по­говорка: Урыс дустың булса, билеңдә балтаң булсын. Ее можно перевести как: если у тебя есть русский друг, то за спиной держи топор. Инресно, а если какой-нибудь придурок повесил бы эту поговорку, что бы почтить родной язык, эту поговорку признали бы ­экстремистской?

UMMZAYNAB: Линур абу Ибрагим, Россия уже до­казала, что ее основным правилом являются двойные стандарты. И это очередной раз подтвердил случай в Нижневартовске, когда администрация города по­требовала от рекламного агентства, разместившего на баннере текст Корана, убрать его. так как чиновники посчитали, что религиозный текст не подпадает ни под один вид рекламы, регламентированный ­федеральным законом.

ABDULAHADAB: УммЗайнаб, не РОССИЯ а власть ­имущие в России используют двойные стандарты. Умейте различать эти понятия.

23.10.14, Облачившаяся в хиджаб журналистка поразилась толерантности москвичей

AHMET: На счёт бабушек,знакомые были в гостях в Москве и сняли квартиру. В один день заходя в подъезд сидели бабушки, одна из них говорит понаехали чурки узкоглазые, смешно конечно, но Они ели сдер­жали себя в руках. Кто этого не испытал не поймёт ­никогда.

AIZA: А мои две соседки бабушки коренные москвички очень доброжелательны, мы не только здороваемся, но и делимся иногда друг с другом выпечкой или ­решаем вместе проблемы, типа соседи затопили, кот убежал (искали вместе). Все люди разные. Но то что многие на улице смотрят с доброжела­тельным интересом это факт.

03.02.15, Президент Узбекистана Ислам Каримов впал в кому

HANDSCHAR: Джаханнам по нему плачет, ну прежде Мункар и Накир его допросят, думаю не сладко ему придется! Всевышний прости меня за мой язык!

ABU HANIFA: Как кто-то сказал: довольство Аллаха мусульманами, проявляется в том, кто ими правит: ­если Он доволен, то правитель лучший из них, если нет, то худший из них!

19.12.14, О секс-джихаде снимут художественный фильм

ABDULAZIS: Заказной фильм

ASHIR01: Если фильм будет основан на реальных ­событиях, было бы полезно посмотреть всем, чтобы знать правду.

25.01.15, Российский киноактер погиб за «Исламское государство»

ZARINA: вместо того, чтобы просвещать российскую киноиндустрию об Исламе и приносить пользу обществу, поехал за несуществующими выдуманными идеалами. Комсомолка пишет, что есть еще один актер, принявший ислам вместе с ним, Леонид Тележинский, надеюсь хотя бы ему не дадут никуда уехать.

ANSAR: Мира вам. Сестра сколько же людей убили и сидят в тюрьмах за то, что они просвещали людей об Исламе. Привести статистику сколько мусульман сажают по разными фальшивыми предлогами? Посмотрите на сайте голос Ислама видео что сделали с имамом Кисловодска. Что было сделано с нашими братьями правозащитниками. В течении 5 лет которые мирно проповедовали Ислам убивают десятками и эти убийства не раскрываются. Их убивали за правду за то, что они хотели жить в своей религии и при­зывали людей к нравственности и морали, а неко­торые из наших единоверцев пропадали с концами. Только в одоном Дагестане за последние 3 года убито 5 образованных журналистов мусульман, кто призвал к Исламу и отражал истинное положение вещей.

19.01.15, Российский священник назвал провокацией карикатуры на пророка

INSAR: Сегодня в РПЦ да и среди Мусульман имамов в большинстве случаев, мы видим кодлу малодушных людей, которые на практике подстраиваются под любое мнение полит системы, дабы сохранить своё ­тёплое место в кресле. При этом всегда были люди ­которые знали и знают что эта жизнь лишь переходная стадия человеческого бытья, и от того как мы себя поведём, зависит удел что мы получим в итоге от Господа миров.

FORRUM2008: По моему сатира и юмор разные вещи. Можно изобразить объект так, что он потом станет твоим врагом! Поэтому это такие вещи, с которыми ­шутить ни в коем случае нельзя, а тем более на такие вещи, как религия, потому, что это самое святое, ­дальше уже моральное разложение и деградация!

AIZA: Все что хотела написать сказали выше, очень ­хорошо сказали. От себя добавлю, что если люди будут уважительно относиться друг к другу многие проблемы и междоусобицы останутся в прошлом. но это не­желательный сценарий для шайтана.

11.10.14, Сноуден: «Исламское государство» — детище спецслужб»

SALIMA: то, что ИГИЛ плод работы США было видно сразу по многим признакам, для этого и экспертом не надо быть. все для отвращения народа к исламу и для убиств мусульман.

FORRUM2008: Нелогично получается, если сионисты хотят раздробления мусульман, то ИГИЛ наоборот завоевывает и объединяет под своим крылом терри­тории Ирака и Сирии.

09.02.14, Верховный муфтий: «Олимпийские игры подобны хаджу»

TUBRAMLY: Сейчас уже во всех Олимпийских играх есть храмы, молитвенные комнаты, где можно молиться Богу. А вот мечети места не нашлось.

GABD ULLA: в мечетях могут быть (экстремисты, ­террористы) потому власть решила не строить мечеть. А умма в России разделена на муфтияты и думы, и сегодня одна половина скажет что «верховный» сказал хорошо, а другая будет комментариях ругать, обзывать. Молю Всевышнего чтоб дал нам понимание, единение, простил нас и наших «верховных» и исправил нас и наших муфтиев.

UMM ABDULKARIM: Да простит его Аллах.

Орфография и пунктуация авторов сохранены.