Nina Donis

ZDDZ

Galetsky

Alisa Kuzembaeva

Alena Akhmadullina

Alexander Terekhov

Valentin Yudashkin

J.Kim

Yasya Minochkina

Walk of Shame

Vika Gazinskaya

Gosha Rubchinskiy

Kalmanovich

Cap America

— Здравствуйте, Игорь!

— Добрый день. Но, говоря по правде, Илья… — я стеснительно поправляю пиар-директора Condé Nast, которая проводит меня в редакцию Glamour.

— Ну ничего страшного! — незатейливо успокаивает она меня.

За полчаса до встречи я созванивался с ней и тоже спутал имя: назвал Еленой, а не Евгенией, как следовало бы. Теперь иду по коридору и думаю, специально ли она ошиблась и симметрично ответила, назвав меня Игорем. Надо сказать, выпускающее лоснящиеся глянцевые журналы (Vogue, Glamour, Tatler, GQ) издательство Condé Nast пользуется в Москве одиозной репутацией с набором стереотипов в духе «Дьявол носит Prada»; люди, как правило, понимающе кивают, когда им говоришь собирательное определение «девушки из Condé Nast», подразумевая манерных и эгоцентричных дам.

Именно к девушкам из Condé Nast я и поступаю в распоряжение: в журнале Glamour на несколько десятков барышень приходится один сотрудник-мужчина — дизайнер Роман. Когда я переступаю порог редакции, девушки проводят важное совещание, но, завидев меня, решают, что сейчас важнее всего познакомить меня с Романом.

— Смотрите-смотрите, вот наш единственный мужчина! — хихикают девушки и показывают на взъерошенного дизайнера Романа как на достопримечательность. Тот на секунду отвлекается от монитора, устало пожимает плечами и отворачивается обратно, не поддержав ажиотажа сотрудниц, по мнению которых, встреча здесь двух мужчин — событие порядка снежного урагана летом. За мной тут же закрепляется наименование «наш мальчик», которым меня будут называть в редакции за глаза («а где наш мальчик?», «во сколько наш мальчик сегодня придет?»), не путая ни с кем.

Тем временем за большим столом в центре редакции заканчивается планерка по поводу грядущего номера, который почти сверстан. Последние разногласия вызывает самое крупное слово на обложке, употребленное в неправильном падеже. Участники спора несколько минут предлагают и обосновывают свои варианты, пока слово не берет редактор отдела «Культура».

— Корректоры разберутся! — авторитетно подытоживает она. 

Остальные разумно соглашаются и со спокойной душой расходятся.

***

На следующий день я помогаю двум молодым ассистенткам редакции развозить модные вещи, использованные на фотосъемках. Первым делом мы отправляемся в офис дома Swarovski, куда нужно занести колье, сережки и кольца. Там нас встречают пошлые сверкающие мозаики из кристаллов, которыми выложены лебеди, и работница Swarovski того же возраста, что и мои спутницы. Они берутся щебетать о чем-то своем и параллельно проверяют наличие всех аксессуаров. Оказывается, одно кольцо все-таки где-то затерялось на съемках, но девушки прекрасно понимают друг друга, разводят руками и говорят: «Ну еще найдется!»

Затем мы едем возвращать одежду шоу-румам. Я долго пытаюсь выяснить у ассистентки Таи, что такое шоу-рум и чем это отличается от магазина. Тая пытается объяснить разницу и вдохновленно делится планами открыть свой соб­ственный шоу-рум, но, устав от дурацких расспросов, сдается и говорит, что, в общем-то, шоу-рум и магазин — это одно и то же.

— Тая, а вы гламурная?

— Что?

— Ну вы же в журнале Glamour работаете. Вот и спрашиваю, соответствуете ли!

— Даже не знаю, как ответить…

— Ладно, давайте, может, по дороге кофе возьмем.

— Только на улице пить будешь, гламурный наш! — неожиданно вступается за Таю прежде молчавший водитель. — Был тут случай: одна из вашего журнала пролила на заднее сиденье кофе, а потом на это место другая села юбкой. Ну и заплакала. Успокаивать пришлось.

***

В редакции меня отправляют «на место секса». В том смысле, что я сел за рабочий стол автора, ведущего рубрику про отношения полов. Из-за обновленного в последние годы законодательства в России ее рубрика — главная головная боль юристов журнала. Те требуют от редакции заменить слово «мастурбация» — по их мнению, за его употребление можно подать иск к изданию с маркировкой «16+», потому что слово «может вызвать интерес к сексу». В конце концов их устраивает слово «самоудовлетворение».

— Православный талибан какой-то, Мизулина будет довольна! — приободряется выпускающий редактор, заканчивая переписку с юристами. — Где уж те славные времена, когда мы могли поставить статью с заголовком «Об анальном». А сейчас даже слово «минет» запрещено.

— Это еще что! — оживляется арт-директор. — Мы как-то напечатали на одной полосе банан в презервативе, и там же было обручальное кольцо. На кольце был изображен крест и дана цитата из Библии. Нам тогда написали из ювелирного дома: сказали, что внимательно нас читают, и попросили рядом с их кольцами презервативы не печатать, а иначе пригрозили нажаловаться в РПЦ… Тогда же из-за закона об оскорблении чувств верующих нам пришлось отказаться от использования слова «гей-икона».

— Моя первая заметка, — рассказывает директор раздела «Культура», — была про то, как женщине вернуть девственность. В Москве тогда, лет пятнадцать назад, появились клиники с этой услугой, и я отправилась в одну из таких. Врач там спрашивает: «Детей рожали?» Да, говорю. «Муж есть?» — «Есть». — «А он знает, что такую операцию хотите сделать?» — «Нет, я ему сюрприз готовлю». Врач оценил. Но, кажется, у нас депутаты пытаются провести такую же операцию. В смысле не для себя, а для страны, с этими законами.

— Да вообще странно, что вещи нельзя называть своими именами. Все-таки мы всегда были журналом, который без манерности разговаривал с читательницами, — вторит глава отдела «Стиль жизни».

В эти диалоги почти не вмешиваюсь. Они звучат примерно так же, как и любые аналогичные разговоры, которые я в последние годы слышал во всех общественно-политических редакциях, хотя и ведут их совершенно другие люди.

***

— Мы однажды делали интервью с Мэттью МакКонахи. Договорились с его агентом, нам дали номер. Мы набрали, спрашиваем: «Мэттью?» Там отвечает мужчина: «Нет, а кто, простите, нужен?» Отвечаем: «Мэттью МакКонахи. Для интервью». С той стороны раздался хохот, и мужчина закричал куда-то в сторону: «Эй, мужики, тут есть Мэттью МакКонахи? Интервью надо дать!» Потом выяснилось, что спутали цифры и позвонили в какой-то американский бар. Ну хорошо, что там никто не додумался дать интервью от имени МакКонахи, — редактор моды Иляна рассказывает мне смешные истории и параллельно набирает из кулера три стакана воды, которые затем выстраивает на столе перед собой.

— Это еще зачем? — недоуменно показываю на стаканы.

— Нужно в день выпивать два литра воды. Мне сегодня еще литр остался.

— Что это еще за ерунда? В Glamour, поди, это прочитали?

— Наш журнал тоже, конечно, про это писал. Вы хотите поддеть меня таки­ми вопросами, показать легкомысленность. Но, скажу честно, мне за свою работу ни капли не стыдно. Потому что когда я пишу про моду, я всегда даю советы, которые никак не противоречат моим взглядам. В отличие, скажем, от тех людей, кто пошел работать на федеральные каналы, им приходится врать самим себе. А мы всегда пишем на совесть и не врем нашим читательницам.

***

— Ну что это за фотография? Райского ощущения нету! Дайте мне райского ощущения, — главный редактор рассказывает, какие задачи ей приходится ставить перед бьютиками, это сотрудницы отдела красоты.

— Мы занимаемся банками и космической сферой, — поясняют бьютики.

Что они говорят про различие оттенков синего и как они подходят для разных тонов кожи, я сразу не очень пытался понимать, но на космической сфере и банках отказался соображать окончательно.

— Банки — это парфюмерия в баночках, размазки — это то, что из тюбиков выдавливают, ну а космическая отрасль — парфюмерия вообще.

Немного отлегло.

Главный редактор Glamour Маша Федорова показывает фотоколлажи с косметикой, из которых даже мне становится понятно, какие из них с райскими ощущениями, а какие — нет. Как это получается — загадка.

— А давайте напишем про этого актера! — предлагает Маше редактор «Культуры» Василиса.

— Давайте не будем. Кто это вообще? В каком фильме снялся?.. Я не смотрела.

— Но он же кла-а-асный! — безапелляционно парирует Василиса.

— Ну если классный, то можно, — соглашается главный редактор.

***

В последний день работы в Glamour я иду на презентацию бутика на Большой Дмитровке, где придумали совместить магазин дорогой мужской одежды с барбершопом. Я соглашаюсь на процедуру royal shave: парикмахер соскребает мне щетину опасной бритвой и между делом рассказывает, как он корректирует бороды высокопоставленным сотрудникам государственных банков. Благодарю парикмахера за то, что не зарезал меня, пять минут разглядываю людей, которые со скучающим видом рассматривают коктейли в бокалах, и возвращаюсь в редакцию, не представляя, что об этом можно написать на сайт глянцевого журнала.

— Ты опять все пропустил! Вот сейчас одна половина редакции схлестнулась с другой на тему, можно ли печатать у нас в журнале женщин-судей и женщин-полицейских. Шеф-редактор кричала, что они изверги, судьи выносят 99,99% обвинительных приговоров, а полицейские тоже черт знает чем занимаются, поэтому не достойны публикации, — пересказывают мне все важнейшие события, случившиеся за время моего отсутствия.

— Зато побрился! — ободряет меня шеф-редактор, которая, как только что выяснилось, была активисткой на выборах Навального в мэры Москвы. — Знаешь, была одна история в жизни другого глянцевого журнала. У них была презентация, на которой всем гостям-ВИПам подарили по коробке всяких банок. Актриса Катя Волкова, в тот момент жена Эдуарда Лимонова, сказала: «В жопу революцию, да здравствует гламур!» Ну вот у нас — и сегодня у тебя — так же.

— Мы делаем самый массовый элитный журнал, как хотите, так это и понимайте, — тут же мне поясняет главный редактор Маша Федорова, которая вихрем носится по редакции и раздает задания. — Мы даем все советы, которые требуются современной работающей женщине: и про моду, и про отношения, и про все остальное, что только можно представить. При этом мы никогда не переходим в своих советах в вульгарность и всегда обращаемся к читательницам только на «вы». Про политику они могут прочитать и в других изданиях. Мы социальные темы тоже не обходим стороной: пишем про насилие в отношении женщин, проблемы усыновления, благотворительность. Но мы прежде всего про то, что не нужно из всего устраивать траур.

— Война на Украине вас как-то коснулась?

— Только одним образом: фотограф, снимающий для нас моделей в нарядах из последних коллекций, теперь ездит с командировками в Донбасс. Но если говорить про такие общественные темы, то посмотрите наш журнал: у нас вышел большой материал, связанный с фильмом «Левиафан», фотосессия актрисы Елены Лядовой. Мы ее сфотографировали в красивых платьях, чтобы показать читательницам, какой жизнь должна быть.

— А, скажем, Юлию Навальную можете себе взять в качестве героини?

— Если это будет материал, не связанный с политикой, о том, как она по-женски переживает, когда мужа садят под домашний арест, то почему бы и нет.

Маша убегает писать колонку главного редактора, которая, как водится почти везде, осталась последним материалом, не отправившимся в верстку.

— Вы только обязательно напишите об этом, что я села колонку писать, а не пошла вместо этого на премьеру фильма или на открытие бутика! — бросает она вслед. Обязательно, говорю. Еще мне остается три стакана воды, чтобы добраться до двух выпитых литров за день.

Спутник 1985

Кто Взывающая к романтике бродяжничества марка началась с простеньких футболок с портретами писателей-мизантропов и за пару лет набрала серьезные обо­роты. Среди удач — коллаборации с Алиной Гуткиной и французской арт-группой Frenchfourth и организация собственного производства рюкзаков, ветровок и даже бомберов, впрочем, ни футболки, ни тему городского от­чаяния «Спутник 1985» не забросил.

До Мрачный наряд для очередного «потерянного поколения» — нарочито антиэстетичный шрифт и агрессивный посыл надписи «Я хуже тебя» лучше всего сочетать с голодным и злым выражением лица.

После Слегка повело буквы, но в целом один из лучших показателей теста — практически без изменений.

Цена 1100 рублей

Волчок

Кто Модный бренд с претензией на дух времени, шьющий одежду, одинаково подходящую как обеспеченным ироничным панкам, так и любящим утрированную русскость рейверам. Перекрещенные серп и православный крест, слово «Вера» с циничным знаком рубля посередине, размашистая перечеркнутая «Юность» — в такой, кстати, будоражил москвичей вокалист группы Foals.

До Угольного цвета ткань, цитата из Егора Летова, поданная настолько тонко, что для непосвященных это останется просто красивой картинкой.

После Принт начал вытираться, но от этого только похорошел: новенький он слишком сильно контрастировал с тотальным отрицанием, присущим ­«Гражданской обороне». Дырки от сигарет в комплект не входят.

Цена 1000 рублей

Ziq and Yoni

Кто Дуэт дизайнеров, отмеченных влиятельным ресурсом Highsnobiety, промышляет одеждой, которую по достоинству оценят поклонники современного белого хип-хопа, в особенности артиста Янг Лина. Впрочем, пересечения с Россией тоже имеются: в скором времени у Ziq and Yoni выйдет с коллаборация с Гуфом для замогильной гетто-гот-серии Black.

До Ослепительно-белая футболка с коротким рукавом, дизайн которой навеян формой сборной России по футболу девяностых годов, цифра на ребрах — ука­зание на первый юбилей бренда.

После Абсолютный победитель теста, несмотря на легкий запах секонд-хенда, просохшая футболка ничем не отличалась от такой же новой.

Цена 1150 рублей

Code Red

Кто Скромный граффити-зин Code Red за десять лет разросся до представительного интернет-портала, линии одежды и двух магазинов. Стартовал Code Red со специальной сумки для удобного ношения баллона с краской, вскорости ­расширив ассортимент до всех видов повседневной одежды. Сейчас вещи первопроходцев российского стритвира можно увидеть не только на райтерах и скейт­бордистах, но и на людях, максимально далеких от уличной субкультуры.

До Лаконичная черная футболка из приятной на ощупь ткани.

После К шестой стирке потускнело изображение баллончика на груди и рас­трепался логотип компании, но дальше футболка проявила чудеса сопротив­ления, продержавшись в том же виде до конца эксперимента.

Цена 900 рублей

Hobo and Sailor

Кто Хранители херитейджа из Ростова-на-Дону, черпающие вдохновение в черно-белых американских мультфильмах, старорежимных комиксах и иллюстрациях к приключенческим книжкам. Таких маленьких и гордых дизайнеров масса по всему свету, но удобные треники или футболка для про­бежек никогда не бывают лишними.

До Цвета слоновой кости футболка, как будто уже не раз побывавшая на солнце. Тянущаяся ткань, тропического толка принт — такую следует брать с собой в отпуск в жаркую страну или дожидаться лета.

После Направление, выбранное брендом, обязывает, чтобы все вещи выглядели так, как будто уже прожили долгую и интересную жизнь, поэтому десять стирок ничего не смогли добавить к сложившемуся образу.

Цена 1100 рублей

Circle of Unity

Кто Второе рождение любимой столичными модниками марки из Петербурга, закрытой из-за нехватки достойных производственных мощностей в России. Ассортимент осторожный: практичные рюкзаки из туристической ткани кордура и сдержанные повседневные вещи не только для тех, кому уже неловко щеголять большим принтом, но и для тех, кто не готов носить только блан­ковые футболки.

До Удобная футболка прямого кроя из японского хлопка. На сердце — покоряюще кривой тигр, напоминающий о работах знаменитого тульского татуировщика по прозвищу Стрелок.

После Если бы не крошечный размер рисунка, Circle of Unit был бы на первом месте соревнования — изменения едва заметны взгляду.

Цена 1200 рублей

Nootknoot

Кто Молодая марка незамысловатой одежды, основанная московским апологетом стрит-арта Вовой Nootk — редким человеком в расслабленных граффити-кругах, чьи корни уходят не к хип-хопу, а к гитарному хардкору, визуальная эстетика которого прослеживается в кричащих мультяшных принтах Nootknoot.

До Футболка цвета электрик с изображением лупоглазой ниндзя-мумии — логотипа бренда; самый спокойный принт в коллекции, где самая дорогая вещь стоит 1450 рублей.

После Если первая партия вещей у Nootknoot, по свидетельствам, была не очень живучей, то к сегодняшнему дню качество повысилось: за десять стирок футболка полиняла довольно слабо.

Цена 725 рублей

Anteater

Кто Грубоватая одежда для бетонных джунглей. Быть юным скейтбордистом, чтобы носить Anteater, совершенно не обязательно: марка может похвастаться и минималистичными ремнями, как у Fjällräven, и рубашками в клетку, как у Carhartt. Хотя везде нет-нет да и промелькнет вязь настенной каллиграфии или намек на «досочные» корни бренда.

До Весенне-зеленая футболка, плотная, но не стесняющая движений.

После Anteater хуже всего перенес стирку. Уже после пятой стирки футболка имела печальный вид: ткань полиняла до пастельного окраса. Хотя если это самое слабое звено, то нужно признать, что общий уровень отечественного стритвира солидно вырос за последние два года.

Цена 1000 рублей

Олеся Ива

о стереотипах и влиянии окружения на стиль

«Когда говоришь маме или бабушке: «Я работаю стилистом», они не понимают, кто это. На самом деле стилист в голове держит всю картинку, от постановки ­света и места съемки до типажа модели, ее макияжа и собственно вещей. Я стилист и редактор моды в онлайн-издании, поэтому я ориентируюсь на остроактуальные тенденции. Журнальные стилисты работают более расслабленно.

Первое правило стилиста: он должен исключительно аккуратно обращаться с вещами на съемке. У каждого стилиста есть набор адресов, где он чинит и чистит вещи. У нас как-то кофта Stella McCartney разошлась по швам, причем на худющей модели, на какого покупателя она была рассчитана — вообще непонятно. В итоге мы починили все незаметно и так хорошо, что, я думаю, сделанный нами шов стал гораздо крепче всех остальных на кофте.

Изображение — это текст, и, чтобы прочитать его правильно, человек должен владеть определенной информацией. Если съемка сложная и у людей не хватает знаний, визуальных образов в голове, реакция может оказаться не­гативной. Яркий пример — сексуальные стереотипы. Как-то раз мы построили бельевую съемку на контрасте. Это же очень стереотипные съемки: всегда секси-белье и очень чувственная девушка. А у нас была андрогинная модель с паучь­им взглядом, которой мы подобрали максимально сексуальное белье — потому что могли больше себе позволить, нежели если бы это была грудастая девушка с пухлыми губами. И у комментаторов на сайте буквально мир обрушился: ­«Почему попа маленькая?», «Ой, что-то она бледненькая!» Самое интересное для Wonderzine сейчас — это работа с нестандартными типажами и с обычными людьми.

На манеру одеваться у нас сильно влияют гендерные стереотипы. Другая особенность характера у русских людей — полная хаотичность. Плюс у нас люди слишком пристально смотрят на свое окружение: «У Маши золотые сапоги, я тоже хочу». Если ты в России одеваешься не так, как твое окружение, тебе некомфортно сразу. Что тут можно посоветовать? Сменить окружение? Я шучу, конечно. Мне бы хотелось, чтобы люди проще относились к одежде. Чтобы люди поняли, что рубашка — это просто рубашка, брюки — это просто брюки и классно их вместе надеть и больше не мудрить».

Лера Агузарова и Сергей Ранцев

о работе с Дорном

«Мы познакомились, когда работали в магазине «Фрик фрак» консультантами по истории костюма. Клиенты, которых мы консультировали, в какой-то момент стали приглашать нас на съемки. Как-то раз нам довелось стилизовать обложку журнала Muse, а лицом обложки был Иван Дорн. Мы с ним нашли общий язык — и с тех пор стали заниматься его гардеробом на регулярной основе. У него в начале карьеры бывали эпатажные образы: суперначесы, красные костюмы, такая киркоровщина. А мы хотели его стилистически упростить — потому что Ваня на самом деле очень простой, открытый человек. Плюс Дорн очень много двигается на сцене — и невозможно его чересчур замысловато наряжать. Однажды даже был случай: он пришел перед концертом в пенсионерских серых тви­довых клешах. Мы поржали с ним вместе — это было так плохо, что уже даже хорошо, — и переодели его для сцены в дорогой брючный костюм. И во время выступления эти люксовые брюки у Вани треснули прямо на заднице. В итоге он, пятясь, ушел за кулисы и в паузе переоделся в эти смешные клеши. Потом все думали, что это был тонкий стилистический ход.

Помимо Ивана Дорна мы работаем с группой IOWA, Сюзанной Абдуллой, Найком Борзовым и другими музыкантами. Нам нравится не просто подбирать одежду, а подходить к образу комплексно, чтобы получалось цельное высказывание. При этом в России порой случаются диалоги в духе: «Стилизуйте обложку». Мы говорим: «А можно альбом послушать?» «А зачем?» Поэтому нам интересно работать с совсем молодыми музыкантами. Они иначе живут, иначе пишут музыку, ходят в кроссовках и джинсах и не боятся экспериментов».

Михаил Барышников

о нестандартных подходах

«Все считают, что стилисты — это люди, которые крутятся среди платьев и думают: «Ах, какие бы туфли мне принять в дар сегодня, Manolo или Louboutin?» На самом деле работа стилиста — это прежде всего работа носильщика, физически ­тяжелая и монотонная: все время ходишь по магазинам и таскаешь пакеты, или отпа­риваешь вещи в студии, или, скажем, тащишься на другой конец города на блошиный рынок и перекапываешь там кучу говна в надежде найти что-нибудь ­невероятное. А получают стилисты в журналах, что уж скрывать, три копейки, так что в этой профессии важна в первую очередь страсть. Однажды у меня и вовсе была такая история: я стилизовал большую съемку — трибьют Марине Абрамович. Мы взяли за образец ее перформансы и совместили с одеждой Татьяны Парфеновой. Я написал пространное обоснование, целую методологию придумал. А в итоге редактор журнала просто забыл упомянуть, что за основу были взяты перформансы Абрамович! После этого я долго расстраивался.

В рекламе гонорары куда солиднее, но там ты приходишь и механически одеваешь людей по брифу: «Нужна красная рубашка, синие брюки, белые кеды такого-то размера, и, пожалуйста, принесите нам еще шапку с помпоном и изображением бурундука». В журналах, наоборот, всегда есть пространство для творчества и веселья. Например, мы когда-то ­снимали для SNC Стейси Мартин, звезду триеровской «Нимфоманки». Снимали, снимали и все не могли добиться от нее такого особенного взгляда, суть которого мы даже сформулировать не могли. Мы в какой-то момент придумали такую штуку — сорвали колокольчик, вста­вили ей между большим и указательный пальцами ноги и сказали: «Держи». На картинке этого не увидишь, но взгляд поменялся неуловимо.

Какой совет стилист из модного журнала может дать обычным жителям России? Это грустная тема: трудно советовать что-то людям, которые едва сводят концы с концами. У нас же большая часть населения живет на грани бедности. В блогах любят ругаться: «Боже, русские мужчины ужасно выглядят». Да у них нет возможности одеться! И нельзя им сказать: «Ребята, будьте смелее, ходите в секонд-хенды» — у них желания и сил на это тоже нет. Какой тут совет может быть? Держитесь, когда-нибудь все будет хорошо».

Александр Зубрилин

о работе со звездами и тонких тканях

«Вообще по образованию я филолог. На втором курсе решил, что хватит сидеть у родителей на шее. Приехал в «Мегу» в Теплом Стане и пошел по всем магазинам подряд заполнять анкеты на должность продавца-консультанта. Так оказался в женском отделе Zara, где через четыре месяца стал мерчандайзером. Еще через полтора года поехал в Нью-Йорк и три месяца работал в той же должности в Zara на 34-й улице. Вернувшись в Москву, я стал мечтать о глянце. Начал рассылать резюме во все издания, в итоге меня взяли в Cosmopolitan на позицию стилиста. Сейчас я работаю в журнале Interview старшим редактором моды.

Как бы хорошо ты ни был готов к съемке, насколько бы ни был продуман сториборд, никогда не знаешь на 100%, как все пройдет. Это что-то из области магии. Съемки звездных героев, которые мне дарит работа в Interview, вообще отдельная песня. Как правило, мы стараемся «качнуть» индивидуальность персонажа в новую для него сторону, чтобы визуально вписать его в формат журнала. Ясное дело, люди в таком статусе периодически заставляют понервничать. Как сейчас помню раннее утро в МАММ на Остоженке и крайне взбудораженного Филиппа Янковского, который буквально выпрыгивал из одежды, по его мнению слишком «гейской», и уже целился на выход. К счастью, на помощь успела примчаться наш главред Алена Долецкая, которая смогла Филиппа успокоить и переубедить. В итоге вещи сели как нельзя лучше и мы все-таки сняли задуманную мной «вакуумную» историю в духе фильма «Гаттака».

В мировых столицах моды нет никакой катастрофы, если в процессе работы на вещах появляются затяжки или пятна, — шоу-румов много, и даже самый опытный стилист не застрахован от того, что модель или тем более обычный ­человек неловко наденет или снимет вещь. В Москве стилистам живется не так сладко — при очень ограниченном числе шоу-румов регулярно приходится одалживать ­вещи из магазинов под гарантийные письма. Поэтому у каждого стилиста с ма­ло-мальским стажем за пазухой найдется не одна байка о том, как приходилось чинить вырванную молнию, отстирывать тональный крем или вклеивать вылетевший камень, чтобы вернуть вещь в магазин. У меня была веселая история с платьем Tom Ford из Третьяковского проезда, которое стоило двести двадцать тысяч рублей на распродаже и, что самое обидное, даже не побывало в кадре. Оно состояло из примерно сотни ярусов нежнейшего розового шифона, и на нижнем из них появилась дичайшая зацепка. На съемке этого не углядели, попытались вернуть в магазин, где зацепку, разумеется, увидели, после чего платье уже ни в какую принимать не собирались. Меня тогда спасли мастерицы из ателье Марины Ример — они каким-то чудом переставили слои шифона так, что часть шифона с зацепкой просто исчезла из платья. В магазине впечатлились и платье взяли. Но я стараюсь белые вещи и наряды из деликатных тканей не брать, а взятое не портить — это профессиональная этика все-таки».

Настя Баташова

о дырке на блузке Stella McCartney

«Я всегда завидовала людям, которые c детства знают, кем они хотят быть. Я из­начально поступила в Школу-студию МХАТ, меня оттуда выгнали через пять позорных месяцев, потом на журфак в МГУ на отделение «Телевидение», оттуда ­тоже ушла. И тут недавно я поймала себя на мысли, что уже пять лет занимаюсь стилизацией съемок и по-прежнему этому рада. Мне никогда это не казалось ­тяжелым трудом, ну да, там пакетики потаскать надо. Обычный день стилиста — это ходить по магазинам, выбирать вещи, а самое интересное — это, конечно, сам процесс весь съемочный. Это прикольно, это как дизайнер, только ты уже на готовеньком на всем работаешь. Я горжусь тем, что я могу снять и бабушек, и собак, и детей — а не красивых моделей.

Внештатные ситуации тоже бывают. Один раз мне дали отпарить для Ренаты Литвиновой платье Nina Ricci, которое стоило как квартира в Москве, и от­париватель вдруг пукнул на него накипью желтой. У меня было пять минут ступора, но тут Рената сказала, что будет сниматься только в Chanel, а пятно очень легко водой оттерлось, и я была спасена. Или я знаю историю, как пепел от сигареты стилиста случайно упал в пакет с вещами и прожег огромную дырень в блузке Stella McCartney. Блузка стоила тысяч семьдесят — ну за блузку вообще нельзя отдавать столько денег, я считаю. Перепуганный стилист пошел в ателье, и там просто переделали дизайн: где-то отрезали, укоротили рукава — фактически перекроили Stella McCartney. И в магазине вещь прекрасно приняли — что совершенно поразительно. Человек, который принимал, он же должен был знать, как выглядела изначально эта блузка. Почему он не заметил, не знаю».

Биргер: Вы все работаете в глянце с десяток лет — поменялось ли за это время то, как пишут о моде?

Беляков: Сильно обогатился лексикон. Я очень хорошо помню, как в 2004 году я начинал работать в Vogue. И как Алена Долецкая — тогдашний главный редактор — позвала меня в кабинет и спросила: «Леш, тут вот, смотри, надо написать, как эту сумку назвать, по-английски это clutch, а как это по-русски будет?» Мы с ней думали, думали — и решили: «А подпишем «клатч». Вот не было до этого такого слова, а стало, ­думаю, коллеги приведут массу подобных примеров.

Тихонович: Когда я пришел в журнал InStyle в 2005 году, я попал во вторую или даже третью волну глянцевых журналистов, которые ни в коем случае не первопроходцы, а которые у первопроходцев учились. Моим, в частности, учителем была Ольга Михайловская — на мой взгляд, один из лучших модных журналистов в стране. Какие-то штампы тогда появились, целые конструкции предложений; лексикон, который помогал не опускаться в эти истории в стиле «фасон Дома моделей на Кузнецком Мосту 80-х годов». Современный язык глянцевый сформировался. В целом русская речь, на мой взгляд, не слишком хорошо предназначена для того, чтобы писать о моде и ее анализировать. Сложно не уйти или в откровенную пошлость, или в старомодность. Я специально тогда изучал статьи на style.com на английском языке, выписывал себе названия вещей, путем проб и ошибок пытался уходить от штампов в духе «элегантная повседневность, повседневная элегантность». ­Наша беда в том, что в России нет школы, готовящей людей к модной журналистике, и авторы пытаются компенсировать отсутствие знаний этими бессмысленными словосочетаниями. С этим прежде всего я пытался бороться, потому что у меня тоже никакого образования в этой сфере нет.

Компаниец: В любом российском глянце, так уж сложилось, есть некое поле вне очевидного редакторского контроля. Потому что люди в основном приходили из более серьезной журналистики, и, соответственно, редактуре в первую очередь под­вергались именно крупные тексты, интервью, репортажи. И некоторые вещи оказывались вне такого вдумчивого контроля — это всегда был фэшн, заголовки в две строчки у фэшн-съемок, пресловутый бьюти, пиар-заметки. Все нормальные редакторы с омерзением это воспринимали — дескать, я человек с филологическим, историческим и любым другим хорошим образованием, я не могу, я выше этого. И борьбы с таким подходом до сих пор не изобретено. Что фэшн-, что бьюти-райтеров в России единицы. Это наша страшная беда, потому что большой материал отредактирует любой хороший редактор рубрики «Кино» или «Музыка», любой просто неглупый человек, но мода, бьюти или пиар-­статейки — это … [конец]. В свое время, помню, Филипп Бахтин, ­который только начинал свой путь в FHM, дико боролся — чуть ли не до драки доходило — с ребятами из пиара и коммерческого отдела. То есть пытался сделать так, чтобы тексты было интересно читать, но в конце концов, по-моему, и он плюнул на это, потому что бесполезное абсолютно занятие.

Тихонович: На мой взгляд, у нас не только нет языка для разговоров о моде, но и вообще лайфстайл-журналистика в жопе. Острый дефицит людей, кото­рые могли бы делать расследования журналистские, только в сфере лайфстайла. Не про Украину, не про Навального, а про то, как устроена индустрия моды. Вот таких ребят достаточно мало на рынке, так что и язык создавать некому.

Биргер: А удавалось отслеживать, откуда все эти фразы про роскошь-люкс-богатство и прочие штампы берутся в текстах о моде?

Тихонович: Такая беда, как подметил Игорь, в основном встречается в маленьких текстах. Потому что написать маленький текст о моде в тысячу раз сложнее, чем длинный. Я, собственно, начинал как раз с этого — помню, переписывал двести раз, мог над абзацем в четыре строки думать весь день. Причина в том, что нет знаний материала. Есть некое субъективное восприятие моды, навязанное обществом начала нулевых, — о том, что это действительно небожители, что это некая красивая жизнь, «элитная роскошь». И вот эта, так сказать, поэзия богатства начала подменять знания.

Биргер: В смысле не «это платье отсылает к формам, принятым в 50-е годы» и так далее, проще написать, что оно элитное, потому что оно совсем как у Одри Хепберн?

Беляков: Да, Одри Хепберн, Джеки Кеннеди, Кэрри Брэдшоу.

Биргер: Часто требование писать этим сумасшедшим языком, который мы в мою бытность работы в GQ называли «элитная роскошь богатства», исходит от заказчиков — менеджеров модных брендов. И редакции приходится потакать этим просьбам, потому что иначе рекламу не дадут. Но настоящий заказчик ведь в журнале — не пиар-отдел бренда, а конечный потребитель, человек с деньгами. И мне всегда сомнительным казалось, что действительно ему нужно, чтобы так писали.

Компаниец: Знаете, я лет пять назад впервые оказался в поселке под названием «Барвиха Luxury Village» — не в качестве журналиста, оформлял музыкальный показ Mercury. Специальный, закрытый, не цумовский — именно для тех, кто там живет. И я обнаружил, что люди там действительно так разговаривают. То есть они действительно произносят слово «элитный», «эксклюзивный». Я тоже считал, что это все просто какая-то психоделия, которая сопровождает нашу работу как некоторое проклятие. Но нет. Кто эти правила задал, я не знаю, но тем не менее они действительно так разговаривают — это феномен, про который можно книгу писать.

Биргер: Ну ладно, может, действительно так разговаривают, но должно ли это быть ориентиром для автора? Мне кажется, даже у глянцевого журнала есть все-таки одна из главных журналистских задач — быть на голову выше своего читателя и вести его за собой. А не спускаться до его уровня и пытаться всячески соответствовать.

Беляков: В Allure меня именно такой подход и греет. Мы пытаемся работать образами. Я вот не люблю прилагательные — они длинные. И я иногда спрашиваю главного редактора Ксению: «Я хочу сказать, что этот цветовой перелив на волосах — он как на полотнах Тициана. Это не слишком?» А она говорит: «Нормально. Может быть, они не знают, кто такой Тициан, но все равно поймут или, может, даже захотят узнать».

Биргер: Формировавшийся в девяностых язык был в первую очередь реакцией на официальный советский стиль, обратная его противоположность — отсюда эта набоковщина и довлатовщина стандартов, которые установил «Коммерсант». У нас тогда поспешили совсем перечеркнуть советское наследие — вот вы не пытались писать более сухим, прямым языком, и что из этого получалось?

Тихонович: На самом деле ничего хорошего, как правило, не получается, потому что, повторюсь, русский язык совершенно для этого не приспособлен. Получается пресс-релизная штука, которую никто не прочитает. То есть в хорошем модном тексте должно быть много прилагательных, а у автора — и образное мышление в любом случае. Это такая особенность языка. Плюс, если говорить о старой лексике, то есть, например, три слова, определяющие человека, который занимается модной одеждой: «кутюрье», «модельер» и «дизайнер». И «кутюрье», и «модельер» сегодня табуированы.

Беляков: «Кутюрье» — это уже совсем нет.

Компаниец: «Модельер» — это разве что тот, кто начинал в 80-х.

Тихонович: В общем, «дизайнер», у нас все дизайнеры. Есть еще слово «фасон», тоже уже устаревшее. Сейчас мы что используем? «Крой», «силуэт». Но на самом деле сейчас многие журналисты не стесняются возвращаться к этим словам обратно. Даже мое восприятие слова «фасон» не такое, в общем-то, негативное стало.

Беляков: У нас в «Аллюре», допустим, практически под запретом слово «мейк­ап», вместо него «макияж». Мне лично слово «макияж» не очень нравится, оно словно с запахом бабушкиной пудры, но я это правило принял, и оно не противоречит моим базовым принципам. Хотя, допустим, когда я работал в «Татлере», там наоборот все было — синтез англо-русско-рублевский.

Биргер: Да, была реакция, сухой язык надоел, а сейчас, видимо, начинают понимать, что он подходил для оперирования фактами.

Тихонович: Может быть, да. Кстати, он был очень заточен под разговоры о кройке и шитье, про предмет моды. Что, наверное, ему прибавляло веса. Уж лучше так, чем «повседневная элегантность», но все равно мода — это больше, чем просто одежда. А тогда это была не мода, просто кройка и шитье.

Биргер: Действительно, мода — это же еще и культура. Не в смысле «искусство», просто она отражает все, что происходит вокруг. А те, кто пишет о моде, часто ­забывают о том, что изменения в культуре и в стране влияют и на модные тенденции. И вместо «элитки» и кроя-фасона можно как раз попытаться эту подоплеку раскрыть. Вот есть у нас кто-то, кто мог бы, например, провести параллель между Майданом и новыми коллекциями украинских дизайнеров?

Тихонович: Прямого влияния на моду политики, мне кажется, нет — все-таки она зависит от стихийной дизайнерской фантазии. Хотя если мы будем про­водить параллели между Майданом и украинскими дизайнерами, то, наверное, поскольку сейчас война, мы найдем какие-то вещи, с этим связанные.

Биргер: Да, ну хотя бы банальное преобладание сине-желтой палитры. И связь все-таки есть — тот же Симачев, в заведении которого мы сейчас сидим, точно ловил и отображал перемены в обществе.

Беляков: Симачев отлично ловил!

Тихонович: Ну вот у нас недавно вышел очень резонансный текст про Дольче и Габбану, про их высказывания против гей-браков. Этот материал — как раз тот случай, когда моду препарируют как некое общественное явление. Наше золотое перо, Елена Стафьева писала. Она даже проводит параллель — что сама одежда Дольче и Габбаны так же архаична, как и эти взгляды. Но тут был веский повод — скандал с их высказываниями, а так, я думаю, у нас все сводится к описательной истории: с одной стороны, «элегантная повседневность», с другой — кройка и шитье, силуэт и тому подобное. Это, кстати, еще один прием для тех, кто не очень хорошо владеет предметом, — можно просто изучить минимальный словарь портновский и тупо его цитировать. Жакет с баской, воротничок такой-то. Помню, в «Коммерсант-Weekend» были колонки громадные, могли там про одну рубашку Жорж Санд долго расписывать: какая у нее планка, как она закрывает пуговицы, как шов на воротнике переходит… не знаю во что, ну там на переднюю часть.

Биргер: А объяснить, почему это важно, при этом не могли?

Тихонович: Да, и обычно это делается, когда нет концептуального мышления. Когда ты смотришь на вещи чуть свысока, возвышаешься над ними и пытаешь­ся некую концепцию выстроить, такие тексты ценны, и их читают. А патетику бессодержательную и предметную сухую историю — не читают. Читают все, где есть некая концепция, объединяющая идея.

Беляков: Я вот выскажу по этому поводу оптимистичную мысль. В том же издательском доме Condé Nast я вижу сейчас юных девочек (не буду называть их имена, чтобы они не загордились) — и мне нравится, как они пишут, как они шутят, мне все в них нравится. Они придут на смену мне, и это будет уже какой-то новый класс, новый язык. Вот мы, пенсионеры глянца, его делали-делали, ­закладывали фундамент, а они сейчас на этом фундаменте что-то выстроят. И все будет хорошо.